– Ах вот как! А кто, по-твоему, спас твою ничтожную жизнь? Кто о тебе заботится, а?

Я схватила руку Джейми, пытаясь уложить его в постель, но он вырвался.

– А я тебя об этом не просил, поняла? Я сказал тебе уехать или не сказал? Не понимаю, для чего ты спасала мне жизнь, если намерена уморить меня голодом! Тебе это нравится!

Нет, это было уже слишком.

– Неблагодарный боров!

– Вздорная баба!

Я распрямила плечи и злобно ткнула рукой на постель. Собрав в кулак всю волю, выработанную за время работы медсестрой, я приказала:

– Немедленно ложись в кровать, ты, дурной, строптивый, полоумный, дикий…

– Шотландец, – закончил он за меня.

Шагнул к двери – и наверняка бы рухнул, если бы не схватился за стул. Сел на него и стал покачиваясь смотреть в никуда косым затуманенным взором. Я стиснула кулаки и оглядела его.

– Великолепно! – сказала я. – Прямо дьявольски превосходно! Я прикажу принести тебе хлеба и мяса, и когда тебя вырвет прямо на пол, ты встанешь на четвереньки и уберешь за собой сам! Я не буду этого делать, а если уберет брат Роджер, то я сдеру с него живьем шкуру.

Я вихрем унеслась в коридор и успела захлопнуть за собой дверь до момента, когда внутри комнаты в нее влетел и вдребезги раскололся фаянсовый умывальный таз. Я обернулась и обнаружила, что за мной наблюдает чрезвычайно заинтересованная публика, которую, несомненно, привлек производимый нами шум. Брат Роджер и Мурта стояли плечом к плечу и глядели на мое пламеневшее лицо и вздымающуюся грудь. Роджер выглядел очевидно огорченным, а Мурта тихонько посмеивался, прислушиваясь к отборной гэльской брани, доносившейся из-за двери.

– Он чувствует себя лучше, – довольно заметил он.

Я прислонилась к стене и ощутила, что мое лицо тоже расплывается в улыбке.

– Пожалуй, да, – согласилась я.

Когда я, навестив утром аптеку – хранилище трав, шла обратно в основное здание, я встретила Ансельма, покинувшего библиотеку. Францисканец чрезвычайно мне обрадовался и торопливо подошел. Беседуя о различных незначительных предметах, мы стали неторопливо прогуливаться по территории аббатства.

– Знаете, ваши вопросы действительно крайне занимательны, – неожиданно произнес он и обломил ветку с куста, росшего возле стены.

Он пристально вгляделся в зимние жесткие почки, отбросил ветку прочь и воздел глаза к небу, где сквозь редкие облака иногда проглядывало бледное солнце.

– Теплеет, но для весны еще рано, – сказал он. – Однако карпы, похоже, уже резвятся; давайте подойдем к рыбным садкам.

Садки эти совершенно не походили на красивые домики, изукрашенные резьбой, как я почему-то их себе представляла, а были находившимися неподалеку от кухни обыкновенными прудами, облицованными камнем. Там жили карпы; по пятницам и в пост, если из-за шторма улов морской рыбы – пикши, сельди и камбалы – не доходил до монастыря, их употребляли в пищу.

В полном соответствии с замечанием Ансельма карпы резвились; упитанные веретенообразные тела так и мелькали, а их серебристая чешуя сверкала под лучами утреннего солнца. Рыбы плавали так бодро, что маленькие волны от их движения плескались о камни. Только наши тени упали на воду, карпы понеслись к нам так же точно и уверенно, как стрелка компаса указывает на север.

– Как только они замечают людей, они сразу же ожидают корма, – сообщил Ансельм. – Не будем обманывать их ожидания.

Он сходил на кухню и вернулся с двумя ломтями черствого хлеба. Мы остановились у края пруда и стали кидать в воду хлебные крошки, которые сразу подхватывали открытые жадные рты.

– Видите ли, ваша ситуация имеет две стороны, два аспекта, – начал Ансельм, не прекращая крошить хлеб; он покосился на меня и неожиданно улыбнулся. – Я до сих пор не могу в это поверить. Вот же чудо! Бесконечна милость Господня, раз он показал его мне.

– Это замечательно, – довольно холодно проговорила я. – Не уверена, впрочем, что Его милость была проявлена ко мне.

– Неужели? Думаю, что да. – Ансельм опустился на корточки и стал разминать хлеб пальцами. – Конечно, случившееся доставило вам много личных неудобств…

– Похоже, что да, – пробормотала я.

– Но ведь их можно считать и знаком Божественной любви, – продолжил Ансельм, не обратив внимания на мою реплику. Он посмотрел на меня своим ясным взглядом и сказал: – Стоя на коленях перед Святыми Дарами, я молил Господа, чтобы Он наставил и вел меня. И там, в тиши нашей часовни, вы привиделись мне путешественником, потерпевшим кораблекрушение. Ведь это очень похоже, признайте, что сравнение удачное. Мадам, вообразите человека, внезапно попавшего в чужую страну, лишенного друзей и семьи, не имеющего средств к существованию – кроме тех, что он может раздобыть в новом для него краю. Разумеется, это ужасное несчастье, но, однако, оно способно привести к появлению новых возможностей и к счастью. Что, если новая страна окажется богатой? Найдутся новые друзья, начнется новая жизнь.

– Да, но… – начала было я.

– Итак, – убежденно сказал Ансельм, ткнув в меня указательным пальцем, – если вы и утратили прежнюю жизнь, то Господь, может быть, пожелал вознаградить вас новой, которая может оказаться и богаче, и полнее.

– Ну, что до полноты, то это совершенно верно, – согласилась я. – Но…

– С точки зрения канонического права, – нахмурившись, продолжил он, – коллизия с вашими браками довольно проста. Оба они действительны и освящены церковью. В строгом смысле ваш брак с молодым шевалье предшествует вашему браку с господином Рэндоллом.

– Вот именно, «в строгом смысле», – сказала я и торопливо договорила, пока он опять меня не перебил: – Но не в мое время. Вообще я не думаю, что каноническому праву приходилось сталкиваться с похожими прецедентами.

Ансельм засмеялся; слабый ветер потрепал его заостренную бородку.

– Куда как верно, ma chère, куда как верно. Я только пытался сказать вам, что с точки зрения закона по отношению к обоим мужчинам вы не совершили ни греха, ни преступления. Однако, как я уже замечал ранее, в вашей ситуации имеются два аспекта: что вы уже сделали и что вам предстоит сделать.

Он протянул мне руку и усадил подле себя.

– Ведь именно об этом вы спрашивали меня на исповеди: «Что я сделала? И что мне делать дальше?»

– Именно так. И вы мне ответили, что я не совершила ничего дурного, так? Но я же…

Мне пришло в голову, что у Ансельма и Дугала Маккензи есть общая черта: они постоянно перебивают собеседника.

– Именно так, не совершила, – уверенно сказал он. – Можно поступать в полном соответствии с волей Божьей и по велению совести и все же оказаться в неприятном или даже трагическом положении. Как ни грустно, мы и сегодня не ведаем, отчего Господь милосердный допускает существование зла, но мы знаем Его слова, что это правда. «Я создал добро, – говорит Он в Библии, – и Я создал зло». Соответственно, даже добрые люди – думаю, в особенности добрые люди, – встречают на своем пути огромные смятения и трудности. Вспомним, например, юношу, которого вам пришлось убить. Нет-нет, ничего не говорите, – он жестом предупредил мои возражения, – я не ошибся. Вам пришлось его убить, будучи ввергнутой в чрезвычайные обстоятельства. Даже Святая Матерь Церковь, что утверждает святость жизни, признает такую степень защиты человеком собственной жизни и существования семьи. Если мы вспомним положение и состояние вашего мужа, в котором он в тот момент пребывал, – он коротко глянул на гостевое крыло, – невозможно отрицать, что вы прибегли к насилию вынужденно и вам не в чем упрекать себя. Само собой, мадам, вы испытывали и испытываете жалость и раскаяние, так как вы по природе милосердная и жалостливая.

Сказав это, он чуть коснулся моей руки, лежавшей на колене.

– Иногда самые наши прекрасные поступки объясняются причинами, достойными раскаяния. Однако вы никак не могли поступить по-другому. Мы не знаем, что за участь Господь уготовил этому юноше, и, может быть, Он возжелал забрать его как раз тогда. Но вы не Бог, ваши возможности невелики даже в понимании того, что вы можете ожидать от себя.

Я поежилась от порыва холодного ветра и поплотнее закуталась в шаль. Увидев это, Ансельм показал на пруд и предложил:

– Вода теплая, мадам. Не хотите ли погрузить в нее ноги?

– Теплая?

Я недоверчиво уставилась на поверхность водоема. Конечно, я уже видела, что по краям пруда нет мелких льдинок, подобных тем, что образовывались в цистернах со святой водой, стоявших у церкви. А в рыбном пруду виднелись даже какие-то водоросли, спрятавшиеся в трещинах между камнями.

Чтобы побудить меня, Ансельм первым снял свои кожаные сандалии. У него были лицо и речь весьма образованного человека и конечности как у нормандского крестьянина – крупные и крепкие. Приподняв до колен подол, он свесил ноги в воду. Карпы отпрянули, но быстро вернулись и стали обследовать новый для них предмет.

– А они не кусаются? – осторожно спросила я, наблюдая за множеством прожорливых ртов.

– Нет, им не интересна живая плоть, – успокоил меня Ансельм. – У них не сильные челюсти.

Я скинула сандалии и погрузила ноги в воду: к моему удивлению, она была приятной для кожи температуры. Не горячей, а именно теплой – превосходный контраст с неприятным холодом снаружи.

– О, как это славно!

Я пошевелила в воде пальцами, что вызвало среди карпов маленькую панику.

– Неподалеку от аббатства из-под земли бьет несколько источников, – объяснил Ансельм. – Их горячая вода имеет целебные свойства.

Он показал на небольшое отверстие в каменной ограде в дальнем конце пруда, что было полуприкрыто водорослями.

– Из ближайшего источника сюда по трубе идет теплая вода. Поэтому в монастыре круглый год на стол подают рыбу. Без этого в обычной воде карпы бы не выжили.

Мы недолго помолчали, болтая в воде ногами; иногда на нас наталкивались рыбы, нанося своими телами довольно чувствительные удары. Из-за туч проглянуло солнце и одарило нас слабым теплом. Ансельм зажмурился, подставил лицо лучам и, оставаясь в таком положении, вновь начал: