– Артур-то хоть способен это оценить?

Шмыгунь хохочет:

– Да ты что? Он же считает, что работать для меня – обычное дело. Но я и не хочу, чтобы он знал, что я только из-за него на работу устроилась. Не хочу, чтобы он считал меня иждивенкой. Кстати, ты только Лиде ничего не говори, ладно? Мало ли у меня ничего не получится. А она издеваться начнет.

Я предпочитаю промолчать, что с Лидой мы не общаемся. От слова «совсем». Мы даже с Андреем не переписывались уже полторы недели.

– Ой, Варя, а что это я все о себе да о себе? У тебя-то как дела? Вернулась в Солгу? Кстати, ты же выяснить хотела, кто ваш детский дом подставил! Удалось что-то узнать?

Я бормочу, что «да, порасспрашивала кое-кого, но пока рассказать особо нечего». Действительно, что я могу рассказать, если я еще не задала никому ни единого вопроса. Я почти забыла про эту детективную историю. Не то, чтобы вообще забыла, но…

А Настя находит еще одну тему для разговора:

– Ой, извини, я тебя даже про Илью не спросила.

Я делаю вид, что мне нужно идти читать ребятам сказку на ночь, и выключаю компьютер. Про Илью мне рассказать тоже нечего. Он мне так ни разу и не позвонил. Депутаты – занятой народ.

7

На следующее утро я все-таки решаю задать несколько вопросов Зое. А кого еще спрашивать? Не Туранскую же. То есть, Туранскую тоже нужно будет спросить, но не сразу.

Пока мои метеорики штурмуют еще не покрывшуюся снегом горку, а ее малявки пытаются слепить что-то в полуразвалившейся песочнице, я после небольшого погодного вступления: «Холодно, да?» спрашиваю:

– Кажется, раньше в детском доме и старшие ребята были?

Удальцова по-шпионски оглядывается (не видит ли кто?), и я напрягаюсь. Вот оно! Неужели, все настолько серьезно?

Но Зоя достает из кармана сигарету, щелкает зажигалкой и с удовольствием затягивается. Надо же, а я даже не думала, что она курит.

– Да это я так, балуюсь. Замерзла вчера, как собака, ну и купила пачку. Раньше курила, в школе. Казалось, это круто. А потом бросила – мальчик, с которым я тогда встречалась, занимался биатлоном и терпеть не мог табачный дым. А потом мальчик бросил меня.

Она шмыгает носом – от холода, конечно.

– Что-то я совсем расклеилась. Хорошо, что ты приехала – а то здесь совсем тоска. Да, ты про детский дом спрашивала! Старших разогнали летом – кого куда. Расформировали, и все. По приказу министерства образования.

– Жаль, – говорю я.

Она тушит сигарету о турник.

– Ты бы так не говорила, если бы приехала сюда раньше – до того, как уехали они. Ты вот представь Эдика или Степку лет на десять постарше. Мы сейчас едва можем с ними справиться. А в пятнадцать лет им шоколадкой или сухариком рот не заткнешь. Им кое-что покрепче нужно будет. Добронравова пока при плохом поведении в чулан запереть можно. А потом еще не известно, кто кого куда запрет. Я им даже замечания делать боялась. Один раз парень из старших закурил при мне на улице. Я сначала отвернулась – вроде как, не заметила. Но на крыльцо вышла Туранская, и мне пришлось отругать его по всем правилам. Так он, знаешь, что сделал? Он ночью мне дверь говном измазал. С ними даже Туранская не всегда могла справиться. У них же на чердаке и в бане дома свиданий были. Они трахались там каждый день – и друг с другом, и с местными. Некоторые хотя бы понимали, что презервативами нужно пользоваться. Но они же денег стоят. Лучше пива купить. Я тебе так скажу – если бы их отсюда не перевели, я бы уволилась.

Она вытаскивает из песочницы особенно расшалившегося пацаненка, шлепает его по попе и возвращается к турнику.

– И все-таки странно, что детский дом реорганизовали. Он же, вроде, один из лучших в области.

Зоя прыгает на месте, пытаясь согреться.

– Да, странно. Но у нас много странных решений принимают – никто уже и не удивляется.

Но такой ответ меня не устраивает.

– А я слышала, что эту идею в областное министерство кто-то подкинул. Аккурат после выступления премьера по телевизору. Очень своевременная оказалась идея. И подкинули ее прямо отсюда, с Солги.

Зоя перестает прыгать и смотрит на меня с неподдельным удивлением.

– Да ну? Шутишь? Кому это было надо?

– Значит, кому-то было надо, – не отступаю я. – Может быть, у кого-то из воспитателей сдали нервы? Вот сгоряча и написали.

Удальцова шмыгает носом – холодно!

– Надеюсь, ты не думаешь на меня? Я в такие кляузы не верю. Нет, не так сказала. Я не верю, что на такие бумаги кто-то реагирует. Мне кажется, их в министерствах даже не регистрируют. Или регистрируют и тут же отправляют в архив. Мы куда только в прошлом году не писали, когда о закрытии узнали. И что? Получили в ответ отписку – не волнуйтесь, наши специалисты во всем разберутся. Да и что бы выиграли от этого воспитатели? Они бы лишились работы. Со многими так и произошло. А если бы детский дом вообще закрыли?

– Хорошо, – соглашаюсь я. – А местные жители? Они могли написать? Им, наверно, тоже от ваших подопечных доставалось.

– Местные? – хихикает Зоя. – Уверена, они даже не знают, что у нас в области есть министерство образования.

Я громко делаю замечание Степке, который схватил Веронику за хвостик, и возвращаюсь к разговору:

– Но школьные-то учителя про министерство образования точно знают.

– Эти знают, – подтверждает Зоя. – Только им-то какой прок был писать? Пока наши в школе учились, наполняемость классов была нормальной. А сейчас школа стала малокомплектной – поговаривают, что и ее тоже закроют. Может, начальную оставят, а остальным придется в поселок ездить. А там свои учителя есть. Вот и выходит, что детский дом и им работу давал. Кстати, сами наши ребята тоже ничего подобного написать не могли – они в этой истории больше всех пострадали. Они так плакали, когда уезжали, что даже у меня сердце дрогнуло. А что – я же не зверь какой-нибудь.

– А бывшие воспитанники? Может быть, кто-то был обижен на Туранскую или на воспитателей? Были же, наверно, и серьезные конфликты. Правда?

Зоя начинает собирать своих малышей в стайку – пора на ужин. На мой вопрос отвечает уже на крыльце.

– Может быть, и были. Я же только в прошлом году в Солгу приехала. При мне с Туранской по-крупному только залетевшая Рита Сухондяевская ругалась. Это как раз одна из тех дур, которые про презервативы слыхом не слыхивали. Ей Светлана Антоновна советовала аборт сделать. А та уперлась – дескать, сама взрослая, разберусь. Такие истерики тут устраивала. Нет, я понимаю – любовь и все такое. Но какая может быть любовь в шестнадцать лет, если ты школу еще не окончила? Да, мальчик ответственный оказался, в кусты не юркнул, но толку-то? Помыкаются они в нищете и друг друга возненавидят. Ему самому еще и двадцати нет. Ему свободы захочется. Хотя вообще это не наше дело.

– Значит, аттестата она так и не получила? – я тоже загоняю своих метеоров на веранду.

– Нет, получила. Сдала кое-как ЕГЭ и получила. Но не удивлюсь, если она Туранской даже спасибо не сказала. Она уехала сразу, как только разрешение на брак получила. Даже дубленку тут оставила, которую ей Евгения Андреевна подарила. Она до сих пор у меня в шкафу висит – я ее Сухондяевской по почте отправить хотела, но Швабра на дыбы встала – много чести, сказала, если дубленка нужна, пускай сама приезжает. Может, она и права.

В столовой нам уже не до разговоров.

8

Из прежнего состава воспитателей, работавших здесь до реорганизации, остались только Швабра, Зоя, Татьяна Николаевна и Палагута.

С Татьяной Николаевной я завожу разговор во время «тихого часа». Она относится к вопросу равнодушно.

– Я в такие дела не встреваю. Там, в министерствах, люди, поди, побольше нашего понимают. Наше дело маленькое – мы за свою работу должны отвечать, – и переключается на другое. – Ой, Варя, когда поедешь в Вельск, поинтересуйся, где там комбикорма купить можно.

Палагута на месяц уехала в Архангельск на курсы повышения квалификации. А со Шваброй разговаривать на эту тему мне пока не хочется.

Для начала я решаю пообщаться с Ритой Сухондяевской. Тем более, что и повод есть – я еду в Вельск и могу отвезти ей дубленку. На улице уже морозит, и теплая одежда будет как раз кстати. Узнать номер ее телефона Зоя советует мне у нашего бухгалтера, которая переводила ей какие-то деньги уже после ее выпуска из детского дома. Так я и поступаю.

В Вельск я хочу ехать на поезде – просто погулять в выходной день по магазинам. Илья позвонил во вторник – извинился за то, что до сих пор так и не выполнил свое обещание сводить меня в ресторан. А я сказала, что как раз собиралась заняться шопингом. Кажется, он был рад. Он даже предложил приехать за мной в Солгу на машине. Я решительно отказалась – в деревне девушка должна думать о своей репутации.

В пятницу вечером, когда я уже укладываюсь спать, в мою комнату с визитом приходит Швабра. Мы с ней почти не общаемся, так что ее появление приводит меня в замешательство.

Конечно, я приглашаю ее войти – как ни крути, но она моя коллега. Она проходит к дивану и подозрительно смотрит на стоящий на нем большой пакет (не далее, как полчаса назад я упаковала в него взятую у Зои дубленку).

– Варвара Кирилловна, Антонина Аркадьевна сказала мне, что вы спрашивали у нее номер телефона нашей бывшей воспитанницы Сухондяевской. Могу я поинтересоваться, зачем он вам нужен?

Проще всего ответить «нет». Она не имеет права ни о чем меня спрашивать. Я не воспитанница, а такой же воспитатель, как она сама. Странно, что она этого не понимает.

Но отвечаю я вполне миролюбиво:

– Я завтра еду в Вельск на полдня. Хочу отвезти ей дубленку, которую она забыла.