Ольга Иконникова - Чужая дорога

Никита Кузьмич ради Артема отказался от давней мечты. Степкина мама – от нескольких бутылок водки (для нее – почти подвиг). Настя для незнакомого мальчика продала подаренные отцом серьги.

А что сделала для него я? Внесла пять тысяч рублей – вроде бы, немало столько же, сколько директор детского дома. Да только Настя перечислила в четырнадцать раз больше.

Дорогих украшений у меня нет – самые простые золотые сережки и тоненький браслетик. Машина, на которой я езжу в городе, – папина собственность.

И все-таки у меня есть вещь, которую я могу продать – норковая шубка. Два года учебы в магистратуре я занималась репетиторством – по русскому и английскому языкам – зарабатывала на шубку. Шубка короткая, но это – норка. И она почти новая.

Даю объявление в областную рекламную газету. Сбавляю цену на тридцать тысяч рублей по сравнению с той, которую заплатила сама. Звонков от потенциальных покупательниц много – но всем им цена кажется завышенной. Шуба все-таки не новая. Я пытаюсь объяснить, что надевала ее всего несколько раз. Купила летом, а осенью уехала в деревню. Щеголять в Солге в норковой шубе мне кажется неэтичным. Я даже не привезла ее из города. Им кажется это сомнительным. Сбавляю еще на двадцать тысяч.

Договариваюсь с покупательницей о встрече. Еду в город. Родителям о продаже шубы не говорю. Они дают для Артемки десять тысяч рублей. Еще сто двадцать пять получаю за шубу.

Беру с собой в Солгу загранпаспорт – нужно покупать билеты в Израиль.

До полутора миллионов нам не хватает совсем немного. Зоя уже второй день беседует с руководством одной добывающей компании, которое, вроде бы, и не отказывается выделить некоторую сумму для Артема, но не может придти к единому мнению, какой должна быть эта сумма.

Катя ждет подписанный израильской клиникой договор – чтобы фонд тоже мог его подписать.

А я уже нашла недорогую гостиницу недалеко от клиники. И позвонила в Москву Артему. Вернее, его лечащему врачу, который любезно передал ему трубку. Кажется, Темка был рад. Но голос у него очень слабый – некоторые слова я даже не поняла. Врач говорит, это от большой дозы каких-то лекарств. Темка – маленький, а доза большая. Он сказал – у него попка болит от уколов. Конечно, спросил про Леру. Теперь, сам побывав в медицинском учреждении, он уже не удивляется, что Леру из больницы не отпускают. Передал ей привет.

Катя звонит во время обеда. Сразу ответить я не могу – Степан пролил суп, и мне приходится вытирать его мордашку и снимать макароны с насквозь промокшей рубашки. А потом и саму рубашку тоже снимать.

Обычно Катя дожидается, пока я ей перезвоню – знает, какая у меня работа. А тут она звонит снова и снова. Я выхожу в коридор.

– Варя, ты только не волнуйся, но поездка в Израиль отменяется.

Меня бросает в пот.

– Что-то с Артемом? – ору я.

На мой крик из столовой выскакивают Зоя, Тоня, тетя Надя.

– Нет, у него все в порядке. То есть, без изменений. Но доктор Вайнберг вчера попал в аварию.

До меня не сразу доходит, кто такой доктор Вайнберг.

– Он сломал руку и в ближайшие несколько месяцев оперировать не сможет. Мне позвонили сегодня из Тель-Авива. Все его операции отменены.

Я бросаю улыбку в сторону побледневший коллег – дескать, не волнуйтесь, это не про Артема, – и, как есть – без шапки, в свитерке – выхожу на крыльцо.

– Но в клинике, наверно, есть и другие хирурги? Это же не какая-то шарашкина контора. У него есть ассистенты, которых он может проконсультировать, да?

– Есть. Но за такую операцию никто, кроме него, не берется. У Артема сложный случай. Поэтому и откликнулись всего две клиники в Европе.

Голос у Кати странный, непохожий на тот, что я привыкла слышать. Я понимаю, что она плакала перед тем, как мне позвонить.

– И что они предлагают?

– Обратиться в другую клинику. Они понимают, что операция нужна Артему срочно, а Вайнберг не уверен, что даже через два месяца сможет браться за такие серьезные операции – не известно, как поведет себя рука. Ты только не паникуй, ладно?

Я чувствую, что она сама паникует.

– Я уже позвонила в Германию. Сначала мне сказали, что в рабочем графике доктора Миллера нет никаких окон, куда бы можно было поставить еще одну операцию. Но потом я дозвонилась до самого доктора. Он вспомнил случай Артема – мы же уже отправляли им его документы. Я сказала, что деньги на операцию собирала вся страна. Знаешь, оказывается, даже у немцев есть чувства. Он сказал, что может провести операцию двадцать пятого февраля. Это день рождения его супруги, и он хотел побыть дома, но он готов выйти на работу с утра.

– Подожди! – я подношу ко рту замерзшие руки. – Они что, согласны снизить цену на операцию? У них же было на полмиллиона дороже, чем в Израиле.

– Нет, конечно. Цена остается той же. Деньги нужно перечислить до операции.

Я сажусь на припорошенную снегом скамейку у крыльца. Меня трясет – то ли от холода, то ли от отчаяния.

– А где мы их возьмем, Катя?

Она сердится:

– Ты можешь предложить что-то другое? Я звонила лечащему врачу Артема – он попробует еще поискать клиники, где могут сделать операцию, но он уже и раньше пытался, так что… Я думаю, нужно заключать договор с немцами. Если не получится найти деньги – значит, операции не будет. А может, нам удастся договориться о рассрочке. Или ты предлагаешь сидеть, сложа лапки?

До двадцать пятого февраля еще больше двух недель. У нас уже есть почти миллион четыреста тысяч рублей, и деньги на карточку продолжают поступать. Но мы исчерпали почти все резервы – обзвонили почти всех потенциальных спонсоров нашего региона. И еженедельные поступления на карточку не превышают ста тысяч рублей – более того, имеют тенденцию к сокращению. Думать о том, что нам удастся дополнительно собрать пятьсот тысяч рублей – утопия.

Но Катя права – что-то делать нужно.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Давай заключать договор с немцами.

– А виза? – спохватывается она. – Тебе же тоже нужна шенгенская виза!

Это-то как раз не проблема – у меня есть действующая испанская.

Социальными сетями у нас занимается Алла Пронинская – она большая молодец. «Вконтакте» она даже создала отдельную группу «Поможем Артемке!»

Но сегодня за компьютер в школе вынуждена засесть я. Нужно обновить информацию на всех страницах. Несколько дней назад мы написали, что нужная сумма почти собрана, а сейчас вынуждены снова обращаться за помощью. Поймут ли нас?

Текст нового объявления мы с Зоей уже придумали, и я быстро размещаю его в одноклассниках, в контакте, в фэйсбуке. Пролистываю комментарии на стене группы «Поможем Артемке!»

«Перечислила на карту двести рублей. Здоровья Артему!»

«Перечислила пятьсот рублей с карты ***1750. Надеюсь, операция пройдет успешно».

«Почему-то не получается перечислить деньги. Может, потому, что у меня карточка не сбербанковская? Попробую еще раз».

«Скажите, а где сейчас Артем? Рядом с вами? Или в больнице? В любом случае передайте ему пожелание здоровья. Ужасно, что такой малыш вынужден переносить все эти уколы и операции».

«Не понимаю, почему нужна операция именно в зарубежной клинике? У нас что, своих врачей нет? Пижонство какое-то».

«А почему государство не выделяет средства на операции детям? Вам не кажется не этичным принимать деньги от людей, которые сами зарабатывают копейки и вынуждены себя ограничивать во всем?»

«Согласна с предыдущим сообщением. Может быть, нужно требовать деньги у государства? У Фонда социального страхования? Или так проще – через социальные сети? Может быть, уже нужно обозначать эту проблему? Направить запрос Президенту или в Государственную Думу? Обратитесь хотя бы к депутатам Архангельской области! Мы платим налоги в бюджет, и государство обязано хоть что-то делать!»

«А я вообще не уверен, что собранные деньги пойдут именно туда, куда объявлено. Откуда мы знаем, есть ли вообще этот мальчик? Не так трудно создать страницу и обманывать доверчивых соотечественников. А потом кто-нибудь на эти деньги за границу поедет – на пляж. Будет нежиться на песочке и смеяться над нами, идиотами».

«Перевели сто пятьдесят рублей. Больше, извините, перевести не можем – оба с мужем пенсионеры. Будем молиться за здоровье Артема».

«Граждане! Мы сами поощряем иждивенцев, а потому удивляемся, почему у нас страна в такой заднице. Может, пора задуматься? Вместо того, чтобы перечислять деньги неизвестно кому, вы лучше сходите в ближайший детский дом и узнайте, чем им можно помочь. Что, слабо?»

«А какие игрушки любит Артем? А может, ему чего-то вкусного хочется? Я живу в Москве и могу сходить к нему в больницу».

«О.уели совсем! Полтора ляма уже нацарапали! Сколько придурков в России».

На педсовете я думаю о своем. Туранская оглашает повестку дня и, наверно, как обычно, спрашивает, есть ли какие-то возражения или дополнения, потому что все присутствующие качают головами.

Моя голова занята другим, хотя чем именно, я даже сама себе объяснить не могу. Я думаю об Артеме, но в отличие от нескольких предшествующих недель, когда я была занята чем-то конкретным – звонила, писала, ездила в банк, – сейчас никакого плана действий у меня нет. Договор мы уже заключили. В Германии деньги ждут до среды. Сегодня – пятница. Но мы можем ответить прямо сейчас. Это будет честно – тогда вакантным местом сможет воспользоваться еще какой-нибудь больной ребенок. Или доктор Миллер сможет сказать жене, что в день ее рождения будет рядом с ней весь день.