Я тоже думаю, что это – не более, чем минутный порыв, и Дубровина, хорошенько всё взвесив, примет то самое рациональное решение, которого от нее все ждут. Но в четверг она возвращается из Архангельска такая счастливая и на вид даже помолодевшая, что никто, даже Туранская, не решается ее критиковать. А я так и вовсе вызываюсь помочь ей приготовить комнату к приезду Аллы.

Живет Дубровина в так называемом «воспитательском» доме – деревянной трехквартирной одноэтажке. Половину дома занимает квартира заведующей – у Туранской три комнаты. Две другие квартиры поскромней – двухкомнатные. Гостиная просторная и светлая, окна большие, смотрят на юг. А вот спальня маленькая – только-только вмещаются кровать, комод и шифоньер.

– Меня все дурой считают, да? – интересуется Наталья Павловна, когда мы оказываемся в ее хоромах.

Я не хочу врать и говорить красивые слова. Просто отвечаю вопросом на вопрос:

– А вам не всё равно?

– Всё равно! – радостно подтверждает она.

Я думала, она вообще не умеет улыбаться. Есть же такие люди, которые будто бы родились с нахмуренным, вечно недовольным лицом. Мне казалось, она даже если захочет, улыбнуться не сумеет – просто мышцы уже не способны уголки губ вверх поднять. Оказывается, вполне способны.

– Я хочу ей гостиную отдать – ей уроки делать нужно, а там светлее. Я все равно целыми днями на работе. Может быть, там обои переклеить? Печь побелить?

Я оглядываюсь. Обои веселенькие – светло-сиреневые с серебристыми завитушками. И побеленная и оштукатуренная печь-голландка почти как новая. Качаю головой.

– Тут и так красиво. Ей понравится. Только ей свой шкаф для одежды понадобится. И письменный стол.

– Да, да, – соглашается она. – Об этом я уже подумала. Стол и шкаф Светлана Антоновна разрешила со склада взять – летом, когда старших ребят в город перевели, их мебель на склад сгрузили. А потом можно новые купить. В Вельске купить и привезти. Компьютер я ей свой отдам. А шторы, наверно, лучше заменить, да?

Шторы на окне из плотной ткани темно-болотного цвета. С обоями не сочетаются. Тюль тоже тяжеловат.

– Да, пожалуй, – одобряю я. – Лучше, если она сама их выберет. Некоторым девочкам нравятся яркие цвета, другим – нежные – розовые или голубые.

– Она розовый любит, – со знанием дела заявляет Дубровина. – Когда наши девочки рукодельем занимались, она всегда просила розовую пряжу для нее купить. И резинки для волос у нее тоже розовые.

У нее дрожат губы – резинки для волос Алле пока не понадобятся.

– У Аллы такие красивые волосы были – длинные, густые. Шампуни можно было рекламировать.

– Отрастут! – подбадриваю я.

Она кивает несколько раз.

– Да, наверно, – если она захочет их снова отращивать. Ей повезло, что она так удачно упала. Там была такая высота. Волосы – ладно, синяки пройдут. А вот что у нее на душе, что в сердце? Врач сказал – ей понадобиться помощь психолога. Буду возить ее в Вельск. Я не уверена, что ей со мной будет хорошо. Я знаю – я плохо лажу с детьми. Но попробовать-то мы можем, правда? Не думаю, что там, в городе, ей лучше. Тогда все так наспех делалось. Я еще летом, хотела опеку оформить – не решилась или постеснялась, не знаю.

В детский дом я возвращаюсь уже затемно, и по дороге все думаю о том, как плохо мы знаем людей, которые находятся рядом с нами. И не считаем нужным их лучше узнавать. А еще я знаю, что никогда уже не смогу назвать Дубровину Шваброй. И думаю, что не только я.

9

«Привет, Андрей!

Говорят, ты уже в России. Надеюсь, у тебя все в порядке? Знаю, что можно уже не писать, а звонить, но как-то уже привыкла к такому формату общения.

Тебе не понравился Лондон? Или твой английский оказался не столь хорош? А может быть, все это только сплетни, и ты все еще на островах Туманного Альбиона?»

10

Первым моим побуждением было отправить Лиде смс-ку. Подобрать в интернете несколько милых стихотворных строчек, добавить «Целую» и на сем посчитать обязанность поздравить подругу с днем рождения выполненной.

Конечно, еще проще было бы об этом событии вообще забыть. Бывает же такое – закрутилась, заработалась и забыла! Обычное дело. И раньше, наверно, такое случалось сплошь и рядом. Но сейчас, когда и Фэйсбук, и Вконтакте, и Одноклассники уже за несколько дней до грядущей даты принимаются забрасывать тебя напоминаниями по электронной почте, забыть о поздравлении – вызывающе неприлично.

Вариант с смс-кой после некоторых сомнений я отбрасываю и, подкрепив себя малюсенькой шоколадкой, набираю номер Павловой. Гудок, еще гудок и еще… Ура! Теперь-то точно можно ограничиться сообщением безо всяких угрызений совести. Но когда я уже собираюсь нажать на «Отбой», в трубке раздается:

– Да, слушаю.

И ни нотки радости в голосе.

Я бормочу дежурное поздравление, добавляю от себя пожелание всяческих успехов, передаю привет Андрею и уже собираюсь сказать «До свидания», когда Лида выдыхает в трубку:

– Мы с Андреем теперь не общаемся. Так что с приветами разбирайся сама.

Вот это новость!

В голосе Лиды – не только обида, но и неприкрытая враждебность. Может быть, она думает, что Андрей уже рассказал мне об этом, и я упомянула о нем специально – чтобы посыпать соль на рану?

Что нужно говорить в таких случаях, я не знаю, и потому говорю нейтральное:

– Жаль.

Хотя на самом деле мне вовсе не жаль, мне и раньше казалось, что Андрей и Лида – совсем не подходящая друг другу пара, и что Савицкий заслуживает чего-то гораздо лучшего. Впрочем, пусть разбираются сами. Теперь я думаю только о том, как бы потактичнее закончить разговор.

Но Лида вдруг спрашивает:

– А ты думала, что я буду с ним общаться после того, что он устроил?

Она, наверно, разговаривает стоя – представить ее сидящей с телефоном в кресле или, тем более, лежащей с телефоном на диване, я решительно не могу. И слова Лида не произносит, а чеканит, и они несутся сквозь пространство, сопровождаемые каким-то резким металлическим звуком.

– А что он устроил? – осторожно любопытствую я.

– Только не говори, что не знаешь, – градус Лидиного голоса понижается еще на несколько делений. – Он бросил работу в Лондоне!

В ее устах это звучит как обвинение в преступлении. Я снова судорожно ищу подходящие к случаю слова.

А вот у Лиды подходящих слов сколько угодно.

– Ему выпал такой шанс, какой мало кому выпадает в начале карьеры. Нужно было хвататься за него обеими руками и идти вперед! Нужно было вгрызаться в него всеми зубами!

Спорить с Лидой – дело почти бесполезное, но и промолчать я не могу.

– Лида, а если он не хочет вгрызаться?

– Конечно, он не хочет, – враждебно соглашается она. – Зачем? Ему все приносят на блюдечке. Он даже не понимает, что большинство людей работают отнюдь не потому, что работа доставляет им удовольствие, а потому что, в противном случае, им будет нечего есть и негде спать. И что тысячи гораздо более способных людей, чем он, никогда не смогут получить работу в такой известной газете, потому что у них нет такой протекции, как у него. Ах, скажите, пожалуйста, ему там стало скучно! Ему не понравилась Англия, и он решил вернуться домой! Ты в состоянии это понять?

На сей раз я молчу. С какой стати я должна обсуждать с ней Андрея?

Но она и не нуждается в моем ответе:

– Хотя кого я спрашиваю? Конечно, ты его понимаешь! Ты сама из-за дурацкой прихоти отказалась от возможности учиться в Кембридже! Подумаешь – какой пустяк – один из лучших университетов мира! Разве ему сравниться с захудалым детским домом?

И почему я должна всё это выслушивать? Я всего лишь хотела поздравить Лиду с днем рождения.

– Тебе не кажется, что это – не твое дело? – вот так вот – я тоже могу говорить с металлом в голосе. – И кому, как не тебе, знать, что моя прихоть тут не при чем.

– Не при чем? – с вызовом переспрашивает Павлова. – А что, были какие-то объективные причины, чтобы ехать в эту, как ее там, Сойминскую…? Ах, да, Солгинскую! Только не говори про чувство вины и какие-то обязательства. Разве той девице стало хоть чуточку легче от того, что ты поехала в эту деревню, а не в Лондон? Конечно, нет! Но тебе же захотелось почувствовать себя героиней, этакой декабристкой, отправившейся пусть не в Сибирь, но тоже достаточно далеко от обустроенных мест. А ты не задумывалась, что будет потом? Потом, когда тебе надоест утирать сопли чужим оболтусам? Потом, когда ты поймешь, что сделала глупость, и захочешь вернуться домой? Что ты тогда сделаешь? Просто соберешь вещи и уедешь на такси? А может, в вашей деревне и такси нет? А ты хоть понимаешь, что у этих сопленосых тоже есть чувства? А сами они еще слишком маленькие, чтобы понимать, что человеку свойственно предательство, и что взрослые сплошь и рядом обманывают чьи-то надежды. Мир нельзя изменить.

Ночью я долго не могу уснуть. Лежу в кровати и ругаю себя за этот телефонный звонок. И за то, что так долго выслушивала нотации Павловой, не решаясь положить трубку.

А под утро просыпаюсь, вся в поту, и долго плачу, уткнувшись в подушку – лишком многое в словах Лиды – правда. Мы в ответе за тех, кого приручили. Так, кажется, написал Сент-Экзюпери?

11

Ирина Эдуардовна Кухаренко оказывается невысокой худенькой женщиной с собранными в пучок светлыми волосами. Мы с ней чопорно раскланиваемся в прихожей, и она буравит меня строгим взглядом из-за стекол очков.

Я протягиваю ей традиционную коробку конфет (купила самые лучшие, какие были в магазине), она вежливо благодарит.