Викторианцы называли оргазм «маленькой смертью»; такое название они дали вполне обосновано. Джейми лежал рядом, тяжелый, неподвижный, как покойник, и лишь медленные удары сердца возле моей груди свидетельствовали, что он жив. Мне казалось, что прежде чем он пошевелился и пробормотал что-то мне в плечо, прошла целая вечность.

– Что ты сказал?

Он повернул голову и прикоснулся губами к моему уху. Я почувствовала на шее теплое дыхание.

– Я говорю, – проговорил он негромко, – что у меня совсем сейчас не болит рука.

Здоровой рукой он погладил меня по щеке.

– Ты за меня боялась?

– Да, – ответила я. – Ты, пожалуй, с этим поспешил.

– Это правда, – тихо и весело сказал он. – Я почти что умер. Да, я тоже боялся. Но я проснулся от того, что у меня болела рука, и никак не мог опять заснуть. Метался, ощущал себя ужасно одиноким. Чем дольше я думал о тебе, тем сильнее тебя хотел, и только на полпути в твою комнату, в коридоре, подумал, как мне поступить, когда я доберусь до места. И когда я так подумал…

Он остановился и еще раз погладил меня по щеке.

– Ну что, англичаночка, я, может, не слишком хорош, но трусом меня не назовешь, правда?

Я повернулась, чтобы ответить на поцелуй, но неожиданно у него громко заурчало в животе.

– И нечего смеяться, – жалобно протянул он. – Сама виновата, моришь меня голодом. Это вообще чудо, что я управился с тобой на одних бульонах да эле.

– Хорошо, – смеясь, ответила я. – Ты победил. Получишь на завтрак яйцо.

– Ха, – удовлетворенно отреагировал он. – Я так и знал, что, если я предложу тебе подходящую приманку, ты станешь лучше меня кормить.

И мы уснули, крепко обнявшись, лицом друг к другу.

Глава 41. Из недр земных

Две недели после этого события прошли так: Джейми выздоравливал, а я предавалась размышлениям. То мне казалось, что мы должны отправиться в Рим, где с двором претендента считались, и… зачем мы туда отправимся? То я всей душой стремилась лишь к тому, чтобы отыскать надежное и незаметное место, где бы мы мирно жили.

Стоял теплый солнечный день, с сосулек, за зиму наросших на страшных носах горгулий, лилась капель, пробивая в сугробах у стен узкие колодцы. Дверь к Джейми была открыта настежь, окна открыты – комнату проветривали, чтобы изгнать дым и запахи болезни.

Я тихо посмотрела внутрь из-за двери – не хотела будить спящего, – но узкая кровать была пуста. Джейми сидел у открытого окна, вполоборота к двери, так что лицо было почти скрыто.

Он был еще крайне худ, но плечи под грубой тканью одеяния послушника уже широко расправились, вновь появилась и аристократическая осанка; Джейми сидел ровно, уверенно, выпрямив спину и заведя ноги под стул; вся его фигура излучала гармонию. Поддерживая здоровой левой рукой, он осторожно поворачивал правую, согревая ее на солнце.

На столе лежала гора бинтов: Джейми снял повязку с больной руки и теперь пристально и тщательно ее разглядывал. Я остановилась на пороге; с этой точки мне хорошо была видна его рука. Шрам от раны гвоздем на ладони был почти не виден, она на удивление хорошо зажила: осталась лишь маленькая розовая точка, которая должна была потом пропасть совсем. На тыльной стороне руки дела обстояли не так хорошо: из-за присоединившейся инфекции и последующего воспаления шрам был с шестипенсовик, и корка еще не окончательно сошла.

На среднем пальце выделялись изломанные края свежего розового шрама, тянувшиеся от основания пальца до сустава. Большой и указательный пальцы, вынутые из лубков, выглядели обычно, но мизинец оказался ужасно скрючен; я помнила, что он был сломан не меньше чем в трех местах, и я не сумела точно соединить кости. Безымянный палец сросся не очень удачно, и когда Джейми положил на стол руку ладонью вниз, он несколько поднимался вверх.

Джейми перевернул руку ладонью вверх и попытался пошевелить пальцами. Никакой из них не сгибался больше чем на пару дюймов, а безымянный вообще не двигался. Было похоже, что мои опасения оказались верными: второй сустав окончательно потерял мобильность.

Он крутил рукой в разные стороны, подносил к глазам, изучая неподвижные, изогнутые, скрюченные пальцы, покрытые шрамами, которые при ярком свете солнца были прекрасно видны. Потом неожиданно склонил голову, прижал искалеченную руку к груди и накрыл здоровой рукой, будто пытаясь ее от чего-то спасти. Джейми не произнес ни звука, лишь быстро передернул плечами.

– Джейми! – Я зашла в комнату и встала возле него на колени. – Джейми, прости меня. Я сделала все, что могла.

Он удивленно взглянул на меня. На густых темных ресницах сверкали слезы, которые он быстро стер ладонью.

– Что? – сказал он растерянно (было понятно, что я появилась слишком неожиданно). – Простить? За что, англичаночка?

– За твою руку.

Я взяла его руку в свои ладони, бережно провела пальцем по рубцам, коснулась шрама на тыльной стороне.

– Она станет лучше, поверь. Честное слово, станет. Это сейчас рука кажется такой недвижимой и бесполезной, но это потому, что пальцы долго лежали в лубках и кости еще не окончательно срослись. Я покажу, как делать массаж и разные упражнения. Ты сможешь очень неплохо ею владеть, поверь мне, тебя…

Он прервал мои уверения, положив руку мне на щеку.

– Так думаешь… – начал он, потом затих и покачал головой. – Ты подумала…

Он еще раз замолк, но сразу же продолжил вновь:

– Англичаночка, ты что, решила, что я плачу над негнущимися пальцами и несколькими шрамами? – усмехнулся он. – Возможно, я и тщеславен, но, надеюсь, не настолько.

– Но ты… – начала я.

Он взял мои руки в свои и поднял меня на ноги. Я потянулась к его щеке и стерла с нее единственную слезу – маленькую теплую каплю.

– Я плакал от радости, моя англичаночка… – тихо сказал он и медленно прижал свои ладони к обеим моим щекам. – Я благодарил Господа за то, что у меня две руки. Две руки, чтобы обнимать тебя. Помогать тебе. Любить тебя. Слава богу, с твоей помощью я остался нормальным человеком.

Я накрыла его ладони своими.

– Но как же иначе? – спросила я и тут же вспомнила набор пил и ножей, как у палача, который я нашла в ящике Битона, когда разбирала кабинет в Леохе.

И поняла, что, столкнувшись с тяжелым медицинским случаем, забыла некоторые вещи. В эпоху, предшествовавшую открытию антибиотиков, частым – если не единственным – способом борьбы с сепсисом была ампутация конечности.

– О, Джейми, – проговорила я; я ощутила дрожь в коленях и поспешно села на стул. – Джейми, если бы я об этом вспомнила, то, может, поступила бы так, чтобы спасти твою жизнь.

– А в… твое время так не делают?

– Нет. – Я покачала головой. – Существуют лекарства, которые останавливают заражение. Потому я об этом и забыла. А ты?

– А я этого ждал. Вот почему я просил, чтобы ты позволила мне умереть. Я думал об этом в промежутках между приступами, при которых голову мою словно заволакивал туман, и довольно скоро понял, что жить калекой не смогу. Ты знаешь, ведь так произошло с Айеном.

– Правда? – поразилась я. – Он рассказывал, что в него попала крупная картечь, но в подробности не вдавался.

– Да, а потом рана от картечи воспалилась. Доктора отняли ногу, чтобы спасти Айена от заражения крови. С Айеном теперь все прекрасно, все образовалось. Но я-то помню его другим. Он смог выправиться только благодаря Дженни. Это она его поддерживает.

Неожиданно Джейми застенчиво мне улыбнулся.

– Как ты меня. Не понимаю, отчего женщины так поступают.

– Оттого что им так нравится, – тихо сказала я.

Он так же тихо усмехнулся и притянул меня к себе.

– Да, Бог знает почему.

Мы немного постояли обнявшись. Моя голова покоилась на его груди, руки были сцеплены за его спиной, и я слышала, как сильно и громко стучит его сердце.

Наконец он выпрямился и отпустил меня.

– Я хочу показать тебе одну вещь, – сказал он.

Джейми открыл маленький ящик в письменном столе и вынул из него сложенную бумагу, которую подал мне.

Это оказалось письмо от настоятеля Александра, рекомендовавшее шевалье Сен-Жоржу, то есть его величеству королю Якову Шотландскому, племянника настоятеля Джеймса Фрэзера как ученого, сведущего в языках, и переводчика.

– Вот нам и место, – заметил Джейми, наблюдая за тем, как я складываю письмо. – И такое место нам скоро понадобится. Однако помнишь ли ты, что говорила мне тогда на Крэг-на-Дун? Это правда?

– Правда, – тяжело вздохнув, подтвердила я.

Джейми принял у меня письмо и в задумчивости постучал им по колену.

– Это означает, – он помахал письмом в воздухе, – что тут нам может грозить опасность.

– Может.

Джейми вернул рекомендательное письмо в ящик и недолго поразглядывал его. Потом поднял взгляд от стола и встретился своими темно-голубыми глазами с моими.

– Я так и думал, Клэр, – негромко сказал он. – Моя жизнь – в твоих руках. Ты, и только ты, должна решить, как нам поступать и куда отправиться. Во Францию, в Италию, может, даже вернуться в Шотландию. Я отдал тебе свое сердце в то мгновение, когда в первый раз тебя увидел, ты держала в своих руках мое тело и мою душу, и ты не выпустила их и спасла. Мы отправимся туда, куда ты скажешь.

В дверь тихо постучали; мы отшатнулись друг от друга, будто любовники, застигнутые на месте преступления. Я с трудом пригладила волосы, решив при этом, что монастырь – отличное место для лечения, но совершенно не убежище для романтических приключений.

С разрешения Джейми в комнату вошел монах-прислужник и поставил на стол огромную кожаную седельную сумку.

– От Макранноха из Элдридж-мэнор, – с улыбкой пояснил он. – Для леди Брох-Туарах.

И с поклоном вышел, оставив после себя запах моря и прохладный ветерок.

Я принялась расстегивать кожаные ремни – очень уж не терпелось выяснить, что же прислал Макраннох. В сумке лежали три предмета: записка без адреса и подписи, маленький пакет, подписанный для Джейми, и выделанная волчья шкура, сильно пахшая дубильными растворами. В записке говорилось: «Добродетельная женщина – это драгоценная жемчужина, она куда ценнее рубинов».