Когда таинство окончилось, Джейми откинулся на подушки и закрыл глаза. Ребра резко выступали; за время болезни и особенно лихорадки он крайне похудел. Настоятель, поочередно обращаясь к бутылочкам с елеем и святой водой, наносил кресты на тело, включая лоб, губы, нос, уши и веки. Он нанес елеем знаки креста во впадине под сердцем, на обеих ладонях и на сводах стоп. Особенно бережно поднял раненую правую руку и положил Джейми на грудь.

Причастие совершилось быстро и необыкновенно аккуратно: всего лишь легкое прикосновение большого пальца настоятеля.

«Магия и суеверия», – сообщила рациональная часть меня, таившаяся где-то внутри, однако любовь, которую выражали лица молившихся монахов, меня чрезвычайно тронула.

Джейми вновь открыл глаза – очень спокойные; впервые после того, как мы покинули Лаллиброх, я увидела у него такое мирное выражение лица.

Завершила церемонию короткая молитва на латыни. После нее настоятель возложил на голову Джейми руку и произнес по-английски:

– Господи, в руки Твои предаю душу раба Твоего Джеймса. Молим Тебя об исцелении, если на то есть Твоя воля, и об укреплении его души, дабы со смирением познала она мир Твой в вечности.

– Аминь, – отозвались и монахи, и я.

С наступлением темноты больной вновь впал в сумеречное состояние сознания. Силы Джейми таяли; мы могли лишь поддерживать их маленькими порциями воды. Губы у него пересохли и потрескались, говорить он не мог, но если его встряхивали, открывал глаза. Он нас не узнавал; глаза застывали, затем медленно закрывались, и он со стоном отворачивался.

Я стояла у кровати и смотрела на Джейми, так измученная бедами прошедшего дня, что не чувствовала больше ничего, кроме тупого отчаяния. Брат Полидор, осторожно коснувшись моей руки, вывел меня из ступора.

– Вы больше ничего не можете для него сделать, – сказал он и увел меня от кровати. – Вам надо пойти и отдохнуть.

– Но… – начала я и тут же замолчала.

Он был прав. Мы совершили все, что могли. Теперь либо отступит лихорадка, либо Джейми умрет. Даже самый сильный организм не может выдержать разрушительное воздействие такого жара больше двух дней, а у организма Джейми почти не осталось сил, чтобы сопротивляться.

– Я побуду с ним, – сказал Полидор. – Идите и ложитесь. Я позову вас, если…

Он не договорил и махнул рукой на дверь.

Я не спала: лежала на постели, уставившись в потолок. Глаза были сухими и горели, горло болело, словно и у меня самой начиналась лихорадка. Может, в этом и заключался ответ на мою молитву: умереть вместе?

В конце концов я встала, взяла со столика у двери кувшин и таз. Поставила в центре комнаты на пол тяжелую глиняную миску и осторожно наполнила ее водой до краев.

По дороге в свою комнату я заходила в кладовую брата Амброза. Я раскрыла пакетики с травами и высыпала содержимое в свою жаровню; от красных углей поднялся аромат горящих миртовых листьев, а кусочки коры камфарного лавра загорелись голубыми огоньками.

Я поставила свечу в подсвечнике рядом с моим водяным зеркалом и уселась на пол – вызывать духа.

Каменный коридор был холодный и темный, освещенный масляными лампами, которые висели у потолка. Когда я проходила под лампой, моя тень пряталась под ногами, а затем постепенно росла.

Невзирая на холод, я была боса, в одной сорочке из грубого полотна. Сорочка хранила тепло тела, но от каменного пола по ногам поднимался ледяной холод.


Я коротко постучалась в дверь и отворила ее, не дожидаясь ответа. Возле кровати Джейми сидел брат Роджер и, опустив голову, молитвенно перебирал четки. При моем появлении он поднял взгляд, но ответил, лишь когда довершил молитву. Он подошел ко мне у двери и очень тихим голосом заговорил; впрочем, он мог даже кричать, нисколько не боясь побеспокоить недвижимое тело на постели.

– Без перемен. Я только что налил свежей воды в сосуд, в который опущена рука.

Я кивнула и благодарно дотронулась до его руки; после видений последнего часа рука брата Роджера показалась мне такой живой, такой теплой, такой надежной.

– Если не возражаете, я хотела бы остаться с ним наедине.

– Конечно. Я пойду в часовню… или останусь где-то поблизости на случай, если…

– Нет.

Я постаралась как можно увереннее улыбнуться.

– Идите в часовню. Или, еще лучше, идите спать. Я не могу уснуть и буду здесь до утра. Если мне понадобится помощь, я пошлю за вами.

Он, по-прежнему пребывая в сомнении, посмотрел на Джейми. Но час был поздний, а брат Роджер устал – под добрыми карими глазами пролегли темные тени.

Тяжелая дверь скрипнула – и я осталась одна с Джейми. Одна, испуганная, в огромных сомнениях относительно того, что намеревалась предпринять.

Я постояла в ногах кровати. Комнату слабо освещал свет от жаровни и двух больших, фута в три, свечей, стоявших в углу на столике. Джейми лежал обнаженный, и слабый свет резко выделял впадины исхудалого тела. Радужные синяки расцветили кожу, как плесень.

Я вытащила руку из складок сорочки и положила на стол предметы, взятые из хранилища брата Амброза в ходе моего тайного визита. Флакон с нашатырным спиртом. Пакетик сушеной лаванды. Пакет корня валерианы. Маленькая металлическая ладанка в форме распустившегося цветка. Два шарика опия. Нож.

За моей спиной у меня раздался тихий стон. Прекрасно. Похоже, Джейми не вполне без сознания. Я взяла ладанку, закрепила на остром выступе шарик опия и подожгла его от огонька свечи. Поставила возле постели, поближе к голове Джейми, стараясь не вдыхать ядовитые пары. Времени было мало. Нужно поскорее закончить приготовления, иначе опий так одурманит Джейми, что мне его не удастся поднять на ноги.

Скинув сорочку, я быстро натерла тело горстями лаванды и валерианы. Это был приятный, острый, характерный запах, пробуждавший воспоминания. Мне представлялось, что такой запах вызовет тень человека, пользовавшегося подобными духами. Запах мог и должен был напомнить Джейми часы боли и гнева, проведенные в его волнах. Я растерла остатки листьев между ладонями и стряхнула их на пол.

Глубоко вздохнув для храбрости, я взяла в руку флакон с нашатырным спиртом. Несколько мгновений постояла у постели, глядя на пожелтевшее лицо, заросшее щетиной. Он протянет самое большее день, а то и всего несколько часов.

– Ну ладно, чертов шотландский ублюдок, – негромко промолвила я. – Поглядим-ка, действительно ли ты так упрям.

Я вынула его искалеченную руку из воды и отодвинула в сторону посудину. Открыла флакон с нашатырным спиртом и поводила им у Джейми под носом. Он чихнул и попытался отвернуться, но не открыл глаз. Я вцепилась ему в волосы на затылке, чтобы удержать голову, и опять поднесла флакон к лицу. Он замотал головой, как бык, выведенный из блаженной дремы, и глаза наконец раскрылись.

– Это еще не все, Фрэзер, – прошипела я ему в ухо, пытаясь воспроизвести голос Рэндолла.

Джейми застонал и втянул голову в плечи. Я схватила его обеими руками и стала грубо трясти. У него оказалась такая горячая кожа, что я едва не отпустила.

– Просыпайся, ты, шотландский ублюдок! Я с тобой еще не закончил!

Он изо всех сил старался приподняться на локтях – с покорностью, от которой у меня просто разрывалось сердце. Голова моталась в разные стороны, пересохшие губы тихо и неразборчиво повторяли: «Пожалуйста, не теперь…»

Силы закончились, и Джейми повалился лицом в подушку. Комната уже наполнялась парами опия, я тоже чувствовала его действие.

Скрипнув зубами, я засунула руку ему между ягодиц и ухватила за мошонку. Он слабо и придушенно вскрикнул, отодвинулся в сторону и попытался свернуться калачиком, зажав руки между ног.

В своей комнате я провела у водяного зеркала целый час, заклиная память – о Черном Джеке Рэндолле и о Фрэнке, его потомке в шестом поколении. Они были такими разными, но так поразительно похожими внешне!

Думая о Фрэнке, вспоминая его лицо и голос, его жесты, его манеру любить, я страдала. Коли я сделала выбор возле каменного круга, я пыталась изгнать его из памяти, но тень Фрэнка не уходила, постоянно таилась в глубине моего подсознания.

Мне было больно предавать его, но я заставила его появиться из тени – так, как учила меня Гейлис. Это было непременно нужно, так как в тени оставался еще один человек – с такими же руками, с таким же лицом. И я вызвала и его, слушая, наблюдая, определяя сходства и различия, создавая личность, впечатление, маску, для того чтобы шепотом и любовными прикосновениями обмануть одурманенный рассудок. Наконец, я покинула свою комнату, помолившись за душу ведьмы Гейлис Дункан.

Теперь Джейми лежал на спине, поеживаясь от боли, которую причиняли ему раны. Невидящие глаза остановились.

Я ласкала его хорошо мне знакомым способом, проводя пальцами по ребрам от грудины к спине – то легко, как делал бы Фрэнк, то сильнее нажимая на больные места, как, я уверена, поступил бы тот, другой.

Мышцы Джейми напряглись и челюсти сжались, но он, как и раньше, уставился перед собой застывшим взглядом. Похоже, у меня не осталось выбора. Придется использовать нож. Я знала, как риск чрезвычайно высок, но мне думалось, что лучше убить его собственными руками, чем в бездействии наблюдать за его умиранием.

Я крест-накрест провела ножом по его груди – прямо по только что затянувшимся шрамам. Он ахнул и выгнул спину. Я моментально схватила полотенце и прижала его к ранам, но сразу же надавила на край пореза пальцем и перенесла выступившую каплю крови на губы Джейми. Затем нагнулась к нему и прошептала:

– А теперь поцелуй меня.

Того, что случилось сразу после этого, я не вполне ожидала. Он рывком вскочил с постели и оттолкнул меня через всю комнату. Я отлетела спиной к столику, на котором стояли свечи, и упала, больно стукнувшись о него спиной. Столик зашатался, фитили ярко вспыхнули – и свечи погасли.

Я пришла в себя в удачный момент – чтобы увернуться от нового удара. Извергая неразборчивое рычание, Джейми помчался за мной, протянув вперед руки.