– Время подавать! – торжествующе выкрикнула Маргарита и унеслась в столовую.

Тут все силы у Таси кончились. Слезы так и хлынули.

Варвара заглянула в кастрюлю компота, на поверхности которого плавали масляные пятна, в жаркое, откуда несло горечью, застонала в ужасе:

– Госссподи! Ну и язва эта наша Маргарита Васильевна!

Тася задыхалась от слез.

– Ох, Тася, Тася! – причитала Варвара. – Ну… ты же добрая! Ты работящая! Бежать тебе из этого дома надо! Говорят, здесь счастья никогда никому не было! И не будет! Уходи!

Тася с трудом выдохнула:

– Ты же знаешь, что я не могу!

– Ладно, – засуетилась Варвара. – Обед спасать надо! Бери шумовку, мясо вынимай – оно еще не пропиталось горчицей. Кипяточком обольем, подливку новую в две минуты сделаем. Шевелись! А вместо компота придется морс подать. Яблок туда накрошим – да крюшоном назовем! Никто ничего и не заметит – кроме Маргариты Васильевны. Вот сюрпризец-то ей будет…

* * *

Полищук приехал в Дом с лилиями ранним утром. Хоть был здесь всего один раз, но дорогу хорошо запомнил.

Толкнул калитку – и остолбенел. У крыльца раскинулась большая клумба, усаженная цветами невиданной красоты! Как же они называются… вроде бы он знал это, да забыл. Как-то так выходило, что по роду службы любоваться цветами Полищуку приходилось чрезвычайно редко.

К сожалению.

Около клумбы сидела на корточках светленькая такая девчонка в белой, длинной – до пят – ночной рубашке и, держа на руках куклу, рассказывала ей:

– А вот эту лилию зовут Маргаритка. Я назвала ее в честь моей любимой мамочки. А все белые лилии зовут Василисами. Я с ними разговаривала каждое утро! Я сама их садила, поливала. Они у меня воспитанные! Ты обязательно с ними подружишься!

«Лилии! – вспомнил Полищук. – Эти цветы называются лилии! А девочка – дочка Михаила Говорова! Тоже Лилия».

Он никогда не считал себя сентиментальным, однако вдруг сорвалось с языка:

– И ты хозяйка этой красоты!

Девочка встала и повернулась к нему.

– Да! – гордо сказала она. – Дядя, а вы к кому?

– Папа проснулся? – спросил Полищук, наклоняясь ниже и диву даваясь, какие у нее ясные, светлые глаза.

Нежный цветок, а не девчонка. Любимое дитя, сразу видно! Он был неплохим физиономистом – работа таким сделала! – и точно знал: поговорка о том, что глаза – зеркало души, применима не только ко взрослым!

– Позови его, пожалуйста.

– Хорошо, – кивнула девочка. – А вы подержите Любушку!

Протянула ему куклу. Полищук так растерялся, что взял ее.

Лиля убежала.

Полищук осторожно потрогал фарфоровое личико с закрытыми глазами и длинными шелковыми ресницами. Смешнее всего, что он в первый раз в жизни держал в руках куклу. У него рос сын, а мальчишки, как правило, в куклы не играют.

Ну что ж, все надо в жизни испытать! Полищук засмеялся и щелкнул куклу по крошечному фарфоровому носику.

Синие эмалевые глазки закрылись и открылись.

– Пум! – сказал Полищук и снова засмеялся.

В общем-то, было чему радоваться, и дело не только в этой кукле и в этих лилиях, которые словно обволакивали его своим сладостным ароматом…

– Дядя, они уже идут! – прибежала Лиля и осторожно забрала у Полищука куклу. – Спасибо вам за Любушку!

И опять присела к своим цветам.

«Лилии!» – подумал Полищук и улыбнулся.

– Мирон! – окликнули его, и лицо приняло серьезное выражение.

Это был голос Шульгина. Конечно, Полищук знал, что тот нашел приют в доме Говорова. Храбрый человек этот Говоров, ничего не скажешь…

Полищук поднялся, обернулся.

Шульгин изменился – совсем здоровым выглядит! А вот у Говорова вид замученный… Неурядицы на службе? Или дома?

Впрочем, это не касается Полищука. У него совсем другие дела!

– Здорово, – протянул ему руку Говоров. – Чего-то стряслось?

– В Москве арестован Берия, – сообщил Полищук.

– Берию… арестовали? – повторил Шульгин полушепотом, словно не мог решиться произнести вслух слова, за которые запросто мог бы стать к стенке еще вчера.

– Как? – ошеломленно спросил Говоров. – Это точно?

– Враг Коммунистической партии и советского народа, – процитировал Полищук слова из секретного документа, который ночью был получен в отделениях МГБ по всей стране. – Ужасный перерожденец и старый агент мусаватистской разведки[4].

– Ёшкин кот… – выдохнул Шульгин, а Говоров пробормотал:

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

У них был вид людей, которых крепко ударили по лбу. Полищук вспомнил, что у него было такое же ощущение, когда он читал шифровку из Москвы.

Вдруг его кто-то дернул за руку. Это была Лиля.

– А скажите, зачем дядю арестовали? – жалобно воскликнула она. – У нас в учебнике его портрет есть! Он хороший!

– Хороший, – давясь от беспричинного смеха, успокоил дочку Говоров. – Очень хороший!

– А его выпустят, как тебя, Шульгин? – не унималась Лиля.

Тот пожал плечами.

– А вот любопытной Варваре на базаре нос оторвали! – легоньким шлепком спровадил дочку Говоров. – Ну, давай, Люлюшка, иди, иди… Пойдемте-ка кофейку выпьем.

Они сели на веранде, и Говоров выставил бутылку коньяка. Видимо, в его понимании это и означало – кофеек. С другой стороны, к случаю коньяк подходил куда больше, чем кофе!

Первые рюмки осушили молча, все еще не вполне придя в себя от потрясения и даже как бы не чувствуя вкуса коньяка. Наконец заговорил Шульгин:

– Берия-Берия, вышел из доверия… Так сволочи и надо!

Все дружно кивнули. Беседа не клеилась. А впрочем, о чем тут беседовать? Выдохнули с облегчением – ну и можно жить дальше.

– Поеду я, мужики, – сказал наконец Полищук. – Третью ночь не сплю.

– Мирон, – остановил его Шульгин, – я все хотел тебя спросить… по Трухманову что-нибудь выяснили? Он, конечно, был небольшого ума, но ответственный товарищ, кому он мешал?

Полищук покосился на Говорова.

Тот сидел с каменным лицом.

– Ничего не могу сказать, – пожал плечами Полищук. – Дело не раскрыто.

– Ты, майор, – поспешно сказал Говоров, – заезжай вот так, запросто. На уху… В баньке попаримся… Я рад буду.

– Интересно, – удивился Шульгин, – и когда вы подружиться успели?

– Приложил мне товарищ Говоров прямо в тюрьме, – с простецкой улыбкой сообщил Полищук. – С тех пор и дружим.

Говоров хохотнул.

– Я не понял… – растерянно протянул Шульгин.

– Поеду! – встал Полищук.

Говоров пошел его провожать.

Шульгин смотрел вслед, не понимая, шутил Мирон или говорил серьезно.

Если шутка – не смешно. А если серьезно… тем более!

– Ну, раз мы с тобой такие друзья, – начал Говоров, когда они удалились от террасы на приличное расстояние, – верни мне пистолет.

– У меня останется, – спокойно ответил Полищук. – Пальчики там интересные… Чего смотришь, подполковник? – усмехнулся он. – Жизнь – дорога длинная. Всякое может случиться!

– Да… – протянул Говоров. – Любопытная у нас с тобой… как это называется? – дружба!

– Ага, – довольно кивнул Полищук. – А главное – крепкая. Водой не разольешь!

Протянул руку. Говоров мгновение помедлил, но все-таки пожал ее. Крепко пожал!

– На всю жизнь! – бросил напоследок Полищук, выходя за калитку и садясь в черный автомобиль.

Говоров его отлично помнил, этот черный автомобиль, который стоял возле калитки зимней ночью и караулил его. А потом исчез.

Ну, дружба там или не дружба, а вот этого Говоров точно никогда не забудет…

* * *

До берега Лиля доехала сама – ну, почти сама. Она сидела на коленях Егорыча, но машину вела самостоятельно. Это было так здорово! Иногда она оборачивалась к Егорычу, чтобы сказать ему, как же это здорово, однако Егорыч почему-то пугался и хватался за руль. Вот уж никогда Лиля не подумала бы, что он боится ездить в автомобиле! И это Егорыч, боевой водитель, папин личный шофер!

Наконец добрались. Здесь, на песчаном берегу, обычно купались и деревенские, и дачники. Вода чистая, дно пологое, никаких обрывов и водоворотов. Кто не умеет плавать, может на мелководье поплескаться, а для опытных пловцов немного подальше есть глубокая заводь. Чуть выше песчаного бережка – обрывчик травяной; под кустами обычно располагались любители разводить костры.

Вот и сегодня на берегу горел костерок, и ветер доносил вкусный запах печеной картошки. Летел над рекой веселый смех… на этот смех и побежала Лиля.

Егорыч с ласковым укором смотрел ей вслед: вот ведь вбила себе в голову, что непременно должна поздравить Сережу с днем рождения именно сейчас! А парень там с друзьями, может быть, с девушками… и выпивают, конечно… неудобно может получиться. Но ведь с Люлюшкой спорить невозможно, она для Егорыча что родная внучка.

Лиля и внимания не обратила на взрослых Сережиных друзей – только его одного и видела!

– Привет!

– Привет, Карамелька, – улыбнулся он, убирая подальше стакан с портвейном.

– А я сама машину вела, видел? – похвасталась Лиля.

Сергей покосился на Егорыча, который во весь рот улыбался, стоя у машины, с трудом сдержал смех и кивнул:

– Здорово!

– Пошли-ка, пошли! – поманила его в сторонку Лиля.

Они отошли к раскидистой иве, огромный ствол которого расходился почти у самого комля в разные стороны, и Лиля подала Сергею свернутый вчетверо листок бумаги:

– Поздравляю с днем рождения! Это тебе!

И чмокнула его в щеку.

– Спасибо, – растроганно улыбнулся Сергей, с нежностью глядя в ее сияющие глаза.

Ну что за чудесная девчонка! Жаль, что у него нет такой сестры! Вот повезло Косте! Понимает ли он это?

– Только никому не показывай, – наказала Лиля. – И пока не читай.

– А если очень хочется почитать?

– Потом! – заявила Лиля. – Или отдай обратно!

Она попыталась отнять листок, не замечая, с какой насмешкой за ними наблюдает Надя – красивая девушка в черном купальнике, сидевшая в компании молодежи. Надя давно положила глаз на Сергея, и то, что он бросил друзей ради какой-то пигалицы с косичками, ее задело. Она изо всех сил прислушивалась к разговору, скептически кривя губы.