— Все это сейчас не так уж важно, мама. Серьезно. Я не хочу, чтобы ты шла через все это одна. Я всегда успею вернуться в школу, как только ты снова твердо станешь на ноги. В любом случае, если я сделаю перерыв в учебе на год, это еще не означает конец света.

Но Лайлу было трудно провести. Она не могла не заметить темные круги у него под глазами или озабоченные складки на лбу.

— Дорогой, я знаю, что тебе тяжело, но вечно это продолжаться не может. — Она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, как-то успокоить, но вместо теплой мягкости его тела, знакомого ей, как свое собственное, она натолкнулась на камень.

Нил был так напряжен, что ей показалось, будто она касается руки статуи.

Ей не нужно было обращаться к психологу, у которого наблюдался сын, чтобы понять, что его напряжение связано с подавлением сильных эмоций, — он был настолько скован, что находился буквально на грани взрыва. И что еще хуже — она практически ничем не могла ему помочь. Разве не было в этом отчасти и ее вины? Она должна была заметить, что с Гордоном творится что-то неладное; ей не следовало оставлять его одного в тот злополучный день. Если бы не она, Гордон мог бы быть сейчас жив, а Нил… что ж, ему бы не пришлось стать свидетелем того, с чем не должен сталкиваться ни один ребенок.

Если повезет, время залечит эти раны. Более злободневная проблема заключалась в том, чтобы решить, как им жить дальше, и в первую очередь найти крышу над головой. О Манхэттене с его заоблачными ценами на жилье речь не шла, но она, вероятно, могла бы поискать что-нибудь подходящее в приемлемых пределах досягаемости, скажем, в Бруклине или Квинсе. Но одно Лайла знала совершенно точно: если она не найдет работу в самое ближайшее время, им придется жить в ее машине.

Через час она въехала в Стоун-Харбор. Разглядывая главную улицу, Лайла поразилась, как мало изменилось это место с тех пор, как они с Гордоном восемь или девять лет назад приезжали сюда в одну из их романтических поездок на уик-энд. Старомодная деревня, построенная на рубеже веков, была расположена относительно недалеко от города, что, несомненно, и стало причиной того, что дома в викторианском стиле и разные общественные сооружения эпохи УОР[39] во имя прогресса не были снесены еще много лет тому назад. Если не считать нескольких фешенебельных бутиков и магазинов подарков там, где раньше были маленькие семейные магазинчики, Стоун-Харбор остался таким же, каким он был в ее памяти.

Проезжая мимо уютной гостиницы с полупансионом, где они тогда останавливались, Лайла дала волю своим воспоминаниям. Она смотрела на двухэтажный, пышно украшенный домик, приютившийся на берегу реки, и широкую террасу, которая нависала над водой, и вспоминала, как они занимались здесь любовью при свете камина, выпив перед этим бесплатную бутылку шампанского, входившего в стоимость номера. Эти сладостно-горькие картины из оставшейся в прошлом жизни казались каким-то изысканным блюдом, вкус которого остается на языке даже после того, как проглочен последний кусочек.

Когда она миновала городок, пейзаж стал больше похож на деревенский. Лайла ехала по извилистым дорогам, усаженным по бокам высокими деревьями, которые образовывали длинный непрекращающийся туннель, прерываемый только редкими просветами полей. Домов она видела мало; большинство из них находились далеко от дороги. Это была страна фермеров-джентльменов, провинция нетитулованных мелкопоместных хозяев и зажиточных обладателей дорогих загородных домов. Ворота въезда на участки находились так далеко, что непосвященный вряд ли когда-нибудь нашел их сам, если только хозяева заранее не объяснили, как и куда ехать.

Наконец она добралась до усыпанной гравием аллеи, совпадавшей с описанием, которое дала ей Абигейл. Никаких указателей Лайла не обнаружила, но ворота были открыты, как будто в ожидании ее приезда. Она сразу повернула, решив не сообщать о своем прибытии через переговорное устройство.

Она видела фотографии имения Абигейл в журналах, но не была готова к тому, что предстало ее взору сейчас. По обе стороны петляющей аллеи находились пологие, поросшие травой склоны, которые настолько напоминали пасторальные картинки пастбищ, что Лайла нисколько не удивилась бы, если бы здесь паслись овцы или кони. Она проехала мимо засыпанного на зиму перегноем огорода размером с небольшую овощеводческую ферму, за которым располагался фруктовый сад, тянувшийся, казалось, на многие акры. Рядом был пруд с утками, а на берегу красовалась изящная белая решетчатая беседка с плетеным столом и четырьмя креслами, словно приглашая на импровизированный чай или пикник. Все это казалось слишком совершенным, чтобы быть реальностью, и напоминало декорации к фильмам «Мерчант-Айвори»[40]. Впечатление усилилось еще больше, когда в поле зрения Лайлы появился дом: безупречное здание колониального стиля, крыша которого, обшитая белой доской с синими торцами, сияла, как будто ее только что покрасили. Из трубы гостеприимно вился дымок, а на тщательно убранной лужайке перед домом не было видно ни единого упавшего листочка или случайного прутика.

Через минуту Лайла уже стояла на крыльце и звонила в дверь. Сердце тяжело стучало где-то в районе горла, во рту пересохло, несмотря на литровую бутылку воды, которую она выпила в машине по дороге сюда. Она не могла припомнить, когда в последний раз так нервничала. Возможно, в день своей свадьбы, но тогда это было приятное, радостное ожидание, а не волнение, сопровождавшееся лихорадочной дрожью.

Когда Абигейл сама открыла ей дверь, Лайла на мгновение оторопела. «Наверное, у домоправительницы сегодня выходной», — решила она. Абигейл почему-то тоже смотрела на нее с не меньшим удивлением.

— Лайла? — Наступила неловкая пауза, в течение которой Абигейл разглядывала ее, как незнакомого человека; затем на лице ее появилась улыбка, так и не дошедшая до глаз. — Ну заходи же. Ты выглядишь совсем окоченевшей.

Лайла не заметила, что вся дрожит.

— Рада видеть тебя, Абби. — Шагнув вперед, она слегка поцеловала Абигейл в щеку, почувствовав себя менее скованно, только когда вновь отстранилась от нее.

Лайла прошла в залитый солнцем вестибюль. На красивом резном комоде стояла ваза с изысканными пурпурными гладиолусами, над которой висела картина девятнадцатого века — портрет сурового вида дамы в платье с пышными рукавами и волосами, собранными сзади в узел. Покрашенный пол, устеленный ковром, был окантован нарисованным под трафарет узором из листьев. Дальше по коридору она увидела тусклый блеск полированных деревянных панелей и изящный изгиб лестницы.

— Как прошла поездка? — спросила Абигейл, принимая у нее пальто.

— Неплохо. Машин на дороге было мало.

— Ты, наверное, удивляешься тому, что кто-то, работая в городе, станет добровольно забиваться в такую даль, — заметила Абигейл с печальной улыбкой. — Но на самом деле добираться на работу отсюда не так уж тяжело. Если я выезжаю достаточно рано, то весь путь, от двери до двери, занимает у меня чуть больше часа.

— Я могу понять, почему тебе здесь так нравится. Тут очень спокойно, — сказала Лайла.

— Верно. Ты тоже это заметила, — отозвалась Абигейл и повернулась, приглашая ее за собой. В этот момент Лайла увидела, как на ее лице появилась какая-то отрешенность, и подумала, что бы это могло означать. — Могу предложить тебе чай или кофе.

— Было бы неплохо выпить чашечку чая.

В гостиной Лайла устроилась на длинном диване перед разожженным камином; в наступившей тишине было слышно лишь приятное потрескивание огня и мягкие неторопливые шаги Абигейл, когда она выходила за чаем. Лайла оглядела со вкусом отделанную комнату, в интерьере которой преобладали приглушенные оттенки желтого и голубого, и обратила внимание на контрастные гравюры на стенах. В большом зеркале с разрисованной рамой отражались уютные кресла и продуманно расставленные предметы ранней американской старины. За окнами, через которые в комнату проникали яркие солнечные лучи, был виден бассейн и открытый внутренний двор. У Абигейл действительно хороший вкус, подумала она. Однако, несмотря на внешний комфорт, Лайла чувствовала себя здесь странным образом неуютно. Хотя этот дом был обставлен совсем в другом стиле, в нем отдавалось такое же эхо, как в доме, в котором Лайла выросла. Ей стало жутковато, словно она перенеслась в свое прошлое.

Вскоре вернулась Абигейл, неся на подносе чай и тарелку с чем-то, похожим на свежеиспеченные ячменные лепешки.

— Груша с имбирем, — сказала Абигейл, заметив, как Лайла рассматривает их. — Причем груши из моего собственного сада.

— Выглядит очень аппетитно. — Лайла наблюдала, как Абигейл разливает чай. Она слишком нервничала, чтобы есть, но все равно из вежливости откусила немного. — Спасибо, что согласилась встретиться со мной так скоро.

— Не стоит. Зачем же тогда еще нужны старые друзья?

В голосе Абигейл Лайле послышалась ироническая нотка, но, возможно, ей это только показалось. Глядя, как Абигейл усаживается напротив нее в кресло с высокой спинкой, Лайла поразилась, насколько ее бывшая подруга выглядит в жизни более очаровательной, чем по телевизору. Из долговязой девчонки с нескладной фигурой, которой Абигейл так стеснялась в юном возрасте, она превратилась в элегантную изящную даму. Сейчас перед Лайлой сидела женщина, к которой время было более чем благосклонно: Абигейл выглядела очень молодо. Тот, кто не знал ее историю, никогда бы не поверил, что она не всегда вела такую обеспеченную жизнь. Абигейл была воплощением утонченности, но при этом, в силу какого-то непонятного фокуса, казалась очень земной и доступной. Искусно сделанный макияж, который не был заметен вообще, и гладкие блестящие волосы до плеч, причесанные по последней моде, производили впечатление полной естественности и недосягаемого шика одновременно. В своих сшитых на заказ брюках и кремовой шелковой блузке с широкими отворотами, в наброшенном на плечи кашемировом кардигане цвета шоколадного масла она напоминала Кэтрин Хепберн в «Филадельфийской истории».