Шульгин сдавленно кашлянул.

Говоров медленно пошел из камеры. Не выдержал – на пороге обернулся.

Шульгин слабо улыбнулся и кивнул.


– Да я же объясняю, товарищ Говоров, – жаловался начальник тюрьмы, пропуская Говорова в свой кабинет, – средств катастрофически не хватает! У меня и так перерасход на содержание заключенных!

– Там живые люди! – прорычал Говоров, еле сдерживаясь, чтобы не впечатать кулак в эту раскормленную ряшку. – В камерах грязь, смрад, дышать нечем! Я буду докладывать на бюро обкома!

– На то вы и партийная инспекция, – покладисто сказал Полищук. – У нас в МГБ секретов от партии нет.

Начальник тюрьмы громкими глотками осушил стакан воды, сел было, но тотчас вскочил и затопотал.

– Товарищ Говоров, я лично просил, чтобы ускорили приведение приговоров в исполнение. Тогда, как вы сами понимаете, условия содержания улучшились бы.

Мгновение Говоров смотрел за него, словно ушам не верил, а потом процедил:

– Во-он…

– Простите, что? – удивился начальник тюрьмы.

– Я сказал, вон! – заорал Говоров.

– Ну, знаете ли… – Начальник тюрьмы вальяжно уселся в кресло. – Из своего кабинета!

Говоров грохнул по столу кулаком – в осознании полного своего бессилия.

Да, этот раскормленный палач ничего не боится. А чего ему бояться-то? Прежний первый секретарь вон там, в камере, с разбитой в кровь мордой, заплывшим глазом и вышибленными зубами отдыхает. Может быть, завтра его отправят в тюремный подвал «с вещами». И где гарантия, что преемник Шульгина по должности товарищ Говоров не станет его преемником в камере?

Нет гарантии. И все же…

Говоров распахнул дверь:

– Пшел вон!

– Хорошо.

Начальник тюрьмы вышел с таким видом, словно вот сейчас, немедленно отправится писать донос на первого секретаря горкома, инкриминируя ему дешевое либеральничанье и попустительство изобличенным врагам народа (и это не считая оскорбления официального лица при исполнении должностных обязанностей!).

Да Говорову было сейчас на все наплевать. Захлопнул дверь, схватил Полищука за грудки:

– Ты что с Шульгиным сделал, сволочь? Я на фронте «языков» так не пытал, а то были враги. Фашисты!

– Полегче, подполковник! – оттолкнул его Полищук. – Бьют его, потому что не сознается.

– Потому что не в чем сознаваться! – Говоров нервно прошелся по кабинету. – Я хочу видеть его дело!

– Я его не веду, – сдержанно ответил Полищук. – А если бы и вел – не имею права.

– Какой же там, на хрен, партийный контроль тогда? – яростно прошипел Говоров. – Ширма? Фикция?!

– Я бы на вашем месте подбирал слова! – прищурился Полищук. – А то недолго и к Шульгину отправиться!

Говоров глянул исподлобья и понял, что умрет, если сейчас не даст этому лощеному майору в морду.

И дал…

Метил в нос, а угодил всего лишь в краешек рта – Полищук успел отклониться.

Жаль. Но все равно на душе полегчало.

– А ты меня не пугай! – заявил Говоров. – Пуганый!

Полищук кивнул:

– Вижу.


Потом они вместе шли по тюремному двору. С одной стороны была проволочная ограда, с другой – каменная стена.

– За то, что не сдержался, – буркнул Говоров, – извиняй, майор. Если хочешь – можешь дать сдачи.

Ему было плевать, что о нем подумает Полищук. Решит, что первый секретарь испугался – да и черт с ним, пусть решает.

Тем более что первый секретарь и в самом деле испугался.

Хотя и не за себя…

Если бы за себя, и слова бы не сказал, ни о чем бы не попросил.

И, как ни странно, ни у кого другого, кроме Полищука, он не мог бы ничего попросить. А у этого майора – мог? Почему?..

– Ладно, проехали, – спокойно ответил Полищук. – И запомни, подполковник: мы тут и не таких перемалывали. Многие тут в слезах и крови ползали. Я понимаю, что Шульгин твой друг, понимаю, что ты первый раз в тюрьме. Спишу на эмоции.

– Переведи его в тюремную больницу, – взмолился Говоров. – Помрет ведь!

Полищук молчал так долго, что Говоров уже и ответа ждать перестал. Понял только, что ничем этот майор помогать не станет.

Не может? Не хочет? Боится за себя?..

– Донос на него был, – внезапно сказал Полищук. – Это все, что я знаю. Кто-то свой, из горкома. Так что ты там… поосторожней.

Говоров остановился:

– Ты можешь узнать, кто?

Полищук приблизился, глянул вприщур:

– Умерь свой пыл!

Перевел дыхание:

– И подумайте о том, что я вам сказал, Михаил Иванович.

Отвернулся и пошел впереди, и больше ни слова не добавил, только взял под козырек, когда Говоров протянул ему руку.


Он не знал, что спустя полчаса после его отъезда из тюрьмы в камеру втащили доцента Сивохина… избитого до потери сознания.

Охранник дважды пнул его:

– Вот тебе бумага… а вот чернила. А это – ответ из ЦК! – добавил третий пинок и окинул взглядом заключенных: – Ну что? Может, у кого еще жалобы есть?

Никто не ответил. Дверь закрылась. Заскрежетал ключ.

Шульгин кое-как, держась за стенку, добрел до Сивохина и помог ему подняться.

* * *

«Кто? – вот о чем думал Говоров теперь непрестанно. – КТО?! Кто же из вас иуда? Этот? Или этот?»

Он спешно собрал сотрудников горкома на совещание не столько для того, чтобы послушать их отчеты и познакомиться, сколько для того, чтобы присмотреться к ним. Но угадать доносчика не мог. А что, он ожидал, что во лбу этого гада окажется иудина печать?..

«Думай, думай! – Говоров так и впивался взглядом в лица. – Может, этот? А может, и этот… да… Или он?.. Ничего, я тебя все равно вычислю!»

Он кивал, слушая сотрудников. И прекрасно знал, что надо делать, чтобы помочь Шульгину. Твердо это решил. Однако нужна была помощь…

Помощь человека, которому можно довериться во всем!

На счастье, такой человек у Говорова был.


…Всю ночь Михаил Иванович писал это письмо.

– Егорыч, – сказал, выйдя рано утром к приехавшей за ним машине, – сегодня надо в тюрьму передачу отнести. Только именно отнести – пешком. Не надо, чтобы эта машина там мелькала… А потом сразу собирайся: в Москву поедешь. Вот это письмо надо Рокоссовскому передать.

С этими словами подал Егорычу тяжелый запечатанный конверт.

– Самому маршалу? – недоверчиво спросил Егорыч.

– Считай это боевым заданием, Егорыч, – сказал Говоров. – Как на фронте.

Егорыч, стоявший перед ним в толстом свитере, безрукавке и потрепанной ушанке, попытался прищелкнуть подшитыми пятками валенок, вскинул руку к шапке:

– Есть…

Но вид у него был все-таки ошарашенный.

Говоров, впрочем, не давал времени прийти в себя:

– Передашь через адъюнтов или через охрану. А лучше – лично Константину Константиновичу.

– Понял…

– Письмо очень важное, – настойчиво сказал Говоров, – поэтому тебя прошу. Я бы и сам поехал, да не могу: весь как на ладони!

– Да не волнуйся, Михаил Иванович, – успокоил Егорыч, беря конверт. – Сделаем. Как полагается!

Говоров подал ему руку:

– Рассчитываю на тебя, Егорыч.

– Ага, – сказал водитель. – Понял.


Прошло два или три дня после его отъезда в Москву. Вестей не было. Конечно, вряд ли Егорычу удалось бы добраться до маршала так быстро, Говоров упрашивал себя не дергаться, но не дергаться тут было невозможно. Шульгин в тюрьме… Не угодил ли туда и Егорыч?! Ну а потом настанет и его, Говорова, час.

Но произошло нечто странное.

Как-то раз утром, войдя в свой кабинет, Михаил Иванович увидел на столе листок. Чистый листок.

Хотя нет… На обороте его было написано печатными буквами: «ТРУХМАНОВ».

– Руфина Степановна, – выглянул Говоров в приемную, – ко мне в кабинет заходил кто-нибудь?

Верная секретарша озадаченно покачала головой:

– Нет. Я вчера после вас уходила и сегодня пришла раньше всех. Разве что уборщица… А что, собственно, случилось?

– Нет, нет, ничего.

Говоров закрыл дверь.

Разве что уборщица…

Все может быть. Но это неважно. Самое важное – вот этот листок с надписью печатными буквами: «ТРУХМАНОВ».

И Говоров отлично понимал, что это значит…

Он еще не успел узнать фамилии всех сотрудников, однако Руфина, даром что пришла в горком даже чуть позже своего начальника, не подвела и сообщила, что Трухманов – это инструктор орготдела.

Говоров потребовал его личное дело, а потом вызвал и самого.

Вошел низенький, благообразный, лысоватый человек с блеклыми глазами.

– Товарищ Говоров, я очень рад, что именно вы назначены на этот ответственный пост! – произнес Трухманов, глядя на Михаила Ивановича с таким уважением, что тот чуть не заплакал от умиления.

Говоров вдруг вспомнил старинное слово – «пиетет». И еще такое выражение было в те времена: «есть начальство глазами». Вот именно это и наблюдалось сейчас со стороны товарища Трухманова. А впрочем, он не просто ел – он жрал глазами Говорова! Вприкуску с большим пиететом.

Потом Трухманов сунулся к новому начальству с протянутой рукой.

Говоров глянул вприщур, вышел из-за стола.

Руки не подал.

Трухманов оказался смекалист:

– Понял, нарушил субординацию, извините…

Торопливо убрал руку.

Говоров обошел вокруг него, будто вокруг новогодней елки, разглядывая так пристально, что Трухманов начал обеспокоенно переминаться с ноги на ногу. И когда он уже начал покрываться испариной от столь неотвязного внимания руководства, Говоров внезапно спросил:

– С органами давно сотрудничаете?

– О чем вы, товарищ первый секретарь? – старательно удивился Трухманов.

– Бдительность! – хлопнул его по плечу Говоров.

Вторая рука его была опущена и стиснута в кулак. Не для того, чтобы ударить Трухманова, – наоборот, чтобы сдержать это неистовое желание. В этом кулаке Говоров самого себя сжимал.

– Бдительность и еще раз бдительность! – провозгласил он. – Так, товарищ Трухманов? – Покивал поощряюще: – Я знаю, что именно вы раскрыли глаза товарищам из органов на Шульгина!