Я не настаивала и молча убрала суп.

Во время обеда я проявила некоторую настойчивость и сумела уговорить Джейми проглотить несколько ложек супа. К несчастью, он не смог удержать в себе даже их.

– Прости, англичаночка, – сказал он, – я такой мерзкий.

– Это ерунда, Джейми, и никакой ты не мерзкий.

Я выставила таз за дверь и, усевшись подле Джейми, отодвинула с его глаз упавшую прядь.

– Не думай об этом. Твой желудок по-прежнему воспален в результате морской болезни. Вероятно, я слишком тороплюсь и пытаюсь тебя обязательно накормить. Не обращай на меня внимания и выздоравливай.

– Выздоровлю. – Он прикрыл глаза и вздохнул. – А ты что сегодня делала?

Джейми очевидным образом был возбужден и плохо себя чувствовал, однако от моего рассказа несколько повеселел: я поведала обо всем, что увидела и узнала за день: о библиотеке, о часовне, о винном прессе и, наконец, об аптекарском огороде, где наконец-то смогла познакомиться со знаменитым братом Амброзом.

– Он просто потрясающий, – восторженно говорила я. – Боже, да я совершенно запамятовал, что ты с ним знаком!

Брат Амброз был очень высок, даже выше Джейми, тощий как скелет, с длинным лицом, обвисшим как морда бассет-хаунда. Длинные тонкие пальцы на его руках были покрыты зеленоватой кожей.

– Он может вырастить вообще любую траву, – продолжала я рассказ. – У него там есть все известные растения, а теплица такая маленькая, что он не может выпрямиться в ней во весь рост. Там он в основном разводит то, что не растет в этих землях, и, мне кажется, и такие растения, что вообще больше нигде не встречаются, не говоря уже о пряностях и тех растениях, что служат для получения наркотиков.

Упомянув наркотики, я вернулась в мыслях к событиям минувшей ночи, встала и подошла к окну. Зимой ночь наступала рано, снаружи уже совсем стемнело; монахи, работавшие на конюшне и во дворе, переходили с места на место, держа в руках фонари, которые качались у них в руках как светлячки.

– Стемнело. Как ты думаешь, ты сумеешь сам уснуть? У брата Амброза имеются снадобья, которые тебе помогут.

Глаза Джейми заволокло утомление, но он покачал головой:

– Нет, англичаночка. Ничего не хочу. Если я усну… нет, пожалуй, немного почитаю.

Ансельм принес ему несколько книг по философии и истории, и Джейми потянулся за томом Тацита, лежавшим в числе остальных на столе.

– Тебе нужно поспать, Джейми, – как можно аккуратнее сказала я.

Опершись на подушку, он открыл книгу, но продолжал смотреть поверх нее на стену, крепко прикусив зубами нижнюю губу.

– Джейми, я останусь у тебя на ночь, – предложила я. – Постелю тюфяк на полу.

– Нет.

Несмотря на всю слабость, его обычное упрямство никуда не пропало.

– Мне лучше остаться одному. И спать мне совсем не хочется. Ты иди поужинай, англичаночка. А я… я почитаю.

Он наклонился к книге. С минуту я с чувством полной беспомощности наблюдала за ним, потом сделала так, как он хотел: ушла и оставила его одного.

Состояние Джейми меня все сильнее волновало. У него не прекращалась рвота: он почти ничего не ел, а то, что все-таки попадало ему в желудок, редко там застревало. Он бледнел, его охватывала все более заметная апатия, он не проявлял интереса ни к чему. Днем по большей части он спал, поскольку почти не спал ночью. Он боялся кошмаров, но не разрешал мне оставаться с ним на ночь под тем предлогом, что его бессонница нарушит и мой сон. Я не собиралась на него давить, даже если бы он это позволил, и потому в основном проводила время либо в хранилище сухих трав брата Амброза, либо в прогулках по монастырю и окрестностям, оживляемых беседами с отцом Ансельмом. Францисканец пользовался возможностью наставить меня в вопросах веры и тактично обучал основам католицизма, хотя я то и дело напоминала ему о своей атеистической природе. Он толковал мне о воспарении духа, а я возражала:

– Не понимаю, как я могу достичь этого. Воспарение духа или есть, или его нет. Я хочу сказать…

Я замолчала, чтобы подобрать слова, которые не показались бы ему слишком прямолинейными и грубыми.

– Я имею в виду, что для вас то, что находится на алтаре в часовне, – это Тело Господне, а для меня – всего лишь небольшой ломоть хлеба, пускай и в самом изумительном и восхитительном обрамлении.

Отец Ансельм нетерпеливо вздохнул и потянулся.

– Я заметил, что, когда я прохожу ночью в часовню, ваш муж обычно не спит. У него нарушился сон. В свою очередь, он нарушился и у вас. Раз уж вы не спите, приглашаю вас пойти сегодня со мной… Побудьте со мной в часовне всего час.

– Зачем? – прищурилась я.

– Но почему бы и нет? – пожал плечами он.

Встать, чтобы встретиться ночью с отцом Ансельмом, мне было нетрудно, поскольку я и так не спала. Не спал и Джейми. Когда выглядывала в коридор, я видела на полу свет, падавший из полуоткрытой двери комнаты Джейми, слышала тихий шорох листаемых страниц, а время от времени и негромкой стон – это Джейми менял положение тела.

В монастыре было тихо – так, как бывает ночью во всех густонаселенных зданиях: биение дневного пульса замедляется, но сердце бьется без перерывов, пусть чуть медленнее и тише, но постоянно. Всегда существует кто-то, кто не спит, движется по коридорам, наблюдая и поддерживая ритм жизни.

И вот настала моя очередь встать на пост.

В часовне царил полумрак, который нарушал лишь свет от красной лампады и нескольких белых тонких свечей; в неподвижном воздухе языки пламени не двигались и бросали слабые отсветы на темные раки.

Я прошла по короткому центральному нефу следом за отцом Ансельмом и вслед за ним встала на колени. Впереди виднелась коленопреклоненная фигура брата Бартоломе; он не обернулся на звук наших шагов и, склонив голову, продолжал молитву.

Великая святыня – скромный ломоть хлеба – хранилась в огромной золотой дароносице диаметром не менее фута. Ощущая некоторую неловкость, я заняла указанное мне место. Позади меня слабо скрипнула скамья: на нее сел отец Ансельм.

– Однако что мне следует делать? – спросила я тихим голосом, храня почтение к ночной тишине, разлитой в часовне.

– Ничего, ma chère[23], – ответил он. – Просто побудьте здесь.

И я сидела, прислушиваясь к собственному дыханию и к звукам, которые проступают только в тишине, в другое время не слышными за более громкими шумами. Глухо оседала кладка, потрескивало дерево, и горевшие свечи выбрасывали крошечные язычки огня. Из своего убежища в величественное здание чуть слышно пробежал кто-то крошечный.

Часовня стала подлинным местом моего покоя, я в душе благодарила Ансельма. Вопреки тому, что сама я устала и очень беспокоилась о Джейми, я постепенно расслабилась, внутреннее напряжение тоже стало уходить – как пружина в незаведенных часах. Удивительно, но при этом меня не клонило в сон, невзирая на позднее время и все перенесенные в последние дни и недели страдания. В конце концов, казалось мне, что значат дни и недели перед лицом вечности?

Ровно светила красная лампада, отражаясь на золотом боку дароносицы. Белые свечи перед статуями святого Жиля и Богоматери время от времени мерцали язычками пламени, но лампада горела так ясно и уверенно, будто ее огонь не мог поколебать никакой невидимый воздушный поток.

Но раз в этом месте находилась вечность или даже лишь идея вечности, то, вероятно, Ансельм прав: все возможно. И это все – любовь? Я задумалась. Некогда я любила Фрэнка – и я продолжала его любить. Я любила Джейми – сильнее своей жизни. Ограниченная пределами времени и плоти, я не могла удержать обоих. А есть ли в ином мире место, где отсутствует время или где оно не движется? Ансельм думает, что да. Место, где все возможно. И ничего не нужно.

Есть ли там любовь? Возможна ли любовь за пределами времени и плоти? И нужна ли она там?

Я не замечала, как бежит время, поэтому когда увидела, что отец Ансельм неожиданно вышел из маленькой дверцы у алтаря, чрезвычайно удивилась. Но ведь он сидел за моей спиной? Оглянувшись, я увидела неизвестного мне молодого монаха, который преклонил колени у порога. Ансельм совершил глубокий поклон у алтаря, после чего подошел ко мне и кивком позвал к дверям.

– Вы уходили? – спросила я, когда мы покинули часовню. – А я полагала, что вы не можете оставлять Святое Причастие… э-э… в одиночестве.

– Но я и не оставлял, ma chère. Там же были вы.

Я воздержалась от спора. В конечном итоге, формальной должности бдящего у алтаря не бывает. Для этого требуется лишь быть гуманным, а мне хотелось надеяться, что я все еще не потеряла это свойство, хотя временами о нем и забывала.

Свеча в комнате Джейми все еще горела; проходя мимо его двери, я услышала шелест страниц. Я было замедлила шаг, но Ансельм увлек меня дальше и довел до двери в мою комнату. Я остановилась, пожелала ему доброй ночи и поблагодарила за то, что взял меня с собой в часовню.

– Это было… отдохновенно, – попыталась я найти верное слово.

Он взглянул на меня и кивнул.

– Да, мадам. Это так и есть. Помните, я сказал вам, что Святое Причастие не оставалось в одиночестве, когда я уходил, потому что там были вы. А вы сами, ma chere? Были вы в одиночестве?

Я помолчала и ответила:

– Нет, не была.

Глава 39. Искупление души человеческой

На следующее утро я традиционно отправилась к Джейми, лелея надежду, что он хотя бы чем-то позавтракал. Но из ниши в стене рядом с его комнатой внезапно возник Мурта и преградил мне путь.

– Что происходит? – отрывисто спросила я. – Что-то случилось?

Мое сердце заколотилось, ладони вспотели. Впрочем, страхи были излишни: Мурта быстро отрицательно закачал головой и проговорил:

– Нет, с ним все неплохо. По крайней мере не хуже, чем раньше.

Сказав это, он своей тонкой рукой подхватил меня под локоть и увлек по коридору; я, сильно удивившись, осознала, что Мурта в первый раз на моей памяти дотронулся до моего тела по собственной воле – касание его легкой и в то же время сильной ладони напоминало о крыле пеликана.