– Но однажды я зашел слишком далеко. С двумя другими парнями я шел по коридору и на другом его конце увидел миссис Фицгиббонс. Она несла огромную корзину размером чуть ли не с нее саму и забавно переваливалась на ходу. Ты же знаешь, как она выглядит теперь, тогда она была примерно таких же габаритов. – Он смущенно почесал нос. – Ну, в общем, я сделал несколько замечаний насчет ее внешности, не слишком деликатных, хоть и смешных. Во всяком случае, моим приятелям они понравились. Я не сообразил, что их могла услышать и миссис Фиц.

Я вспомнила внушительную хозяйку замка Леох. Мне доводилось видеть ее только в добром расположении духа, однако она была не похожа на человека, который позволит себя безнаказанно обидеть.

– Что же она сделала?

– Тогда ничего. Я и не знал, что она услышала мою болтовню, пока на следующий день во время собрания в холле она не рассказала об этом Колуму.

– О боже!

Я знала, как высоко ценит Колум свою домоправительницу, и не думала, что он мог допустить непочтительность по отношению к ней от кого бы то ни было.

– Ну и что произошло?

– То же, что с Лаогерой, или почти то же. – Джейми хихикнул. – Я был ужасно смелый, встал и заявил, что выбираю наказание кулаками. Я старался держаться достойно и по-взрослому, но сердце у меня колотилось, как кузнечный молот, и меня замутило, когда я взглянул на ручищи Ангуса. Они у него будто каменные и такие огромные. В зале кое-кто засмеялся; я тогда не был такой высокий, как теперь, а весил вдвое меньше. Ангус мог бы мне голову оторвать одним ударом. В общем, Колум и Дугал оба нахмурились, но я подумал, им на самом деле приятно, что я так смело выступил. Тут Колум сказал, что нет, раз я вел себя как мальчишка, меня и наказать надо соответственно. Он кивнул, и, прежде чем я успел дернуться, Ангус уложил себе поперек колена, задрал мне килт и отхлестал ремнем при всем честном народе.

– Ох, Джейми!

– Ай! Ты, наверное, заметила, что Ангус отлично знает свое дело? Он всыпал мне пятнадцать горячих, и я до сих пор могу показать, по какому месту пришелся каждый удар. – Он передернул плечами при этом воспоминании. – Отметины я носил целую неделю.

Он протянул руку и сорвал с ближайшей сосны пучок иголок и растер их между большим пальцем и остальными; в воздухе сильно запахло скипидаром.

– К сожалению, после этого мне не дали спокойно уйти зализывать раны. Когда Ангус кончил порку, Дугал схватил меня за шиворот и отвел в дальний конец холла. Оттуда я должен был проползти на коленях по каменному полу до кресла Колума и оттуда попросить прощения у миссис Фиц, у Колума, извиниться перед всеми собравшимися и, наконец, поблагодарить Ангуса за порку. Я чуть не расплакался в процессе, но Ангус отнесся ко мне благородно: подошел и помог мне встать на ноги. После этого мне приказали сесть на стул возле Колума и сидеть так, пока не кончится собрание. – Джейми понуро опустил плечи. – Это был худший час в моей жизни. Лицо у меня горело, задница тоже, коленки были ободраны, и смотреть я мог только себе под ноги, но хуже всего было то, что мне ужасно хотелось писать. Я чуть не умер. Я бы скорее лопнул, чем обмочился на глазах у всех, но был близок к этому. Рубаха у меня насквозь промокла от пота.

Я с трудом подавила смех.

– Разве ты не мог сказать Колуму?

– Он отлично знал, что происходит, да и все в холле это заметили: я ерзал на стуле как уж. Люди заключали пари, выдержу я или нет. Колум отпустил бы меня, если бы я попросил, но на меня нашло упрямство. – Он улыбнулся немного застенчиво, на темном лице ярко забелели зубы. – Я решил, что лучше умру, чем попрошу. Когда Колум сказал, что я свободен, я облегчился не в самом холле, но сразу, как только из него вышел. Пристроился за какой-то дверью у стены и пустил струю, думал, она никогда не кончится. Вот так, – добавил он и уронил на землю пучок сосновых иголок. – Теперь ты знаешь о самой скверной истории в моей жизни.

Я ничего не могла с собой поделать: захохотала так, что мне пришлось присесть на обочине. Джейми терпеливо ждал целую минуту, потом опустился рядом со мной на колени.

– Чего ты хохочешь? – спросил он. – Это было совсем не смешно.

Но он и сам не удержался от улыбки. Я, все еще смеясь, покачала головой.

– Конечно, не смешно. История ужасная. Просто… я как будто вижу тебя: ты сидишь, зубы стиснуты, а из ушей пар идет.

Джейми хмыкнул, но тоже немного посмеялся.

– Не очень-то легко быть шестнадцатилетним, верно?

– Поэтому ты и помог той девушке, Лаогере, тебе стало ее жаль, – сказала я, успокоившись. – Ты-то знал, каково это.

Он был удивлен.

– Наверное, так, – сказал он. – В двадцать три года куда легче вытерпеть побои, чем публичную порку в шестнадцать. Уязвленная гордость причиняет самые серьезные муки, а в том возрасте особенно.

– Надо думать. Никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь с улыбкой ждал удара по физиономии.

– После удара уже не заулыбаешься.

– М-да. – Я кивнула. – Но я думала… – начала я и запнулась.

– Что ты думала? А, ты про меня и Лаогеру, – догадался он. – Думала ты, думал Алек, думала и сама Лаогера. Я бы поступил точно так же, если бы она была не такой красивой.

Он ткнул меня под ребро.

– Но ты мне, конечно, не поверишь.

– Я видела тебя с ней в тот день в алькове, – сказала я в свою защиту. – И кто-то все же должен был научить тебя целоваться.

Джейми смущенно повозил ногами по пыли и хмуро ссутулился.

– Сассенах, я ведь не лучше других мужчин. Иногда стараюсь быть лучше, но не всегда получается. Ты, может, помнишь, как говорится у Святого Павла, что лучше жениться, чем сгореть от вожделения. Я тогда именно что сгорал от вожделения.

Я рассмеялась – с легким сердцем, словно мне самой было шестнадцать.

– И ты женился на мне, – поддразнила я, – чтобы избежать греховной жизни?

– Ай. Тем-то и хорош брак, что делает священными вещи, в которых при других обстоятельствах следует исповедоваться.

Я опять засмеялась.

– Ох, Джейми, я тебя люблю!

И тут настал его черед смеяться. Он согнулся чуть ли не вдвое, потом уселся на обочину, держась за живот. Медленно откинулся назад и улегся на высокую траву, задыхаясь и пища от спазмов хохота.

– Что это с тобой?

Отсмеявшись, он сел и вытер глаза. Тяжело дыша, тряхнул головой.

– Мурта прав насчет женщин. Сассенах, ради тебя я рисковал жизнью, совершил кражу, поджог и нападение, я убил человека. В награду ты изругала меня, унизила мое мужское достоинство, врезала по яйцам и расцарапала мне лицо. Потом я выпорол тебя как следует и рассказал о самых унизительных вещах, какие со мной случались, и ты теперь говоришь, что любишь меня.

Он уткнулся головой в колени и снова засмеялся. Наконец поднялся и протянул мне руку, другой рукой вытирая глаза.

– Не очень-то ты благоразумна, сассенах, но ты мне очень нравишься. Идем, нам пора.

Было уже поздно или, может, рано, надо было ехать верхом, иначе мы не успели бы в Баргреннан до рассвета. Я теперь чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы сидеть в седле, хоть это и было немного болезненно.

Некоторое время мы ехали в дружеском молчании. Погруженная в собственные мысли, я думала о том, что же произойдет, когда и если я найду, наконец, дорогу к каменным столбам. Выйдя за Джейми по принуждению и полагаясь на него по необходимости, я с течением времени все больше привязывалась к нему.

Возможно, существенное значение приобретали и его чувства ко мне. Связанный со мною сначала по воле обстоятельств, позднее – узами дружбы, а еще позднее – на удивление сильным влечением, он ни разу, даже случайно или мимоходом, не обмолвился о своих чувствах. И все же. Он рисковал жизнью ради меня. Быть может, из-за церковного обета: он поклялся защищать меня до последней капли крови, и я верила, что такую клятву он принес всерьез. Поэтому я была особенно тронута, когда он внезапно допустил меня в мир своих переживаний и воспоминаний. Если его чувства по отношению ко мне были такими, как я думала, то как он воспримет мое внезапное исчезновение? Реальная физическая боль поблекла, едва я столкнулась с этими беспокойными мыслями.

Мы были примерно в трех милях от Баргреннана, когда Джейми нарушил молчание.

– Я не рассказывал тебе, как умер мой отец, – вдруг сказал он.

– Дугал говорил мне, что у него случился удар – апоплексический удар, – сказала я, несколько удивленная.

Мне подумалось, что Джейми, погруженный, как и я, в свои мысли, вспомнил об отце в связи с нашим разговором, но я не могла себе представить, почему он обратился именно к факту смерти.

– Это верно. Но только… он…

Джейми помолчал, обдумывая, с чего начать, потом, пожав плечами, отбросил сомнения, глубоко вздохнул и заговорил:

– Ты должна узнать об этом. Это имеет отношение… к важным для нас вещам.

Дорога здесь была достаточно широкой, чтобы ехать рядом; приходилось только очень внимательно следить, чтобы не наткнуться на торчащие из земли острые камни, и я испытала запоздалую благодарность к Дугалу – лошадь мою он выбрал не случайным образом.

– Это случилось в том самом форте, – снова заговорил Джейми, объезжая опасный участок дороги, – где мы были вчера. Туда Рэндолл и его люди привезли меня из Лаллиброха. Там меня пороли. Через два дня после первой порки Рэндолл велел привести меня к нему в кабинет. Двое солдат забрали меня из тюремной камеры и отвели к нему, в ту самую комнату, где я нашел тебя, – ведь я знал туда дорогу. Когда мы вышли во двор, то встретили моего отца. Он узнал, куда меня увезли, и приехал, чтобы попробовать меня вызволить – или хотя бы убедиться, что я жив.

Джейми легонько подтолкнул своего коня под ребра и щелкнул языком, подгоняя. Еще не светало, но облик ночи изменился. До рассвета оставалось не больше часа.

– Только увидев отца, я осознал, насколько был там одинок и как напуган. Солдаты не хотели оставлять нас наедине, но поздороваться позволили. – Джейми сглотнул и продолжал: – Я сказал отцу, что прошу прощения – за Дженни и вообще за все случившееся. Он велел мне замолчать и крепко обнял. Спросил, очень ли мне больно, – он знал, что меня пороли, – и я ответил, что все в порядке. Тут солдаты сказали, что мне пора, отец крепко сжал мои руки и напомнил, чтобы я молился. Он сказал, что будет со мной, что бы ни случилось, велел выше держать голову и не терзать себя упреками. Поцеловал меня в щеку, и солдаты меня увели. Тогда я видел отца в последний раз.