Старичок-телефон откопался в скомканном одеяле. Как он вообще выжил со мной в обнимку? Я умею ногами дрыгать, когда беспокойно сплю.

Понедельник — день тяжелый, известный факт, и на пороге квартиры меня перехватил папа.

— Совсем ума нет? — он нахмурил и без того вечно хмурое лицо. — Температуру мерила?

— Неа, нормально, папа, — хрипнула я и отодвинулась, чтобы он не почувствовал, как пылаю. Одежда норовила загореться от температуры. — Лекции важные, нужно ехать.

Папа покачал головой и поставил толстый пакет на пол.

— Градусник неси, — сказал строго, стаскивая верхнюю одежду.

— Па-а-ап… — меня повело от слабости и придавило к стене.

— Раздевайся, а то доиграешься.

— Ты всегда так, вмешиваешься! — разозлилась я. Дернула шарф и чуть не задушила себя. С трудом выпуталась и бросила его на полку. Стащила сапоги и куртку. — Я сама могу принимать решения, мы с тобой это уже проходили.

— Я дал тебе достаточно свободы, не вынуждай меня усилить давление.

— Не сможешь, — фыркнула я и захлопнула дверь в комнату. Хотелось крушить, но сил хватило на шаг в сторону и сползти по стеночке. Папа прав, надо отлежаться, но я же упертая, не признаюсь, что мне хреново, ни за что!

Позже меня насильно заставили съесть бульон и напичкали горстью таблеток. После них было тошно, и я провалялась до вечера, проклиная декабрь за его переменчивую погоду. В голову ничего не лезло: ни книги, ни тексты, даже общаться не хотелось.

На первый звонок мобильного я не ответила, лень было вставать, а вот на пятый — меня уже взбесило, я сползла с кровати и на четвереньках добралась до рюкзака у стены.

— Чудакова, тебя почему на занятиях не было?

Охо! Мила Васильевна собственной персоной. Классная. И ужасная. У нас с ней постоянные контры, потому что ей чудится, что я не хочу учиться, а мне кажется, что она горит желанием меня выгнать из Академии. Так мы и не смогли разобраться в мотивациях друг друга за целый год.

— Я слегла с простудой, — хотела сказать бодрей, а получился сплошной сип.

— Завтра будешь? — тон классухи сбавил обороты.

— На индивидуальные точно приду.

— И ко мне загляни, разговор есть. Выздоравливай, — и она быстро отключилась.

Ее нелюбовь ко мне не сулила ничего хорошего, потому «встреча» в двенадцатом кабинете — это уже выговор или нотация о том, какая я неблагодарная ученица. Талантливая лентяйка, как она любила меня величать.

Я еле дожила до вторника. Меня невыносимо ломало бездействовать. Хотелось бежать, играть, петь, писать, а руки и организм, зараза, отказывались слушаться.

Но я все равно поехала на учебу. Решила, что попаду на оркестр, даже если после него забьюсь в темный уголок и просплю до весны.

Первые часы высидела с большим трудом, меня отключало на монотонных лекциях по культурологии и ОКДД (Основы культурно-досуговой деятельности), а когда оказалось, что последняя пара — аранжировка, я застыла в коридоре и не смогла идти дальше.

— Че заморозилась? — неожиданно подобралась ко мне Яна, отчего я покрылась мурашками. — Тебя давно спрашивает наш учитель-красавчик. Планируешь опять сбежать?

О, для нее все красавчики. Особенно постарше. В прошлом году Селезнева за директором страдала, и на уроках сценречи мы наблюдали настоящий бой за его покровительство. Яна была искусной соблазнительницей, но… Лев Николаевич глубоко женат, на нем не работали женские штучки — даже откровенное декольте и о-о-о-огромный размер выставленной вперед груди.

— А что там нужно сдавать для семестровой? — тихо уточнила я, поглядывая в класс, куда совсем не хотелось заходить.

Первый месяц все время что-то шло не так, и я просто на последнюю ленту по аранжировке во вторник и пятницу не попадала. А когда начался декабрь, я просто уже избегала нарочно, потому что боялась оказаться высмеянной за пропуски.

Рядом с нами приостановилась Аня-заучка. Мне она нравилась — хоть и закрытая, но очень теплая девочка. В отличие от некоторых змеюшек. Благо я для них не конкурент, и меня не трогают, потому что я никогда не была замечена в гульках или приставании к ребятам. Я просто хотела петь и создавать музыку, этим и жила.

— Аранжировку любой известной темы, — подсказала Аня. — Эстрадно-вокальную.

— И когда сдать нужно? — меня немного вело от слабости и морозило от температуры. Самое время идти пить простудный чай.

— Еще на прошлой неделе. Ты одна вроде осталась, даже хоровики сдали…

— Вот же…

Яна надула губы и, потеряв к нам интерес, ушла в уборную.

— Ладно, спасибо, — я снова покосилась на класс. Учителя еще нет, чтобы хоть попытаться выпросить отсрочку. Наверное, стоит сегодня взять себя в руки и поговорить с ним, встретиться лицом к лицу.

Но тут, как назло, из двенадцатого выглянула Горовая.

— Зайди, — строго сказала она, и я, слабо улыбнувшись одногруппнице, подошла к классухе. — Ты на отчисление стоишь, дорогая.

Я пошатнулась и сцепила слабые пальцы на ремнях рюкзака.

— Почему?

Руководительница пропустила меня в кабинет и захлопнула дверь. Прохаживаясь вдоль развешанных пестрых поделок, она полистала что-то на столе и выглянула в окно.


— Сольфеджио не сдала, на танцы ходила без формы, а на аранжировку за два месяца не соизволила даже появиться. Один вокал без вопросов.

— Я все сдам, — хрипнула и прилепила спину к стене, чтобы не упасть. Чуть не свалила оберег с тумбочки. Отошла подальше, чтобы не рисковать лишний раз. — До конца недели есть еще время. И на танцы обещаю ходить в трико и чешках. Очень-очень обещаю. Только не отчисляйте…

— Смотри мне, — Мила Васильевна покачала головой, поправила каштановые волосы и всмотрелась в мое лицо. — Какая-то ты бледная, Настя. Тебе плохо? — подошла ближе, но я отступила в угол.

— Все в порядке, просто температура поднялась, сейчас в «Буффи» чай выпью, и полегчает.

— Сиди уже, горе луковое, сейчас организуем, — классуха показала на стул и завозилась с электрочайником.

Я даже не заметила, как на автомате рухнула на сидение. Долго наблюдала за классухой и думала, что сильно ошиблась, считая ее вредной и дотошной. Она ведь просто беспокоилась обо мне. Как строгая мама, которой у меня нет. Хотя я и не нуждаюсь, но вот такое чуткое внимание оказалось приятным. В глазах защипало от эмоций, но я смахнула незаметно слезы и стала рассматривать стенды. В этом классе всегда было на что посмотреть: соломенные бабки, самодельные глиняные фигурки, вышивка бисером… В общем, все, что связано с досугом и приятным отдыхом. Студенты приносили все это по тематическим заданиям, а Горовая с удовольствием приукрашала стены.

— Какой тебе чай? Есть зеленый и черный с бергамотом, — позвала меня Мила Васильевна.

— Мне только воду, я выпью шипучку.

— Может, домой отправляйся? А то выглядишь плоховато.

— Не могу, — я мотнула головой. Хвост хлопнул по плечу. Я сегодня свою копну усмирила и туго затянула резинкой. — У меня через два часа оркестр, должна там быть.

— О, не знала, что ты поешь в нашем духовом. Тогда, — Мила Васильевна подвинула ко мне чашку с горячей водой, — пей и беги на ленту.

Но я на нее не попала. Снова. Когда вышла из кабинета классного руководителя, урок уже начался. А я жутко боюсь закрытых дверей, потому потопталась у класса, послушала густой баритон педагога, через щель понаблюдала, как он пишет нотный стан на доске и какие черные у него короткие волосы. С виду молодой, вдруг бы пошел навстречу, но мне все равно было страшно.

Потому, увидев, как он идет захлопнуть покрепче дверь, я сорвалась с места и убежала по лестнице на первый этаж.

Там я выпросила у вахтера свободный класс с фортепиано, потому что планировала спасти свою шкурку студента.

Глава 11. Саша

После основных лент я задержался на пару часов в учительской, где проверял аранжировки второго вокального. Со мной какое-то время сидели другие учителя, а потом они разошлись по домам.

Раскрыв журнал, я посмотрел на идеально-ровный ряд ненавистных «н»-ок у Чудаковой и решил, что не буду никого заставлять учиться. Ее право вылететь из-за моего предмета из Академии. Хотя такого у меня еще не случалось за пять лет, обычно даже заядлые двоечники справлялись с заданием. А тут полный игнор, будто я ей что-то сделал. Глупо.

На третьей семестровой работе я чуть не завыл. Скучно… скучно… еще скучнее. Ноты откладывал в сторону и поражался, что среди студентов не оказалось ни одного перла или хотя бы янтаря. Ну, хотя бы простого гранитного камушка. Все песок и щебенка. Эх… в наше время были такие аранжировки, что закачаешься, а сейчас банальщина.

У Ани Селезневой хотя бы без ошибок получилось, даже аккорды и голоса правильно расставила, концовки вывела, но все как-то… тускло. Одним словом, не цепляло.

Я быстро расставил оценки, высший бал, конечно, получила Аня, и поплелся дальше восстанавливать фортепианную форму. Времени до новых занятий не так много, три недели всего, а пальцы были дубовые, особенно после нагрузки в пятницу. Но я не сдамся, нужно просто делать по чуть-чуть каждый день, и все получится. Это же не для концерта играть, а лишь показывать ученикам упражнения.

В коридоре по пути к фортепианному классу я наткнулся на девушку в светлом пальто. Кажется, та же что и на крыльце в пятницу была, правда, цветные перья в волосах я сегодня у нее не заметил, а густой русый хвост от поворота головы ударил меня по щеке и коснулся губ.

Не успел даже внешность толком рассмотреть. Только глаза синие, как два блюдца. Она сипло бросила: «Простите» и убежала. А я замер в проходе и долго смотрел вслед, вдыхал легкий парфюм и не понимал, почему вообще остановился. Резко отряхнулся, запустил пальцы в волосы и бодро потопал к кабинету. Подергал запертую дверь и вспомнил, что забыл взять ключ на вахте. Пришлось возвращаться. Какой-то я рассеянный последнее время, что совсем на меня не похоже.