– Итак, мы в тупике, – легко сказал Рэндолл. – Но у вас, возможно, есть какие-то идеи?

– Есть. Вам нужен я, – сказал Джейми сухим деловитым тоном. – Отпустите женщину – и вы меня получите.

Нож дернулся и больно оцарапал мне ухо; я почувствовала, как по моей шее потекла теплая струйка крови.

– Делайте со мной что хотите. Можете даже меня связать, впрочем, я все равно не окажу сопротивления. И ничего не скажу завтра утром. Но сперва дайте этой женщине свободно выйти из тюрьмы.

Я не отрывала глаз от сломанной руки Джейми. Маленькое пятно крови под средним пальцем стало увеличиваться, и я в ужасе сообразила, что он нарочно вдавливает палец в стол, чтобы боль удерживала его в сознании. Он торговался за меня, предлагая единственное, что имел – собственную жизнь. Если бы он сейчас лишился чувств, то упустил бы последний шанс.

Рэндолл совершенно успокоился; он обдумывал сложившееся положение, и его нож просто лежал на моем правом плече. Джейми должны были повесить завтра утром. Рано или поздно обнаружится, что в камере его нет, тогда тюрьму, разумеется, обыщут. Некоторые проявления жестокости со стороны офицеров и джентльменов вполне допустимы – я была уверена, что сломанные пальцы и исхлестанную спину сочли бы именно ими, – но другие наклонности Рэндоллу вряд ли спустят. Хотя Джейми и был преступником, приговоренным к смерти, если бы он, даже стоя у виселицы, сообщил о проступке Рэндолла, его жалобе дали бы ход. А поскольку внешний осмотр подтвердил бы обоснованность этой жалобы, карьере Рэндолла – а как бы не самой жизни – настал бы конец. Но если Джейми поклянется молчать…

– Даете мне слово?

На изжелта-белом лице Джейми, словно два синих огня, пылали глаза. Он медленно кивнул.

– В обмен на ваше.

– Договорились.

Рэндолл убрал нож с моего плеча и со свистом вогнал его в ножны. Затем медленно подошел к столу и взял в руку молоток.

– Вы позволите провести небольшое испытание вашей искренности?

– Да, – ответил Джейми; голос его был тверд, а руки неподвижно лежали на столе.

Я попыталась крикнуть, возразить, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука.

Рэндолл подчеркнуто неторопливо наклонился над столом и вытащил из корзинки гвоздь. Все с той же размеренной аккуратностью установил и четырьмя резкими ударами прибил сломанную руку Джейми к столу. Изувеченные пальцы распрямились, словно ноги паука, приколотого к доске для коллекции.

Джейми застонал, глаза его почти вывалились из орбит и побелели от боли. Рэндолл спокойно положил на стол молоток, взял лицо Джейми за подбородок и поднял вверх.

– Поцелуй меня, – тихо сказал он и прижался ртом к безвольным губам Джейми.

Лицо у Рэндолла, когда он выпрямился, было мечтательное, глаза полны сладкого тумана, губы растянулись в улыбку. Некогда я любила улыбку, похожую на эту, а подобный же туманный взгляд пробуждал во мне желание… Теперь он причинял мне ужасную боль. По щекам лились слезы, но я не помнила, когда зарыдала. С минуту Рэндолл замер, глядя на Джейми, затем вздрогнул и опять вынул из ножен кинжал. Резко взмахнув, перерезал веревку на моих запястьях, поранив кожу. Я принялась было растирать онемевшие кисти, но капитан схватил меня за локоть и подтолкнул к двери.

– Погодите! – окликнул его Джейми, и Рэндолл нетерпеливо обернулся. – Вы позволите мне попрощаться?

Это было больше утверждение, чем вопрос. После краткого колебания Рэндолл согласно кивнул и подтолкнул меня к столу, за которым застыла недвижимая фигура. Джейми крепко обнял меня здоровой рукой, а я уткнулась ему в шею мокрым лицом.

– Не поступай так, – шептала я. – Не нужно. Я не хочу тебя оставлять.

К моему уху прильнули теплые губы.

– Клэр, завтра утром меня повесят. То, что случится перед этим, уже никому не важно.

Я откинула голову и посмотрела ему в лицо.

– Это важно мне!

Джейми поднял свободную руку и прижал ладонь к моей мокрой щеке.

– Я знаю, mo duinne. Именно поэтому ты теперь уйдешь. А я буду знать, что есть кто-то, кто помнит обо мне.

Он снова привлек меня, ласково поцеловал и шепнул по-гэльски:

– Он отпускает тебя, потому что считает беспомощной. Но я-то знаю, что это не так.

Легко отстранив меня, он по-английски добавил:

– Я тебя люблю. Иди.

Пропустив меня вперед, Рэндолл обернулся к Джейми и сказал:

– Я скоро вернусь. Очень скоро.

Он сказал это так, будто ненадолго и без желания оставляет на время любовника, и внутри меня все похолодело.

Джейми – темный силуэт в алом ореоле от света горящего факела за его спиной, – грациозно склонил голову к пригвожденной руке и ответил:

– Думаю, вы найдете меня здесь.

Черный Джек. Прозвище злодеев и бандитов восемнадцатого века. Штамп, романтический вымысел, вызывающий в уме образ привлекательных рыцарей с большой дороги, которые носят шляпы с перьями и размахивают наточенными шпагами. И вот рядом со мной идет такой рыцарь во плоти.

– Сюда.

Это было первое, что сказал Рэндолл с момента, как мы с ним оставили комнату.

Он указал на проем в стене – тот самый выход, о котором он поведал Джейми.

Я уже в должной степени овладела собой, чтобы начать говорить, – и я начала. Отступила от темного проема в стене и встала так, чтобы свет факела падал прямо на меня.

– Капитан, вы спрашивали меня, не ведьма ли я, – промолвила я низко и уверенно. – Я отвечу вам. Да, я ведьма. Я ведьма, и я наложу на вас заклятие. Вы сыграете свадьбу, капитан, ваша жена понесет ребенка, но вам не доведется увидеть первенца. Джек Рэндолл, я страшно прокляну вас: вы узнаете от меня час вашей смерти!

Его лицо оставалось в тени, но по блеску глаз я увидела, что он поверил. А почему бы и нет? Ведь я говорила ему правду, ту правду, которая была мне известна. Я видела перед собой генеалогическое древо Фрэнка так ясно, словно оно было высечено на каменной стене передо мной.

– Джонатан Уолвертон Рэндолл, – тихо говорила я, читая буквы на камне. – Родился 3 сентября 1705 года. Умер…

Рэндолл непроизвольно рванулся ко мне, но сделал это с недостаточной скоростью, и я успела сказать все, что желала.

Со скрипом повернулась на петлях узкая дверь в конце коридора. Я ожидала увидеть тьму, но меня ослепило сияние дневного снега. Меня с силой вытолкнули в сугроб, и дверь позади с грохотом затворилась.

Я лежала во рву на заднем дворе тюрьмы. Снег скрывал груды чего-то – вероятно, мусора. Под собой я ощущала что-то твердое. Дрова? Косая тюремная стена надо мной была испещрена какими-то линиями – видимо, от жидких нечистот, что выливали наружу через расположенное выше в стене отверстие с подъемной дверью. Должно быть, за стеной расположена кухня.

Я с усилием приподнялась и увидела перед собой пару широко раскрытых голубых глаз. И лицо – почти такого же цвета, как глаза, холодное и твердое, как дерево, за которое я его случайно приняла. Запинаясь на каждом шагу, я в ужасе прижалась к стене тюрьмы.

Опустив голову, я твердила себе: ты не упадешь в обморок, на своем веку видела много мертвецов, нет, ты не упадешь в обморок… О боже, у него такие же синие глаза, как… Ты не упадешь в обморок, черт возьми!

Дыхание наконец выровнялось, пульс тоже. Страх пропал, и я принудила себя приблизиться к мертвецу. Не знаю, что меня побудило это сделать – жалость, любопытство или шок. Но потрясение от неожиданности прошло, и я уже не видела в покойнике ничего страшного.

Да его обычно и не бывает. Все равно, какой ужасной или безобразной была собственно смерть человека, нас страшат лишь муки страдающей души; едва душа отлетает, остается только предмет, не более того.

Голубоглазый незнакомец умер на виселице. Во рву он лежал не в одиночестве. Конечно, я не собиралась разрывать сугробы, но теперь мне было понятно, что спрятано под белым покрывалом, и различала очертания тел, смягченные снежной пеленой. Во дворе лежало не меньше десятка тел, которые ожидали либо оттепели, во время которой легче будет копать землю, либо зверей из ближайшего леса, которые станут их могильщиками.

От этой мысли я смогла выйти из ступора. Было некогда предаваться грусти из-за увиденного – в противном случае в небо из этого рва уставится еще одна пара неживых голубых глаз.

Следовало отыскать Мурту и Руперта. Возможно, удастся пройти через ту же дверь, из которой вытолкнули меня. Она была слабо укреплена и не охранялась так, как главные ворота и другие входы в тюрьму. Но мне требовалась помощь, и срочно.

Я посмотрела вдаль. Солнце низко опустилось и проглядывало сквозь дымку, нависшую над самыми верхушками деревьев. Воздух, казалось, отяжелел от сырости. Было похоже, что к ночи начнется снегопад: на восточном краю небосвода облака сгущались. Сумерки настанут не позже чем через час.

Я пошла вдоль по рву – мне не хотелось, пока можно было этого не делать, лезть наверх по крутому склону. Вскоре ров поворачивал и затем спускался к реке; вероятно, вместе с талым снегом в реку из тюрьмы уносило отбросы и нечистоты. Я добралась почти до поворота высокой стены, когда позади себя услышала еле заметный звук. Я обернулась. В ров упал камень, который на обрыве задел лапой крупный серый волк.

С точки зрения волка, я, вероятно, была неплохой заменой доступной добыче, которая лежала рядом под снегом. Конечно, меня было сложнее поймать, потому что я двигалась и могла сопротивляться, но, впрочем, я двигалась медленно и неловко. Зато я не закоченела так, что о меня можно обломать зубы, – свежее мясо с теплой кровью. На месте волка я бы долго не думала. Вероятно, он тоже так решил.

Когда я служила в Пемброкском госпитале, там лежал один американец по имени Чарли Маршалл, славный малый, общительный, как все янки, и к тому же очень увлеченный своим хобби – разведением собак (он служил сержантом в корпусе К-9, кинологом). Вместе с двумя своими собаками он наткнулся на противопехотную мину возле деревушки вблизи Арля. Он очень горевал о своих собаках, и когда я в нечастные часы досуга присаживалась у его кровати, чтобы поболтать, рассказывал о них разные истории. Между делом он научил меня, как следует, а как не следует вести себя при нападении собаки. Сейчас же мне пришло в голову, что ужасная тварь, которая подбирается ко мне, по своей природе не слишком отличается от пса.