Убирая лестницу на место, он вздохнул.

Эх, Карамелька… До чего жалко, что придется ее так огорчить! Хотел ничего не говорить, но в последний момент решил: она должна все знать. Все-таки они были большими друзьями…

* * *

Лилю всегда будили солнечные лучи, но она все равно не позволяла задергивать тяжелые портьеры. От них дышать нечем, и ведь хуже нет – просыпаться в темнотище, как зимой.

Она не любила зиму. Она любила лето, солнце, любила распахивать окно, чтобы услышать птичье пение, увидеть клумбу со своими обожаемыми лилиями и сказать им:

– Доброе утро, мои лилии! Доброе утро, мои хорошие! Доброе утро, фея!

И ахнула:

– А я письмо получила!

В самом деле… на подоконнике лежало письмо.

Открыла конверт, достала листок, развернула…

«Дорогая моя Карамелька, – прочитала она и улыбнулась, потому что это письмо, конечно, было от Сережи: ведь только он называл ее Карамелькой! – но через мгновение улыбка сошла с ее лица: – Я ухожу в армию, и целых три года мы с тобой не увидимся».

– Ничего себе… – ошеломленно прошептала Лиля. – Целых три года… целых три года!


Откуда ей было знать, что они обернутся семью годами разлуки…

* * *

По выходным Говоров и Шульгин с утра пораньше садились за шахматы. Не изменили они этой традиции и сегодня. Оба не выспались, оба были не в духе, но старались скрывать это друг от друга. Оба были рассеянны, играли невнимательно, однако, когда Шульгин, давясь кашлем, потянулся за папиросой, Говоров это заметил, выхватил папиросу и начал прикуривать сам, бормоча:

– Тебе нельзя!

– Тебе, между прочим, тоже! – буркнул Шульгин.

Говоров швырнул папиросу в коробку:

– Да…

Посмотрел на доску:

– Ты пошел?

Такое ощущение, что он только сию минуту заметил, что творится на шахматной доске.

– Ну, пошел, пошел, – кивнул Шульгин.

– Ты пошел?! – возмутился Говоров. – Ты что делаешь? Ты что, не видишь, что в вилку попадаешь?!

– Попадаю, попадаю, – рассеянно ответил Шульгин.

– Дементий! – насторожился Говоров. – Да что с тобой сегодня?

Тот отвел глаза, глубоко вздохнул, словно набирался храбрости, потом прямо взглянул на Говорова:

– Друже… мне очень нравится Тася!

– Да? – настороженно спросил Говоров.

– Я хочу на ней жениться! – заявил Шульгин.

– Здрасьте… – растерялся Говоров. – Приплыли! Так… прыткий ты, однако! Так… шах! И ферзь тютю! – быстро переставил он фигуры, надеясь отвлечь Шульгина.

Но тот и не взглянул на доску:

– Почему же прыткий? Я про нее все знаю. Только вчера, дурак, понял. Слышал ваш разговор.

– А-а… – протянул Говоров. – Ну, раз слышал, то должен понимать: люблю я ее!

– Любишь? – повторил Шульгин.

– Да!

– Любишь – и мучаешь. Дочкой решил удержать!

Говоров не верил своим ушам:

– Это ты мне сейчас упрек бросаешь, друг?! Да я ради тебя на такое пошел…

Шульгин нахмурился:

– Это ты о чем?

Говоров спохватился:

– Ни о чем! Ладно! Пусть сама решит! Хотя… ответ я и так знаю!

Он бросился на кухню:

– Тася! Тася!

Она вышла, как всегда, в переднике, как всегда, с полотенцем в руке, как всегда, спокойная и приветливая.

Шульгин встал, опираясь на палку так тяжело, как давно не опирался. А вдруг?..

Говоров так уверен в ней! Наверное, не зря!

– Вот, Тася! – объявил Говоров. – Мой лучший друг, товарищ Шульгин, сватается к тебе! Пойдешь за него?

Тася взглянула так изумленно, что Шульгину даже смешно стало. Господи… А еще говорят, что женщины чувствуют, когда нравятся мужчинам!.. Или… Она в самом деле все чувствует, знает и понимает, но он ей просто безразличен? Все сердце ее Михаилом занято, и ни для кого там места больше нет?!

Ну что ж, так или иначе, а он должен задать вопрос и получить ответ.

– Товарищ Говоров, – усмехнулся он, – я уж как-нибудь и сам справлюсь. Спасибо за помощь!

– Пожалуйста! – шутовски развел руками Говоров. – Сам так сам! Ну давай, давай! Сам!

Он отошел к дивану и плюхнулся на него, не сводя возмущенного взгляда с Шульгина.

Ну, Дементий… Ну!..

– Товарищ Говоров, ты мне спину прожжешь, – проворчал тот. – Выйди.

– О! – возмутился Михаил Иванович, усаживаясь поудобней. – Нет уж! Я должен это видеть! Пожалуйста! Давай, давай, Шульгин!

Тот перевел дыхание.

– Тася… Тасенька… О черт, все красивые слова как-то повылетали…

Говоров нервно ерзал по дивану.

Тася стояла потупившись, наконец подняла свои чудесные глаза и взглянула на Шульгина прямо:

– Дементий Харитонович… Вы очень хороший… вы очень добрый…

– Красивый, подсказываю! – ехидно буркнул Говоров. – Но… люблю я другого, так?

– Нет, не так! – резко ответила Тася. – Но вы про меня не все знаете, Дементий Харитонович. Дело в том, что Лиля…

– Я в курсе, – перебил Шульгин.

Она недоверчиво покачала головой.

– В курсе он, в курсе, – проворчал Говоров с дивана. – Уши у него большие! Вот такие!

Он показал руками, какие у Шульгина уши. Если судить по его жестам, они были приблизительно такие же, как у африканского слона.

– Ну хватит! – резко бросил Шульгин. Вздохнул: – Значит… Вы мне отказываете?

– Ха! – торжествующе вскричал Говоров. – Ну что за вопрос? Естественно! – снисходительно развел он руками.

Тася вскинула голову. Глаза ее скользнули от Говорова к Шульгину.

– Я согласна.

Шульгин даже покачнулся.

– Да, – кивнула она, глядя в его глаза.

– Что?..

Говоров вскочил. У него было такое ошеломленное лицо, что Шульгин, несмотря на то что его трясло от волнения, чуть не расхохотался.

– Михаил Иванович, – твердо произнесла Тася. – Вы помните, мы как-то раз с вами говорили, что, когда Лиле исполнится шестнадцать или восемнадцать, я смогу сказать ей, что она моя дочь?

– Да, – подтвердил он.

– Ну так вот… Я решила сделать это, когда ей исполнится шестнадцать лет, – продолжала Тася. – И после этого, Дементий Харитонович, я выйду за вас замуж.

Шульгин растерянно моргнул.

– Конечно, – слабо улыбнулась Тася, – если вы готовы будете так долго ждать.

– Да… – выдохнул он, чувствуя себя счастливым, как мальчишка. – Да!

Взял ее за руку и поцеловал.

Тася слабо улыбнулась, мягко отняла руку и ушла на кухню.

Шульгин блаженно вздохнул. Те семь лет ожидания, которые ему предстояли, казались таким пустяком по сравнению с тем, что Тася дала согласие!

Говоров имел вид человека, получившего изрядный удар по голове.

И неизвестно, что бы сейчас сказали они друг другу, если бы на лестнице не раздались торопливые шаги и не зазвучал взволнованный голос Лили:

– Папочка, папа!

Она сбежала вниз, и мужчины оторопели: на голове у Лили была пилотка, а за спиной висел рюкзачок.

– Пап! А где здесь билеты продают?

Шульгин подавился от смеха.

– Дочура! – прорычал Говоров. – Да какие, на хр… хризантемы, билеты?!

– Я в армию поеду! – Лиля вытянулась по стойке «смирно».

– Куда? – Говоров откровенно разинул рот.

– В армию!

– Да вы меня совсем убьете… – простонал Говоров. – Поеду-ка я на работу! Там поспокойней будет.

И он тяжело побрел вверх по лестнице.

– Пап, да ты не волнуйся! – бросилась за ним Лиля. – Я там не одна буду. Я с Сережей поеду!

– Ага! – рявкнул Говоров так, что Лиля попятилась.


Спустя час она, хлюпая носом и вытирая красные глаза, сидела в новеньком гамаке около своей любимой клумбы с лилиями и писала письмо:

«Дорогой Сережа! В армию меня не пустили. Сказали, нос не дорос! Теперь жду, когда он вырастет!»

И задумалась: а интересно, через сколько лет это случится?..

Часть вторая

В тот день, когда Лиле Говоровой исполнилось шестнадцать, она сидела в стареньком гамаке около своей любимой клумбы с лилиями и писала письмо:

«Дорогой мой Сереженька! Сегодня мне исполнилось шестнадцать лет! Так давно от тебя нет писем… Но я все же надеюсь, что ты вырвешься на мой день рождения! Целина от тебя никуда не денется!»

Внезапно чьи-то руки закрыли ей глаза.

Лиля уронила карандаш, ощупала чужие ладони – теплые, широкие, мужские! – и завопила радостно:

– Сережа… Сереженька! Сереженька вернулся!

Руки упали.

– Эх! – раздался разочарованный голос Кости. – Да что ты все о Сереженьке своем думаешь, а?

– Котька! – не менее радостно закричала Лиля, поворачиваясь. – Котька, ты?!

Но Костя смотрел так, как будто ему нанесли смертельную обиду:

– Письма ему все время строчишь! Вот ты брату родному хотя бы весточку малюсенькую прислала! Впрочем, нет! – Вздохнул глубокомысленно: – Впрочем, нет, я понимаю, Сережа, он… – Принялся перечислять с преувеличенным восхищением, загибая пальцы: – Целину поднял! В звеньевые выбился! Весь из себя такой красавец!

– А ты знаешь, между прочим, он комсорг бригады и передовик! – восхищенно добавила Лиля. – Представляешь?! И еще ему медаль вручили!!! Вот у тебя есть медаль?

– Лиля, я только – только! – на орден рассчитываю! – заявил Костя.

– Ой, Котька… – протянула Лиля, откровенно любуясь братом, статным красавцем в форме курсанта летной школы. – Какой ты у меня красивый… красивый-прекрасивый! Что, скажи… от девчонок отбою нет? Да?

– Первым делом мы испортим самолеты, – пропел Костя, нахлобучивая на сестру свою фуражку, – ну а девушек испортим мы потом…

– О-ой… – испуганно протянула Лиля.

«Ладно, пусть узнает жизнь!» – хмыкнул Костя и закричал:

– От винта! Держись! Полетели, полетели, полетели! – А потом принялся так раскачивать гамак, что Лилин радостный визг разносился по всему саду.


Тем временем Тася, слушая счастливый смех дочери и улыбаясь, вошла на кухню:

– Варвара, вам телеграмма – думаю, от Сергея.