— Ну… немножко… — пробормотал он. — Ничего, пройдет.

Врать нехорошо, но зато Маруся мигом забыла об обиде.

— Пойдем, тебе лечь нужно, — засуетилась она. — Может, врача? Или позвать кого?

— Не надо никого звать. — Он поморщился с досады, а вышло, как будто от боли. — Помоги до дома дойти.

Кто кого вел, конечно, вопрос. Естественно, Михаил и не думал всерьез опираться на подставленное Марусей плечо, только вид делал, да еще умудрялся ее поддерживать по дороге.

— Миш, ты прости… — неожиданно всхлипнула Маруся. — Это из-за меня…

Ядрена вошь! Она плачет, что ли?! У-у-у… Ей же нельзя. Это он виноват, старый осел! Это ему надо извиняться. Коварный план у Михаила был, но для этого надо завести Марусю в дом. Она права, соседи все видят. А он собирался…

Что собирался, то и сделал. Едва переступив порог, он захлопнул дверь и поцеловал Марусю. Просто взял — и поцеловал, жадно впиваясь губами в ее губы. Маруся охнула и обмякла в его объятиях, обвила руками шею, прижалась животиком.

Ядрена вошь! Он целовал ее так, как будто утолял жажду — жадно, ненасытно. Целовал, стесняясь своей грубости, но остановиться не мог. Он гладил ладонями спину, кажется, даже стискивал ягодицы, и понимал, что сейчас все закончится. Сейчас, вот-вот. Маруся придет в себя, отпихнет его и врежет пощечину. И поделом…

Она отстранилась — чуть-чуть, чтобы перевести дыхание. Уткнулась лбом в плечо… и заплакала. Тихо, жалобно.

— Ну… что ты… — Михаила потрясли ее слезы. — Маруся…

Он попытался заглянуть ей в лицо, но она сердито увернулась и прижалась к плечу щекой, всхлипывая.

— Почему ты не позвонил? Ни разу не позвонил…

— Ты с мужем уехала, — тихо произнес Михаил. — Я думал, что вы помирились. Не хотел мешать.

— А-а-а…

Это прозвучало с сарказмом, но больше Маруся ничего не добавила. И правильно, это он должен говорить. Только не у порога.

Подхватив Марусю на руки, Михаил понес ее в комнату.

— Сиди тихо, — прикрикнул он, едва она дернулась, чтобы вырваться, — а то, и правда, спину сорву.

Она тут же притихла. Только смотрела на него широко открытыми глазами, и даже рот слегка приоткрыла. Щеки тронул легкий румянец. Ресницы мокрые от слез, волосы растрепались. Сегодня Маруся без косичек. Зацеловать. Положить на кровать — аккуратно и бережно. Прижать и целовать до опухших губ.

Нельзя. Он за себя не ручается. Вернее, за последствия. А Маруся беременна, ей нельзя…

Марусю он усадил на диван, в гостиной. И опустился рядом, крепко держа за руку. На всякий случай, чтобы не сбежала. Вот и все, можно начинать. Только как бы собраться с духом, чтобы произнести первое слово? Ядрена вошь! Да он никогда так не робел, тем более, перед женщиной.

— Маруся, прости. — Михаил поудобнее перехватил руку, повернул кисть ладонью кверху, погладил. — Прости, что не позвонил. Прости, что вел себя, как идиот. Прости, что обманул.

— Спина… не болит? — спросила Маруся, с трудом разлепив губы.

— Нет. Я хотел привести тебя сюда.

— Так это же хорошо… что не болит…

— Только не плачь, пожалуйста.

— Это из-за беременности, — буркнула Маруся и попыталась отдернуть руку.

Он не отпустил, успокаивающе провел большим пальцем по ладони:

— Не сердись.

— Тебе не все равно? — спросила она, поворачиваясь к нему.

— Нет, не все равно. — Свободной рукой он коснулся щеки, и Маруся наклонила голову, потерлась щекой о ладонь. — Я люблю тебя.

Тишина. А что она хотела услышать? Банальное «ты мне нравишься»? Он уже не мальчик, и давно определился со своими чувствами. Понял недавно — это верно.

— Я жду ребенка, — пробормотала Маруся. — От другого мужчины.

Да, Капитан Очевидность.

— Это меня не пугает. Это твой ребенок, все равно, что ты сама.

Маруся поежилась, как будто замерзла.

— Миша, я…

— Ты не уверена, да? — опередил он.

Она кивнула:

— Я не буду юлить, не хочу обманывать. Ты мне не безразличен. Ты и сам все… видишь. — Тяжкий вздох — как укол ножом в самое сердце. — Но я не уверена, да. И дело не в тебе. Я беременна, и ребенок на первом месте. И я не знаю, ищу ли я защитника для нас обоих или люблю на самом деле…

Ядрена вошь! Только и всего? Михаил украдкой ущипнул себя за ляжку. Не перевелись еще порядочные женщины, и одна из них сидит сейчас рядом. Да практически любая в ее положении не мучилась бы угрызениями совести.

— Я понимаю. Марусь, и ты пойми. Я признался тебе не для того, чтобы требовать что-то. Ребенок важнее, ты права. Просто хочу, чтобы ты знала, я не обижу вас. И ты всегда можешь на меня рассчитывать.

— И… все?

Ну вот, снова обиделась. Даже губы задрожали.

— Все, что ты захочешь, Маруся. — Он сделал ударение на слове «ты». — Я буду ждать столько, сколько нужно.

— Ждать чего?

— Твоей уверенности.

— А если…

— Что будет, то и будет. Не надо загадывать, хорошо?

— Хорошо, — согласилась она.

— Вот и славно…

Михаил притянул ее к себе, обнял за плечи. Если Маруся не против, он не будет отказывать себе в удовольствии прикасаться к ней.

— Миш, а Миш…

— М-м-м?

— А кто крышу чинить будет?

= 33 =

Жизнь налаживалась. Несколько дней идеальной гармонии — и Маша ни разу не пожалела, что вернулась в деревню.

Крышу починили, и никто при этом не убился. Коля улетел в Штаты, но каждый день выходил на связь по интернету. Родители и Толик оставили Машу в покое и не терроризировали визитами. Работа над переводами шла своим чередом. Забота о доме не занимала много времени. Цветы традиционно поливал Михаил.

Маша пила козье молоко и ела свежие деревенские продукты. Токсикоз прошел, как будто его и не было. Прекрасное самочувствие и настроение — и никаких гормональных всплесков. Единственное, что немного тревожило — скорая поездка в Москву, в суд.

Михаил обещал отвезти. Маша понимала, что в суд он ее одну не отпустит, значит, сосед и муж неизбежно встретятся. «Бывший муж, почти уже бывший муж», — твердила Маша про себя. Нет, ничто не заставит ее передумать, особенно теперь, когда Михаил признался ей в своих чувствах.

Маша могла бы сказать ему то же самое, но испугалась. Потом пути назад не будет, а она — женщина, ей можно подумать. Она вела себя естественно, позволяла Михаилу и объятия, и поцелуи. А слова… слова можно оставить на потом. Ей можно немножко чудить, она же ждет ребенка!

Михаил приходил каждый день. Утром — справиться о Машином здоровье, днем — поинтересоваться, не нужна ли помощь, вечером — побеседовать перед сном.

Маша сразу же стала готовить на двоих, пыталась накормить соседа и завтраком, и обедом, и ужином, а он злился и ворчал, что ходит к ней не ради еды. Пришлось втолковывать ему, что забота хороша только в том случае, когда она обоюдная. Для верности Маша применила безотказное женское оружие — пустила слезу. И Михаил сдался, но с условием, что продукты он будет покупать сам, для обоих.

Маша пыталась помогать ему и по хозяйству, но быстро была изгнана с заднего двора с формулировкой: «Всегда сам справлялся, нечего!» Это звучало и обидно, как будто она безрукая, и приятно, потому как забота. Михаил не позволял ей жариться на солнце, так что и прополка грядок, и сбор клубники тоже оказались под запретом. Но он, и правда, успевал все сам — вставал рано, когда Маша еще спала, трудился споро, да еще умудрялся выкраивать время, чтобы съездить за продуктами, сводить Машу на озеро или в лес.

Чего греха таить, Машу это устраивало. При всей своей любви к чистому деревенскому воздуху «барышней-крестьянкой» она себя не ощущала. Встать рано? Не проблема, но только не каждый день. Она наблюдала за Михаилом и с грустью понимала, что ему нужна жена, которая разделит с ним заботу о хозяйстве. Обеды варить, стирать да убирать — это небольшая помощь, несущественная. Тем более, к стирке и уборке Михаил Машу тоже не допускал.

А ребенок? Так несправедливо перекладывать заботу о малыше на Михаила! Да и будет ли он рад, когда ребенок родится? Все может измениться.

Но Маша гнала от себя грустные мысли. Впереди еще несколько месяцев «почти что счастья», а все время думать о проблемах вредно.

О том, какие слухи ползли по деревне, Маша тоже старалась не задумываться. Ясное дело, они были. Маша и Михаил ничего не скрывали, ни от кого не прятались, но ничего ни с кем не обсуждали. Местные повадились ходить к Маше в гости: то банку клубники кто принесет, то ведерко огурцов, то миску смородины. И все со словами: «Ребеночку полезно, кушай, деточка». А потом неизменный вопрос: «Так ты замужем?» «Разведена», — цедила Маша. И слышала в ответ: «Ох, бедняжка».

Михаилу она не жаловалась, не дай бог, приставит к ней Лорда, отгонять любопытных. А так все польза — клубнику можно съесть, огурцы замалосолить, из смородины сварить компот или налепить вареников.

Михаил оказался приятным собеседником. Обычно немногословный, он увлекался, когда рассказывал Маше о небе и о самолетах. Поначалу она стеснялась расспрашивать, возможно, воспоминания причиняли ему боль. Но вскоре убедилась, что это не так. Даже во взгляде у Михаила появлялось что-то завораживающее, когда он говорил о своей профессии.

А Маша слушала с интересом, не притворялась. Она стала мечтать, как было бы здорово подняться в небо вместе с Михаилом. Он — за штурвалом самолета, она — рядом, восторженным пассажиром. Конечно, такими мечтами Маша не делилась, да и вообще, мало рассказывала о себе. Не скрытничала, просто нечего рассказывать, все скучно и однообразно. Поняла бы она когда-нибудь, что не живет своей жизнью, если бы не измена Толика?

Она говорила о другом: о книгах, которые читала, о фильмах, которые смотрела, о местах, где любила гулять в Москве. И каждый вечер повторялось одно и то же — Михаил уходил до того, как они успевали наговориться. Это можно понять, он привык рано ложиться. Но Маша расстраивалась не из-за этого. Она оставалась одна, и одиночество ощущалось острее, болезненнее. И ведь все зависело лишь от нее — Михаил ждал ее слова, ее решения.