Так и засыпаю, сидя на корточках в самом дальнем от двери углу, прислонившись к стене спиной…

Новое пробуждение ничем особо не отличается от предыдущего.

Как и ещё одно. И ещё… И ещё. И…

– Доброе утро, цветочек, – звучит тихим вкрадчивым тоном, а моего лица касаются чужие пальцы, прежде чем открываю глаза.

Темноту в помещении разгоняет два плоских прожектора овальной формы, прикреплённых к потолку. Прежде я их не замечала. Зато теперь могу разглядеть не только светильники, но и вмонтированную систему подачи воды, схожую с оросительным принципом для полива газонов. Помимо этого, в самом центре потолка прикреплён металлический крюк, с которого свисает длинная альпинистская веревка. Её концы достают до подсыхающего после потопа пола.

– Доброе утро, Маркус, – отзываюсь запоздало, оценив всю полноту грядущего, исходя из окружающей обстановочки.

В ультрамариновом взоре вспыхивает нечто новое. То, чего я ещё не видела прежде. Тёмное. Безгранично голодное. Истинно жестокое.

– Я задам всего один вопрос, – мужчина поднимается на ноги и поднимает вместе с собой и меня. – Как только ты дашь правильный ответ, всё прекратится.

Он тянет меня к центру комнаты и берёт в руки верёвку, которую методично наматывает на мои запястья. Я не сопротивляюсь, позволяю ему делать, что вздумается. В конце концов, дверь заперта – деваться всё равно некуда.

– Где флешка, которую ты забрала у Эбби? – озвучивает Грин, подтягивая путы на крюке так, что мои ступни больше не касаются пола.

Звук расстёгиваемой молнии на платье сливается в подсознании с ритмом собственного сердца. Я стараюсь не поддаваться панике, дышать глубже и ровнее. Несмотря даже на то, что спина обнажена, а в ладони Маркуса появляется скальпель.

Что будет дальше… И без лишних пояснений понятно.

Мужчина обходит меня сбоку и останавливается в полушаге, пристально вглядываясь в моё лицо. Ни одной былой эмоции в нём не остаётся. В ультрамариновых глазах царит только бездонная пустота. Какое-то время англичанин просто стоит и смотрит на меня, не шевелится вовсе. Лишь сжимает хирургическую сталь до побеления пальцев.

– Даже если перережешь мне горло, ничего нового всё равно не узнаешь, – не выдерживаю затянувшейся паузы.

Уголок его губ приподнимается в понимающей ухмылке.

– Я бы удивился, если бы ты считала иначе.

А вот я совсем не удивлена тому, что он в курсе.

– Тогда какой смысл в том, что ты собираешься делать? – интересуюсь встречно.

Брюнет не отвечает сразу. Однако мужская ухмылка приобретает брезгливый оттенок. Маркус поднимает голову, задумчиво уставившись на форсунки над нашими головами, а система подачи воды включается буквально через пару секунд. В этот раз напор ощутимо сильнее предыдущих циклов.

– Никакого смысла, цветочек. Это всего лишь боль.

Вот именно!

Это всего лишь боль.

И я способна её выдержать.

Последнее я повторяю про себя неоднократно. Впервые, когда перестаю видеть лицо Маркуса, закрывая глаза. Немного погодя, пока чувствую холод стали, касающейся кожи в районе шейных позвонков и касание чужих пальцев на своём горле. И ещё множество раз, в то время, как остриё медицинского ножа оставляет на моём теле десятки кровоточащих полос.

Всего лишь боль.

Жгучая.

Заполняющая рассудок.

Острая.

Выворачиваю нутро.

Ядовитая.

Опутывающая разум беспросветной пеленой отчаяния.

Но всего лишь боль.

– Где чёртова флешка?

Не отвечаю. И едва сдерживаю победную улыбку.

Из нас двоих не выдерживает первым – он, не я.

Кто из нас двоих тут действительно страдает психическими расстройствами, учитывая данное… Стараюсь не думать.

Вообще ни о чём.

Это всё равно не поможет.

А вот сосредоточиться на том, что я всё ещё дышу, – очень даже полезно.

– Где флешка, мать твою?!

Хирургическая сталь вываливается из мужской ладони. Вода смывает кровавые следы на орудии моей пытки. И я смотрю на потихоньку растворяющиеся алые разводы, а не на того, кто задаёт один и тот же вопрос с разными интерпретациями. Потому и пропускаю момент, когда остаюсь одна. Лишь слышу, как громыхает железная дверь, после чего подача воды сверху прекращается.

Спустя тысячу сто двадцать три секунды я засыпаю. Банально отключаюсь, на самом деле. Ровно до начала следующего цикла подачи воды. Правда, на этот раз, открыв глаза, ничего не вижу. На мне плотная непроницаемая повязка. Зато слышу удар хлыста. Ещё до того, как чувствую на себе его последствия.

Один, другой, третий…

Насчитываю ровно сорок два. Но с моих уст не слетает ни единого звука, пока извращённое глумление не прекращается. Не сдерживаюсь только, когда сильная мужская рука приподнимает за талию, позволяя затянутой петле между моих запястий соскользнуть с крюка, а мне – рухнуть на мокрый бетон. Да и то мой стон слишком тихий, чтобы мог расслышать кто-то ещё, помимо меня самой. Впрочем, он далеко не последний. Другие – гораздо громче. Если скальпель и порку я терплю с относительной лёгкостью, то вот, то, что следует за ними после… По моим внутренним подсчётам проходит около двух недель. Я начинаю ненавидеть латте, корицу, яблоки и выпечку. И не помню, остаётся ли на мне хотя бы один, нетронутый увечьями участок тела.

Спасает только то, что я до сих пор помню, зачем это делаю.

Мне, можно сказать, ещё повезло. В отличие от других… Тех, чьи контракты проданы на аукционе до меня и вместе со мной. Тех, кто совершенно не подготовлен физически и морально для чего-то подобного, – вряд ли хоть одна из девушек проходила специальную подготовку, как было со мной. Тех, кого продают прямо сейчас, в эти самые мгновения, пока я думаю о несправедливости и неравенстве в этом треклятом мире. И будут продавать ещё.

К тому же в любом, даже наполненном самой извращённой жестокостью мире, всё рано или поздно заканчивается. Мой случай – не исключение.

– Доброе утро, цветочек, – слышу в очередной раз вкрадчивый голос Маркуса.

Мужчина останавливается рядом с закрывшейся за ним дверью. И скрещивает руки перед собой. В одной из них он держит пистолет. Тот самый «Glock 45», прицел которого когда-то я направляла на него.

– Начинаю жалеть, что не нажала на курок, пока была такая возможность, – озвучиваю продолжение мысли вслух.

– Учитывая, насколько хорошо ты вела себя в последние дни, я предоставлю тебе такую возможность снова, – невозмутимо отзывается Грин. – Подойди, – дополняет командным тоном.

Поскольку во мне уже нет никаких сил оценивать новый припадок социопатии в находящемся напротив, я просто-напросто выполняю то, что сказано.

– Открывай, – кивает на железное полотно позади себя.

На мгновение я зависаю.

То есть мне можно выйти?!

Ага… Как же.

– Заперта, – обозначаю очевидный результат своих бессмысленных стараний, после того, как дверь не поддаётся моим усилиям.

Но ведь Маркус Грин ничего не делает просто так…

– Теперь, когда ты уяснила, что выйти отсюда не сможешь в любом случае, мы можем перейти к дальнейшему, – снисходительно сообщает англичанин. – Держи, – вкладывает в мои руки… пистолет. – В нём всего один патрон, – дополняет в пояснении. – Для тебя, Станислава. Если до сих пор не хочешь дать мне правильный ответ, то только так возможно прекратить всё это.

Услышанное больше похоже на какую-то извращённую шутку. Но я не нахожу в ультрамариновом взоре и намёка на нечто подобное. И всё равно на некоторое время зависаю в ступоре. Сжимаю огнестрельное, даже не чувствуя собственных пальцев, и смотрю на мужчину снова и снова… Ищу хоть что-нибудь, что могло бы оставить мне иной выбор. Но не нахожу. А ещё никак не могу прекратить думать о том, что первые слышу, как он называет меня по имени. Настоящему.

– Хорошо, – соглашаюсь и отступаю на шаг назад.

Прижимаю дуло пистолета к своему виску и невольно улыбаюсь, потому что в памяти проносится каждая секунда, начиная с момента, как я впервые увидела Маркуса Грина. В реальности. Не на фотографиях и страницах чужих историй о нём. Такого, каким воспринимаю его я сама. Только я. Никто больше.

Всё ещё улыбаюсь. Не в моих силах стереть эту дебильную неуместную улыбку, веющую толикой сумасшествия. Ведь только она помогает скрыть глубоко в душе бесконечный поток щемящей тоски и истинной боли. Не физической, нет. Её я по-прежнему игнорирую. Но вот другая… Не та, которую может причинить кто-либо ещё. Та, что действительно может меня погубить… Нажимаю спусковую тягу. Предварительно сменив направление прицела.

И ни черта не чувствую больше. Даже когда с упорством конченной мазохистки пристально наблюдаю за тем, как расплывается огромное багровое пятно на белой рубашке англичанина, упавшего к моим ногам.

– Раз, два, три, четыре, пять: я иду тебя искать. Как найду тебя… беги, – припоминаю слова детской считалочки.

И считаю по новой. На этот раз – отмеряя секунды, пока дверь в место моего персонального заточения не перестаёт быть закрытой.

Последнее, к слову, длится не так уж и долго.

Скрип петель смешивается с чередой отборного мата. На итальянском.

– Зря ты так, – морщится вошедший и придирчиво оглядывает валяющееся у порога тело Грина, а после нехотя сосредотачивается на мне: – Упустила свой шанс на лёгкую смерть, – перешагивает через преграду на своём пути.

Жилистое лицо Вито Бьянчи украшает непробиваемая маска ледяного безразличия. Впрочем, я тоже не отличаюсь проявлением каких-либо эмоций.

Во-первых, потому что присутствие мужчины не является для меня каким-либо сюрпризом. Во-вторых, меня больше интересует факт того, что теперь появляется возможность покинуть помещение, – дверь за вошедшим остаётся приоткрытой. В-третьих… Слишком устаю.

Пора бы уже заканчивать этот чёртов спектакль.

– А с чего ты взял, что я собираюсь умирать? – отступаю немного назад.

Пистолет всё ещё в моей руке. Пусть он и бесполезен теперь, по большей части.