И когда я понял, что творю, я выл еще громче.

Но прошлая боль взорвала меня на мине, заставив меня сделать больно любимой девушке. И я осознавал, что она меня теперь не простит.

Верить в невероятное не получалось до конца, я мучился сомнениями и страхами, потому в Академию на следующий день просто не пошел. Не смог подняться с постели. Температура жарила за сорок, я даже не встал выпить жаропонижающее. Плевать.

Никто не звонил, никто не приходил. Я просто никому не нужен. А кто нужен мне?

Малинка…

Всю неделю я пытался найти Настю на уроках, но ее не было. Приезжал ко двору, ждал по несколько часов, но никто не выходил. Чудакова словно провалилась сквозь землю. Лёша ничего не знал, потому только разводил руками, когда я пытался найти девушку.

Я — идиот, признаю, но мне до мути перед глазами трудно было поверить в ее слова.

Прошла еще неделя, незаметно подкралась вторая пятница, а я просто перестал жить. Мне было до того плохо и тоскливо, что я готов был не просто ползать по стенам, но и напрашиваться на драку, лишь бы меня вырубили на месяц, чтобы ничего не чувствовать.

На ленте по аранжировке Чудакова снова не появилась. Решила доказать мне что-то? Я подвинул руку и собрался поставить «н» напротив ее имени. Дверь неожиданно приоткрылась, и Настя гордо вошла внутрь. Пышные волосы были разглажены и затянуты в тугой хвост на затылке.

— Извините за опоздание, — строго и холодно сказала она, без искорки прежнего огня. — Можно войти?

Я кивнул и опустил взгляд в журнал. Сердце колотилось, но я до конца не мог решить, что делать. Просто нужно поговорить, но сейчас стоит пережить ленту и достойно провести урок. Я говорил с трудом, а Настя два часа вела себя непринужденно, шутила с одногруппниками, подсказывала им интересные ходы в аранжировке. Я не верил, что все так быстро забылось, что моя Малинка так просто вычеркнула меня из своей жизни.

Она вычеркнула, или я сам себя выдрал с мясом?

Глава 37. Настя

Наверное, я была готова к этому, наверное, я даже ждала что-то подобное, потому на твердых ногах вышла из машины, хлопнула дверью и оставила Сашу в прошлом. В будущем его больше не будет.

Да, я категорична. Пиздец, как сильна в своих решениях. Вычеркнула его отовсюду: соцсети, мобильный, мысли. Вычистила набело, чтобы никогда не вспоминать.

«Ты уверена, что мой ребенок?»

Да, твою мать, я уверена. До тошноты по утрам, до задержки и слабости в ногах, которой у меня никогда не было. Да, я стану мамой, пусть и придется кардинально поменять свою жизнь.

Иногда большие цели становятся мелкими, столкнувшись с большими препятствиями. Они раскалываются на ненужные и незначительные, а вперед выступает то, чего и сам не ожидаешь.

Но у меня не было сомнений на счет материнства, даже на секунду. Не потому, что мама меня бросила, когда я еще не могла ее запомнить, не потому что меня растил отец и привил моему характеру серьезность и неотступность от своих решений. Нет, не поэтому. Просто я хотела ребенка. Хотела его именно от Саши, и где-то в глубине души радовалась, что судьба преподнесла мне такой подарок.

Я это понимала еще в его объятиях, иначе просто не позволила бы к себе коснуться. Думаете мало ли охочих было добраться до моего тела? Даже сильное опьянение никак не делало меня слабой, и сотни отказов тому доказательство.

Ребятам из Eccentric я ничего не сказала о беременности, попросила их репетировать без меня пару недель, потому что срочно нужно уехать. Кот поворчал немного, но согласился разобрать новые темы и взял с меня обещание быть на связи каждый день и учить песни онлайн. Я с радостью приняла его условия. Мою тайну хранил Тотошка. Обещал, что никому не расскажет, и я ему верила. В конце концов, он оказался прав: такие, как Гроза, никогда не связываются с такими, как я. Это была просто иллюзия. Я себе придумала идеального мужчину с чуткой душой.

Чтобы перевернуть эту невеселую страницу своей жизни, уехала к бабушке. Я не могла вот так сразу сделать вид, что у меня все в порядке, мне нужно было время.

Я через силу веселилась, бегала по магазинам, примеряла костюмы для девушек в положении, покупала нужное белье и натуральные нитки для вязания.

Моя добрая старушка помогала мне и поддерживала во всем, даже чай мне собрала, как она сказала «чтобы мои беременные мозги встали на место». И все было хорошо, пока не подобралось время возвращаться в Академию.

Горовая забросала меня смс и звонками, Лёша спрашивал, куда я пропала и почему не хожу на оркестр, ребята из группы завалили сообщениями. И мы прошли в финал конкурса. Как все удачно складывалось, да?

Хотя мне было фиолетово. Ну, финал, и что? Он будет вначале лета, когда я уже буду похожа на колобочка. Так что конкурс пролетает.

Пришлось соврать, что больна. Соврать всем, кроме одного человека, который без причины решил, что я — лгунья.

Пусть Саша думает, что хочет.

Сначала не узнал меня, а теперь это «уверена», как доказательство того, что «случайный секс» — для него только случайный, и ничего больше.

Очень щемило в груди, когда заходила в Академию, и глаза порывались лопнуть от слез, которые уже устали течь. Я рыдала по ночам в подушку, а по утрам бабушка заваривала мне чай из ромашки и мягко поглаживала по голове. Она все понимала, а я ничего не могла изменить. Да, мне было больно, но я хрен кому это покажу. Потому улыбалась широко, смеялась звонко и радовалась жизни по-настоящему.

Сначала я думала даже уйти из Академии, бросить учебу, о которой мечтала, все равно мне не суждено доучиться, но я не могла подвести важных мне людей. Кац ждала меня на вечере романсов, и Горовая переживала, что я не закрою концерт. Пришлось успокоить ее и пообещать, что приду.

Вечер романсов начинался в пять, в это время Гроза должен быть дома, и я надеялась, что наши пути, как и раньше, будут плутать и не пересекаться.

Выбранная концертмейстером песня далась мне тяжело, потому я старалась не думать о том, как она перекликается с моим состоянием. Просто пела, просто исполняла, механически и технически, но душа все равно непроизвольно раскрывалась и выла от беспомощности.

Утром четырнадцатого февраля я проснулась без тошноты и головокружения и тогда решила, что из-за идиотов не буду бросать свою мечту. Разошлись наши дорожки, значит, разные немножко.

Я могла даже не ходить на его ленты, просто сдавать семестровые, но мне нужно было быть сильной, потому толкнула дверь и вошла внутрь. Никто не заметит, как сложно мне идти, никто не почувствует, что сердце застряло в глотке и перестало биться. Я умею притворяться и играть.

Ядовитый прищур черных глаз, узкая нитка губ и слабый кивок. И на этом все. Даже в конце ленты Саша меня не окликнул, не попросил остаться. Наверное, тогда я неосознанно давала ему последний шанс, но он им не воспользовался.

Ну, и пошел он…

В зале было забито. Когда объявили мой номер, у меня дрожали руки и ноги, лоб покрылся испариной, а внизу живота неприятно покалывало, но я отмахнулась от плохих ощущений и вышла на сцену. Длинное синее платье, что сшила мне бабушка, подчеркивало грудь широкой атласной лентой. И никаких украшений: просто распущенные волосы и немного подведенные тушью глаза.

Я не рискнула играть сама, потому попросила мальчика с первого курса поддержать с гитарой. Тот самый, что пел на площади. Наверное, это была моя месть Грозе, не могу точно сказать. Темноволосый, с длинной волнистой челкой Женя, очень скромный и теплый парень, легко согласился и, конечно же, обрадовался возможности спеть дуэтом на сдаче семестрового ансамбля.

(От автора: романс «Под лаской плюшевого пледа» в моем исполнении можно послушать в блоге от 19.03)

Что-то трескалось внутри от вылетевших первых аккордов, по телу ползли щекотливые мурашки, что приподнимали мелкий волос на коже. Я смотрела в пол и ждала нужный квадрат, отправную точку невозврата. В груди горячечно билось сердце, заставляя меня цепляться со всей дури за стойку микрофона. Пальцы белели от напряжения, а во рту жгло от сухости и переживания.


«Под лаской плюшевого пледа…» — я пела и проваливалась в Новогоднюю ночь, где горячие губы говорили сладкие речи, искушали, делали своей. Где тонкие пальцы пианиста плясали по клавишам и навсегда привязывали меня к себе. Я тогда сломалась, хрустнула от одного его взгляда, и он подарил мне крылья, а потом оторвал их, бросив меня с высоты на камни.

Но как вывод выпела последнее в первом куплете: «Была ль любовь?», и среди толпы в пелене непрошенных слез увидела высокую и крупную фигуру Саши.

Я едва устояла на ногах, но продолжила петь. Голос лился горькой рекой, выворачивал наружу печаль, выдавливал из меня правду.

Гроза смотрел прямо, открыто, не моргая, а я не выдержала и закрыла глаза. Тряска по всему телу забрала последние силы, воздуха не хватало. Я просто вычеркивала, вычеркивала, истребляла его из себя… Но не получалось.

«Чье сердце? Ваше ли, мое ли летело вскачь?»

Маленький перерыв: гитарные переливы позволили мне набрать новую порцию воздуха и сглотнуть подкатившую боль, и последний кусочек я пела, провалившись в странное состояние тумана и мрака.

«И все-таки что ж это было?

Чего так хочется и жаль?

Так и не знаю: победила ль?

Так и не знаю: победила ль?

Побеждена ль?.. Побеждена ль?..»

Аплодисменты я не дослушала, вылетела из зала в гримерную. Схватила вещи и, не видя ничего перед собой побежала прочь.

Как оказалась в подвале, не помню, но очнулась, когда Лёша тряс меня за плечи и усаживал на стул.

— Настя, что случилось?

— Лёш, он не поверил, — я прикрыла лицо руками и задавила рыдания. Не получалось. Они рвались наружу, и я просто рассыпалась на части.