Вначале я воспринимала все это злоключение как мелодраму; подобные вещи просто не случаются в реальной жизни. Я испытала немало потрясений с тех пор, как прошла сквозь камни на холме, но худшее из них произошло вчера днем.

Джек Рэндолл, так похожий и так ужасающе непохожий на Фрэнка. Его прикосновения к моей груди внезапно свели воедино мою прежнюю жизнь и нынешнюю, свели разделенные реальности, словно удар молнии. И тут появился Джейми – его лицо, искаженное страхом, в окне комнаты Рэндолла, а потом это же лицо, искаженное гневом, когда мы кричали друг на друга на обочине, потом – полное боли после моих слов.

Джейми. Джейми реален, это точно, реален как ничто другое для меня, даже более реален, чем Фрэнк и моя жизнь в 1945 году. Джейми, нежный любовник и вероломный негодяй.

Возможно, в этом и заключалась проблема. Джейми завладел моими чувствами настолько, что все прочее казалось почти несущественным. Но я больше не могла пренебрегать этим прочим. Мое безрассудство едва не погубило Джейми и теперь схватило меня за горло при мысли о том, что я могла его потерять. Я села в постели, желая разбудить его и сказать, чтобы он пришел ко мне на кровать. Но едва я всем весом опустилась на результаты его трудов, как тотчас изменила свое решение и сердито перевернулась снова на живот.

Так и прошла моя ночь – в метаниях между приступами ярости и философскими размышлениями, то и другое было мучительно. Зато теперь я смогла проспать всю вторую половину дня и спустилась, чтобы перекусить, только потому, что Руперт разбудил меня перед самым наступлением темноты.

Дугал, без сомнения, скорчил недовольную мину, из-за того что пришлось потратиться, но лошадь для меня все же купил. Здоровенное нескладное животное, но с добрыми глазами; я немедленно дала своему новому коню кличку Чертополох. Я совсем не подумала, каково это – ехать верхом после внушительной порки. Теперь я неуверенно поглядывала на твердое седло на спине у Чертополоха, осознав, что мне предстоит. Толстый плащ вдруг хлопнулся на седло, и блестящие маленькие глазки Мурты подмигнули мне заговорщицки из-за спины коня. Я решила, что по крайней мере буду страдать молча и с достоинством, и, стиснув челюсти, влезла в седло.

Казалось, среди мужчин действовал негласный договор: они останавливались облегчиться через короткие промежутки времени, давая мне возможность ненадолго спешиться и тайком почесать ноющий зад. Время от времени кому-то требовалось попить, что также требовало моей остановки, потому что бутылки с водой вез Чертополох.

Таким манером мы и ехали некоторое время, но боль делалась все ощутимее, заставляя меня непрерывно ерзать в седле. В конце концов я решила послать к черту полное достоинства страдание, мне необходимо было на время слезть на землю. Я остановила своего скакуна и спешилась, сделав вид, что осматриваю левую переднюю ногу лошади, пока остальные собрались вокруг.

– Камень попал в подкову, – соврала я. – Я его вынула, но лошади, пожалуй, стоит пройтись без груза. Не хочется, чтобы она захромала.

– Да, это нам ни к чему, – согласился Дугал. – Ладно, пройдись немного, но пусть кто-нибудь останется с тобой. Дорога здесь вроде спокойная, но я не хочу, чтобы ты шла одна.

Джейми немедленно спрыгнул с седла.

– Я пойду вместе с ней, – сказал он спокойно.

– Хорошо. Только не задерживайтесь, мы должны попасть в Баргреннан до рассвета. Остановимся в «Красном кабане», хозяин нам друг.

Махнув, он подал знак остальным, и они пустились вперед рысью, окутав нас пылью.

Несколько мучительных часов в седле не улучшили моего настроения. Пускай идет рядом со мной, но я не заговорю с этим садистом, с этой жестокой сволочью!

Он не выглядел особенно жестоким при свете взошедшего месяца, но я ожесточила свое сердце и ковыляла вперед, стараясь не смотреть на него. Вначале мои пострадавшие мышцы протестовали против нелегкого упражнения, но через полчаса идти стало легче.

– Завтра ты почувствуешь себя лучше, – как бы вскользь заметил Джейми. – Но послезавтра сидеть будет еще неприятно.

– Откуда, интересно знать, у тебя такие познания? – Я метнула в его сторону испепеляющий взгляд. – Тебе часто приходилось пороть людей?

– Вовсе нет, – невозмутимо ответил он. – Это я делал впервые. Просто я имею определенный опыт с другой стороны.

– Ты? – уставилась я на него, не в состоянии представить, что кто-то мог выпороть эту ходячую гору мышц.

Он рассмеялся моему удивлению.

– Когда я был поменьше, сассенах. Ремень гулял по моей заднице несчетное количество раз, начиная с восьми лет и до тринадцати. Потом я перерос отца, и ему стало несподручно нагибать у забора.

– Твой отец бил тебя?

– Да, частенько. Школьный учитель тоже, конечно, а еще периодически Дугал или кто-то другой из дядьев, в зависимости от того, где я жил и что творил.

Все это показалось мне интересным, несмотря на мое решение не обращать на него внимания.

– И что же ты делал?

В тихом ночном воздухе снова послышался его негромкий заразительный смех.

– Ну, всего и не вспомнишь. В общем, я получал по заслугам. Не помню, чтобы отец выпорол меня хоть раз несправедливо. – С минуту он шел молча, вспоминая. – Ммхм, однажды мне всыпали за то, что я бросал камнями в цыплят, потом за то, что гонял коров, они перепугались и не давали их доить… Еще раз, помню, за то, что съел джем из пирогов, а тесто оставил. Как-то выпустил лошадей из конюшни, потому что забыл запереть ворота. Сжег солому на голубятне – это вышло ненамеренно. Потерял школьные учебники, это уже намеренно…

Он замолчал и пожал плечами, когда я невольно расхохоталась.

– Самые обычные вещи. Часто мне доставалось за то, что болтал разное, когда следовало помолчать. – Он фыркнул от смеха, вспомнив еще о чем-то. – Однажды Дженни разбила кувшин. Я разозлил ее. Дразнил, она потеряла терпение и запустила в меня кувшином. Отец вошел и спросил, кто это сделал. Дженни испугалась и ничего не сказала, только посмотрела на меня широко раскрытыми испуганными глазами, они у нее голубые, как у меня, но красивее, с густыми черными ресницами. – Джейми снова пожал плечами. – Ну, я и сказал, что кувшин разбил я.

– Как благородно с твоей стороны, – ехидно заметила я. – Твоя сестра, наверное, была тебе очень благодарна.

– Да, наверное, была бы. Но дело в том, что отец стоял за приоткрытой дверью и видел, как все произошло. Он выпорол сестру за разбитый кувшин, а мне досталось вдвойне – за то, что дразнил ее, и за то, что солгал.

– Это же несправедливо!

– Наш отец не всегда был ласков, но обычно он был справедлив, – невозмутимо возразил Джейми. – Он сказал, что правда есть правда и люди должны отвечать за свои поступки, а это верно. – Он покосился на меня. – Но он еще добавил, что я поступил по-доброму, взяв на себя вину, поэтому он предлагает мне наказание на выбор – вынести порку или остаться без ужина. – Джейми снова засмеялся, покачав головой. – Он меня хорошо знал. Я, разумеется, предпочел порку.

– Да уж, желудок у тебя бездонный, – заметила я.

– Да, – согласился он без всякой обиды. – Я всегда этим отличался. Ты мне под стать, обжора, – обратился он к своему коню. – Погоди немного, скоро остановимся отдохнуть.

Конь то и дело тянул морду к траве на обочине, и Джейми дернул поводья.

– Да, отец у нас был справедливый, – продолжал он. – И расчетливый, хотя в то время я, конечно, не мог этого оценить. Он не заставлял меня дожидаться наказания, а наказывал сразу после проступка или как только узнавал о нем. И всегда делал так, чтобы я знал, за что получаю трепку, но разрешал мне при разборе дела поспорить с ним, если я хотел.

«Так вот ты какой», – подумала я. Этакий обезоруживающий хитрец. Я сомневалась, что ему удастся умилостивить меня, и сломить мое желание его четвертовать, но пусть попытается.

– Удавалось тебе когда-нибудь победить в таком споре? – спросила я.

– Нет. Обычно ситуация была так прозрачна, что обвиняемый сам свидетельствовал против себя. Но иной раз мне удавалось смягчить приговор. – Он почесал нос. – Я ему один раз сказал, что бить сына – самый непросвещенный способ помочь ему выбрать жизненный путь. Он ответил, что разума у меня не больше, чем у столба, возле которого я стою, дай бог, чтобы хоть столько осталось. Что уважение к родителям – один из краеугольных камней просвещенного поведения и что, пока я этого не усвою, придется мне пялиться на пальцы собственных ног, в то время как мой варвар-родитель хлещет меня по заднице.

На этот раз я рассмеялась вместе с ним. На дороге было спокойно, стояла та самая абсолютная тишина, какая бывает, когда находишься вдали от всех людей. Тишина, которую почти не встретишь в мое многолюдное время, когда машины повсюду распространили присутствие человека, – ведь один человек в машине производит столько же шума, сколько целая толпа людей. А тут единственные звуки – это шорох травы, редкий вскрик ночной птицы да мягкий стук конских копыт по пыльной дороге.

Теперь, когда больные мышцы расслабились от движения, идти мне стало намного легче. Несколько остыли и мои эмоции, пока я слушала забавные и иронические рассказы Джейми.

– Мне, конечно, не нравилось, когда меня били, но, если был выбор, я предпочитал, чтобы наказывал меня отец, а не учитель, который в школе хлестал нас ремнем по ладони вместо зада. Отец говорил, что, если он отхлещет меня по ладони, я не смогу управляться с домашней работой, а после порки по заднице мне не придется сидеть и лодырничать. Учителя у нас в школе все время менялись, не выдерживали долго – либо начинали фермерствовать, либо уезжали в более тучные края. Платили им мало, все они были худые и голодные. Только один был толстый, но я думаю, он был не настоящий школьный учитель. Выглядел он как переодетый священник. – Я припомнила пухлого отца Бейна и усмехнулась в знак согласия.

– Одного я особенно хорошо запомнил, – проговорил Джейми, – потому что он ставил тебя перед классом с вытянутой вперед рукой и читал длинную нотацию с перечислением всех твоих провинностей, прежде чем начать битье, и продолжал ее в промежутках между ударами. Я, бывало, стоял перед ним с вытянутой рукой, испытывал жгучую боль и молился лишь об одном – чтобы он перестал молоть языком и поскорее кончил дело, пока я не потерял присутствия духа и не заревел.