– Видимо, именно этого он и добивался, – вставила я, невольно испытывая сочувствие.

– О да, – отозвался Джейми без колебаний. – Мне понадобилось некоторое время, чтобы это понять, но когда я понял, то, по своему обыкновению, не удержал язык за зубами.

Он вздохнул.

– И что из этого вышло? – поинтересовалась я уже без всякой внутренней злости.

– Однажды он решил наказать меня за то, что я никак не мог научиться писать правой рукой. Хлестнул меня трижды, растянул это удовольствие почти на пять минут, ублюдок, и принялся твердить мне, прежде чем продолжить, что я глупый, ленивый, упрямый мальчишка, неотесанная деревенщина и тому подобное. Рука у меня горела, потому что он делал это уже второй раз за день, и было мне страшно оттого, что дома меня ждет хорошая порка. Такое у нас водилось обыкновение: если мне попадало в школе, то дома мне добавляли сразу, как я возвращался: отец считал учение самым важным делом. Как бы там ни было, я потерял терпение. – Машинально он обмотал поводья вокруг левой руки, словно хотел защитить истерзанную ладонь. Помолчал и глянул на меня. – Я редко теряю самообладание, сассенах, и обычно раскаиваюсь, если это происходит.

Это, пожалуй, уже было близко к извинению.

– Раскаивался ли ты тогда?

– Я тогда сжал кулаки и посмотрел на него снизу вверх – он был высокий тощий парень лет, я думаю, около двадцати, но мне-то он казался старым – и сказал: «Я вас не боюсь, и плакать не стану, бейте как хотите!» – Джейми сделал глубокий вдох и затем выдох. – Это, разумеется, было ошибкой – говорить ему такое, пока он держит в руке ремень.

– Можешь не продолжать, – сказала я. – Он решил доказать тебе, что ты ошибаешься?

– Ай, решил, – кивнул Джейми, темный силуэт его головы вырисовывался на фоне ночного облачного неба. Слово «решил» он выговорил с мрачным удовлетворением.

– Он не добился своего?

Темная голова качнулась из стороны в сторону.

– Нет, не добился. Он не заставил меня заплакать. Зато заставил пожалеть, что я открыл рот.

Он умолк и повернулся лицом ко мне. В эту минуту облака немного разошлись, и лунный луч обвел позолотой линии его щек и подбородка, как у одного из архангелов Донателло.

– Когда Дугал описывал тебе мой характер, он, возможно, упомянул, что я иногда бываю упрям?

Раскосые глаза сверкнули – скорее, как у Люцифера, чем как у архангела Михаила.

– Мягко говоря, – засмеялась я. – Насколько я помню, он сказал, что все Фрэзеры невероятно упрямы, а ты самый упрямый из всех. Впрочем, – добавила я суховато, – я и сама это заметила.

Он улыбнулся и, прихватив покрепче поводья, стал обводить наших лошадей вокруг большой лужи.

– Ммхм, ну, я не могу сказать, что Дугал не прав, – подытожил он, преодолев препятствие. – Но если я и упрям, то совершенно искренне. Мой отец был таким же, и время от времени мы с ним вступали в противостояние, преодолеть которое можно было, только применив силу. Тогда-то мне и приходилось перегибаться через забор.

Внезапно моя лошадь заржала и фыркнула; Джейми быстро протянул руку и ухватил ее под уздцы.

– Шшш! Успокойся… успокойся, животинка.

Его собственный конь, менее пугливый, дернулся и мотнул головой.

– В чем дело?

Я ничего не видела, хотя пятна лунного света падали на дорогу и поле. Впереди виднелся сосновый лесок, и лошади почему-то не хотели к нему приближаться.

– Не знаю. Постой здесь тихонько. Садись верхом и подержи мою лошадь. Если я крикну тебе, отпускай поводья и скачи.

Голос у Джейми был тихий и ровный, он успокаивал меня так же, как лошадей. Что-то прошептав лошади и хлопнув ладонью по ее шее, чтобы подогнать поближе ко мне, он с кинжалом в руке нырнул в вереск.

Я насторожила глаза и уши, стараясь понять, что же беспокоит лошадей: они то и дело переступали с ноги на ногу, вострили уши, возбужденно дергали хвостами. От облаков к этому времени остались лишь клочья, гонимые ветром; тонкие их нити порой пересекали лик сияющего полумесяца. Несмотря на то что было светло, я ничего не смогла разглядеть ни на дороге, ни в дальней роще.

Час был поздний, а дорога неподходящая для разбойников, если таковые вообще встречались в горной Шотландии: здесь слишком мало путников, чтобы устраивать засады.

Роща была темная, но не тихая. Сосны о чем-то перешептывались, миллионы иголок омывались ветром. Сосны – деревья древние, загадочные в темноте. Носители шишек, отцы крылатых семян, они куда старше и крепче, нежели дубы или осины с их мягкой листвой и ломкими ветками. Подходящее жилище для призраков и злых духов, о которых рассказывает Руперт.

«Только ты можешь довести себя до страха перед кучей деревьев», – ругала я себя.

Но куда подевался Джейми? Рука, коснувшаяся моего бедра, заставила меня вскрикнуть, точно перепуганная летучая мышь, – тоненьким писклявым голоском, что было вполне объяснимо: горло у меня перехватило от страха. Даже узнав Джейми, я от страха и злости ударила его в грудь.

– Не подкрадывайся ко мне так!

– Тихо, – предупредил он. – Идем со мной. – Бесцеремонно стащив с седла, он поставил меня на землю, быстро привязал лошадей – они тревожно заржали, когда он увлек меня за собой в высокую траву.

– Да что там такое? – прошипела я, на каждом шагу спотыкаясь о корни и камни.

– Тише. Молчи. Смотри себе под ноги, ступай по моим следам и остановись, когда я до тебя дотронусь.

Медленно и относительно тихо мы пробирались к сосновой роще. Под деревьями было темно, на подстилке из опавших иголок виднелись редкие пятна лунного света. Даже Джейми не мог передвигаться абсолютно бесшумно, но шорох сосновых игл под ногами терялся в шуме колючих ветвей над головой.

Ковер из хвои неожиданно перешел в массивный каменный выступ. Джейми пропустил меня вперед и показал, куда ставить руки и ноги, чтобы подняться на каменный склон. Наверху оказалась ровная небольшая площадка, на которой двоим можно было улечься рядом. Джейми приблизил губы к моему уху:

– Тридцать футов впереди и справа от нас. На прогалине. Ты их видишь?

Я их не только видела, но и отлично услышала. Волки, небольшая стая, восемь или десять. Воя не было. Добыча лежала в тени – что-то темное, с торчащей вверх ногой, тощей и вздрагивающей оттого, что зубы теребили тушу. Порой доносилось глухое ворчание, порой тявкал волчонок, которого оттеснили от куска, которым занимался старший волк. Хрустели кости, и рвалось мясо. Когда глаза мои привыкли к этой сцене, неровно освещенной месяцем, я разглядела в тени под деревьями лежащих на земле насытившихся волков. Пятна серой шерсти виднелись там и сям, возле добычи все еще шла борьба за оставленные первыми едоками лакомые кусочки.

Неожиданно в пятне света появилась широкая, желтоглазая и остроухая голова. Волк издал негромкий угрожающий звук, нечто среднее между воем и рычанием, и под деревьями тотчас наступила полная тишина.

Шафрановые глаза, казалось, смотрели прямо на меня. В позе животного не было ни страха, ни любопытства, он просто заметил меня. Джейми дотронулся до моей спины, предупреждая, чтобы я не двигалась, но я и не испытывала желания бежать. Мне думалось, что я могла бы смотреть волку в глаза часами, но она – а я была уверена, что это волчица, не знаю почему, – только дернула ушами и вернулась к своей трапезе.

Мы еще несколько минут смотрели на животных, таких мирных в рассеянном лунном свете. Потом Джейми, коснувшись моей руки, дал понять, что пора уходить.

Он держал меня под руку, пока мы пробирались сквозь деревья к дороге. Впервые после побега из Форт-Уильяма я по доброй воле позволила ему дотронуться до меня. Все еще завороженные видом волков, мы почти не разговаривали, но уже чувствовали друг друга. Так мы и шли, а я, вспоминая истории, которые он мне рассказывал, не могла не восхищаться его хитроумием. Без объяснений или извинений он сообщил мне все, что хотел сказать: я преподал тебе такой же урок справедливости, какие получал сам. Я был милосерден, насколько позволяла ситуация. Я не могу избавить тебя от боли и унижения, но я поделился с тобой своими страданиями и унижениями, чтобы ты легче перенесла свои.

– Ты сильно переживал? – спросила я. – Я имею в виду, когда тебя били? Или относился к наказанию легко?

Он слегка сжал мою руку, прежде чем отпустить ее.

– Я сразу забывал. В большинстве случаев. За исключением последнего раза. Тут мне потребовалось время.

– Почему?

– Ну как тебе сказать? С одной стороны, потому что мне было шестнадцать и я считал себя взрослым. С другой… меня очень жестоко наказали.

– Можешь не рассказывать, если тебе не хочется, – сказала я, заметив его колебания. – Тяжелая история?

– Далеко не такая тяжелая, как сама порка, – засмеялся он. – Нет, я не прочь рассказать. Просто она длинная.

– Но и до Баргреннана еще далеко.

– Верно. Тогда ладно. Ты помнишь, я рассказывал, что провел в замке Леох целый год, когда мне было шестнадцать? Таков был уговор между Колумом и моим отцом – чтобы я лучше познакомился с кланом матери. Два года я жил у Дугала, а потом поехал на год в замок учиться хорошим манерам, латыни и всякому такому.

– Понятно. А я все думала, как же ты попал туда.

– Да, вот так и попал. Для своего возраста я был рослый. Уже тогда хорошо владел мечом и с лошадьми управлялся получше многих.

– К тому же, видимо, отличался скромностью, – заметила я.

– Не особенно. Самоуверенный до чертиков и куда более острый на язык и болтливый, чем сейчас.

– Опыт научит сдержанности, – вставила я весело.

– Возможно, сассенах. Тогда я заметил, что мои комментарии часто смешат людей, и я стал вставлять их повсюду, не слишком заботясь о том, что я говорю и кому. Иной раз бывал жесток, особенно с ровесниками, и не считал нужным сдерживаться, если в голову приходило что-нибудь остроумное, как мне казалось.

Он посмотрел на небо, чтобы определить время. Небо потемнело, потому что месяц зашел. Низко над горизонтом я разглядела созвездие Орион – и на душе потеплело, словно при виде старого доброго знакомого.