– Вашего первого мужа – его, помнится, зовут Фрэнк? – тоже следует причислить к тем печальным обстоятельствам, с которыми вы ничего не можете сделать.

– Напротив, я могу кое-что сделать, – возразила я. – Я могу вернуться – наверное, могу.

Ансельм приоткрыл один глаз и с сомнением глянул на меня.

– Именно что «наверное». А может, и нет. Не нужно корить себя за то, что вы не стали рисковать жизнью.

– Дело не в риске, – заметила я и тронула пальцем пестрого карпа. – Точнее, не только в нем. В каком-то смысле я, разумеется, боялась, но главное… я не могла оставить Джейми.

Я растерянно пожала плечами.

– Не могла, и все.

Ансельм улыбнулся и открыл второй глаз.

– Хороший брак – один из самых драгоценных даров Господа, – сказал он. – Если вам хватило ума увидеть и принять этот дар, то вам не в чем каяться. А если поразмыслить…

Он оборвал свою речь и, как птичка, склонил голову на плечо. Помолчал и стал рассуждать дальше:

– Вы оставили ваши края приблизительно год назад. Ваш первый муж, вероятнее всего, почти смирился с утратой. Как бы он вас ни любил, терять свойственно всем людям без исключения, и это свойство мы умеем обращать себе на пользу. Очень может быть, что он уже начал вести новую жизнь. Правильно ли будет, если вы бросите человека, которому так нужны, которого любите и с которым связаны священными узами брака, чтобы вернуться туда и разбить его новую жизнь? В особенности если вы вернетесь, руководствуясь исключительно долгом, оставив здесь свое сердце… Нет, конечно!

Он решительно помотал головой.

– Никто не может служить двум господам одновременно, тем более женщина. Если тот брак был истинным, а этот, – он опять кивнул на гостевое крыло, – лишь временной привязанностью, то долг приказывает вам вернуться. Но вас связал Господь, и я полагаю, что вы обязаны посвятить себя шевалье. Теперь о другом вопросе: как вам следует себя вести. Это требует дискуссии.

Ансельм вытащил ноги из воды и вытер их подолом.

– Предлагаю перенести наш разговор в кухню. Надеюсь, брат Евлогий не откажет нам в теплом питье.

Подняв с земли упавший кусочек хлеба, я покрошила его рыбам и тоже стала обуваться.

– Вы не можете себе представить, насколько легче мне стало после того, как мы с вами об этом поговорили, – сказала я. – Тем не менее мне не до конца верится, что вы восприняли мой рассказ как правду.

Он пожал плечами и, пока я завязывала грубые шнурки сандалий, вежливо держал меня за руку.

– Ma chère, я слуга того, кто умел увеличить число хлебов и рыб[36]. – Он улыбнулся и кивнул на пруд, в котором по-прежнему подбирали крошки карпы. – Тому, кто исцелял болящих и воскрешал мертвых. Отчего же мне удивляться тому, что предвечный Господь по собственной воле переместил молодую женщину сквозь камни, стоящие на земле?

Я решила, что сказанное в любом случае предпочтительнее прозвища «блудница вавилонская».

Кухня в монастыре была очень теплым местом, напоминавшим пещеру; от векового жирного дыма купол потолка стал полностью черным. Брат Евлогий, сунувший руки в чан с тестом по локоть, приветственно кивнул Ансельму и по-французски попросил одного из братьев накормить нас. Мы нашли место в уголке, удаленном от поварской суеты, и уселись там с двумя кружками эля и тарелкой с пирогом. Слишком занятая собственными мыслями, чтобы есть, я подвинула тарелку ближе к Ансельму.

– Позвольте мне спросить вас следующим образом, – начала я, аккуратно подбирая выражения. – Как вы думаете, если бы я, к примеру, знала об опасности, угрожающей большому числу людей, должна ли я попробовать ее предотвратить?

Ансельм автоматически утер рукавом нос, потекший в теплой кухне после холодного двора.

– Вероятно, да, – ответил он. – Однако это зависит от массы обстоятельств. Скажем, велик ли риск лично для вас, имеете ли вы другие обязательства, а также насколько велики шансы на успех?

– Не знаю ни о каких подобных обязательствах, конечно же, кроме моего долга перед Джейми. Однако он относится к этому большому числу людей, которым грозит опасность.

Ансельм отломил кусок горячего пирога и протянул мне. Я так глубоко задумалась, уставившись в кружку, что даже не заметила этого.

– Я убила двоих человек, – начала я. – Если бы не я, у каждого из них могли родиться дети. Они могли совершить…

Я растерянно отодвинула от себя кружку.

– Кто их знает, что они могли в жизни совершить. Я могла повлиять на будущее… да я точно на него повлияла, но не знаю как, и это меня пугает.

Ансельм хмыкнул и махнул рукой бежавшему мимо нас монаху; тот сразу же притащил новый пирог и еще один кувшин эля. Ансельм наполнил наши кружки и только после этого заговорил:

– Одну жизнь вы отобрали, а чью-то другую спасли. А скольких больных вы вылечили – это те люди, что без вашей помощи умерли бы! И это тоже оказывает влияние на будущее. А вдруг человек, которого вы спасли, впоследствии сделает нечто очень злое? Разве в этом будет ваша вина? Разве вы могли допустить его смерть, даже учитывая это обстоятельство? Разумеется, нет.

Для большей убедительности Ансельм даже постучал по столу кружкой.

– Вы говорите, что опасаетесь совершить здесь какие-то поступки, поскольку боитесь повлиять на будущее. Мадам, это нелогично. На будущее влияют все поступки каждого из нас. Если бы вы остались там, у себя, ваши поступки без сомнения оказывали бы на течение событий не меньшее влияние, чем они повлияют на него здесь. Вы несете за них такую же ответственность, что несли бы там – в той же мере, что и все остальные. Есть лишь одна разница: здесь вы точнее понимаете, какие именно последствия повлекут ваши поступки, а там у вас такого преимущества не имелось бы.

Он покачал головой и уверенно глянул на меня через стол.

– Пути Господни для нас неисповедимы, что прекрасно. Вы правы, ma chere, церковь не могла предвидеть ситуации вроде вашей, поэтому единственное, чем вы можете руководствоваться, это ваше собственное разумение и помощь Божья. И я не смею учить вас, что вы должны делать и чего не должны. У вас есть свободный выбор – как и у любого человека на земле. А история, как мне кажется, представляет собой совокупность всех поступков человеческих. Отдельных рабов своих Бог наделяет возможностью влиять на судьбы многих других. Возможно, вы одна из них, а возможно, нет. Мне неизвестно, почему вы здесь оказались, и вам это неизвестно. Похоже на то, что мы оба никогда этого не узнаем.

Он насмешливо вытаращил глаза.

– Порой, я сам не имею представления, для чего я тут оказался!

Я рассмеялась, а он пригнулся ко мне через стол, и его лицо оказалось возле моего.

– Ваше знание будущего – орудие, данное вам так же, как Провидение дает жертве кораблекрушения нож или леску, чтобы ловить рыбу. Пользоваться этим орудием вполне нравственно, если вы действуете согласно законам, что дал нам Господь, и не употребляете его во зло.

Он помолчал, глубоко вдохнул и сделал резкий выдох, от которого его шелковистые усы взлетели вверх.

– Я могу сказать вам, дорогая мадам, те же слова, что говорю всякому, кто приходит ко мне за советом в минуту смятения: положитесь на Бога и молите Его, чтобы он вас направил.

И Ансельм придвинул ко мне свежий пирог.

– Однако какое бы решение вы ни приняли, вам потребуются силы. Поэтому примите еще один небольшой совет: когда вас охватывают сомнения, ешьте.

Вечером я зашла навестить Джейми; он спал, положив голову на локоть. На подносе аккуратно стояла пустая миска из-под супа, подле нее уместились тарелки, полные нарезанного хлеба и мяса. Я посмотрела на спавшего с невинным видом больного, на тарелки, потом обратно. Потрогала хлеб. На корочке осталась вмятина от пальца. Хлеб свежий.

Я вышла из комнаты и отправилась на поиски брата Роджера, обнаруженного в кладовой.

– Он ел хлеб с мясом? – спросила я с места в карьер.

Брат Роджер улыбнулся в свою лохматую бороду.

– Да.

– Удержал себе?

– Нет.

– Надеюсь, вы не убирали за ним?

Мой вопрос его насмешил: пухлые щеки монаха порозовели.

– Я бы не осмелился. Нет, он на всякий случай заранее приготовил таз.

– Ну, хитрый шотландец!

Я против воли рассмеялась. Затем вернулась в комнату и легко поцеловала Джейми в лоб. Он зашевелился, но не проснулся. Припомнив совет отца Ансельма, я взяла с подноса тарелки с хлебом и мясом и отправилась с ними в свою комнату, чтобы там поужинать.

Мне казалось, что нервность Джейми и его желудочная болезнь пройдут быстрее, если я меньше стану его беспокоить, поэтому почти весь следующий день я сидела у себя и читала выданный мне братом Амброзом «Травник». Во второй половине дня я все же отправилась проведать своего буйного пациента, но вместо Джейми обнаружила в комнате лишь довольно смущенного Мурту, который сидел на стуле, придвинутом к стене.

– Где он? – спросила я, оглядываясь.

Мурта ткнул пальцем на окно. День был морозный и пасмурный, в комнате горели свечи. Холодный воздух, проникавший сквозь незанавешенное окно, колебал маленькие язычки пламени.

– Он пошел во двор? – с сомнением спросила я. – Куда? Зачем? И что он на себя надел, черт бы его побрал?

Все предыдущие дни Джейми, как правило, лежал в постели обнаженный: в комнате было тепло, а прикосновение ткани к ранам было весьма болезненно. Если ему по необходимости требовалось ненадолго выйти из комнаты, с помощью и поддержкой брата Роджера, он надевал широкую монашескую рясу – но аккуратно свернутая ряса лежала в ногах кровати.

Мурта вместе со стулом подвинулся чуть вперед и совершенно как сова на меня уставился.

– Сколько вопросов? Четыре? – Он поднял указательный палец. – Значит, первый: да, он ушел. Второй. – Мурта прибавил к указательному пальцу средний. – Куда? Черт меня возьми, коли я знаю. Третий. – Вверх поднялся безымянный палец. – Зачем? Он заявил, что сил его больше нет торчать взаперти. Четвертый. – Поднялся мизинец. – Тоже черт меня возьми, коли я знаю. Когда я видел его в последний раз, на нем ничего не было.