Но даже не это в итоге заставило Еву вжиматься в кресло и почти не дышать. Адам стал обращаться с ней так, будто и впрямь у них было свадебное путешествие или медовый месяц. И они действительно были просто Евой и просто Адамом, желающими провести друг с другом время. Левандовский сказал, что она для него загадка? Что ж… Он для неё точно такая же головоломка, понять которую она не может, как бы над ней ни билась.

Иначе как можно было объяснить себе, что ещё пару дней назад Адам дал ей понять совершенно явственно, что их общение — это выполнение сугубо делового договора, а сейчас говорит, что хочет иного?

Она шла за ним, сосредоточив всё своё внимание на жаре, исходящем от ладони, которой он сжимал её похолодевшие пальцы. Что их окружало — не видела. Лишь бы только не думать о том, что сделал Левандовский, когда они были в машине. И о своих ощущениях, рождённых внутри в этот момент.

Боссу удавалось то, чего она не испытывала раньше ни с одним мужчиной — разжечь в ней такое желание парой слов и прикосновений, что даже ощущение прохлады воздуха на горящей коже воспринимались как болезненно-возбуждающие.

— Пока я хочу только одного, Адам, — стоило им остановиться наконец заговорила она, с трудом заставляя себя выпростать руку из его пальцев и отходя на шаг. — Чтобы между нами больше не было тех вопросов, которые сводят меня с ума не первый день. Я не знаю, почему вы… вернее, ты посчитал, что мне неприятен. Я озвучила прямо противоположное перед тем, как мы поехали, ммм, жениться. Да, я говорила о тебе, как о боссе, но в том момент между нами всё было кристально ясно, разве нет? Я вообще думала, что ты меня уволишь в тот день, и не надеялась на то, что у нас будут какие-то иные отношения, кроме как начальник-подчинённая. Да что там? Я ни на что не надеялась вообще.

Она сунула руки в карманы короткого пальто, потом вынула их, сложила на груди, чтобы после снова спрятать в карманах. Ева не могла понять, что ощущает сейчас. Страх, который толкает её на то, чтобы сделать вид, будто она не слышала тирады Левандовского, или же надежду, что у них всё может быть иначе. Но раз уж она уже заговорила, ей оставалось только сказать всё, что миллион раз прокручивала в голове, считая, что эти слова ей вряд ли понадобятся.

— Знаешь, почему я хотела сорвать собеседование, на которое меня отправила твоя невеста? Я знала, что всё это кончится чем-то подобным. Женщины с клинической неуверенностью, которых, меж тем, хотят все мужчины бутиков, — она едва сдержалась, чтобы не улыбнуться горько и кривовато, — совсем не могут заинтересовать таких мужчин, как ты. А вот наоборот — очень даже.

И я знала, что чем больше буду проводить времени рядом с тобой, тем всё будет только хуже для меня. Смотреть на то, как ты встречаешься с «верониками», понимать, что я даже близко на них не похожу — это было бы испытанием для меня в любом случае. Но удержаться от возможности побыть с тобой рядом хоть немного — оказалась бессильна. И вовсе не деньги тому причиной. Так что мне ты приятен… и даже больше.

Ева сделала глубокий вдох, отвернулась, чтобы не видеть Адама. Она уже наговорила столько всего, что это становилось для неё смертельно опасным. Но и дальше общаться так, будто они общались на разных языках, сил не было. Пусть сейчас лучше всё или вернётся к тому, с чего началось, и между ними снова воцарятся отношения босс-секретарша, или уже они придут к чему-то другому. Понять бы только, к чему именно.

— Что касается того приёма… — Ева судорожно выдохнула, но осмелилась и повернулась к Адаму. — Я надеюсь, что была не так уж и плоха. Надеюсь потому — что мало помню из произошедшего после второго глотка мартини. И сегодня не хочу ни пунша, ни глинтвейна. Алкоголь на меня плохо действует.

Она наморщила нос, подошла к первому попавшемуся домику, торгующему сладостями, и указала на разноцветный круглый леденец.

— А от конфеты не откажусь. С детства люблю сладкое.

Адам завел руки за спину, неожиданно почувствовав себя как-то одиноко без ледяных ладоней Евы, пальцы которой жадно сжимал своими. Он стоял и слушал все, что она говорила, пытаясь уложить в голове ее и своё видения ситуации, которые, похоже, были кардинально противоположны.

Но самым удивительным во всем происходящем было то, что вот он, Адам Левандовский, владелец мирового парфюмерного бренда, стоит посреди праздничного рынка со своей секретаршей — и по совместительству женой — и все, чего ему хочется — это смеяться. А мимо них плывут толпы людей, которым они наверняка мешают, встав, как вкопанные, у киоска с леденцами. Толпы людей, которые ни черта не понимают, что сейчас сказала ему Ева. Также как не понять им и того, какое облегчение испытывает от этих слов Адам.

Ему было достаточно ее простого «вовсе не деньги тому причиной», чтобы отпустить некие внутренние тормоза и поверить — впервые в жизни не ища никакого подвоха — в то, что это правда.

Левандовский протянул продавцу, не глядя на цену, пятьдесят злотых и схватил красный леденец в форме сердца, который сунул Еве в руку, одновременно увлекая ее за домик, подальше от людских глаз.

— Соси, — скомандовал Адам. — Пока только леденец, но, если помнишь, по утрам я люблю… — он многозначительно усмехнулся, но тут же стал серьёзным:

— Раз уж у нас вечер откровений, то, так и быть, я поделюсь собственной версией происходивших за последнее время событий. Только дослушай, прежде, чем решишь воткнуть мне этот леденец куда-нибудь, — Левандовский выставил перед собой обе ладони, словно защищаясь. — Итак, в отличие от тебя, мне после похода в «Покровский пассаж» было неясно ни черта. Потому что от увиденного в тот день в моей голове приключился полный диссонанс. Если быть до конца честным, Ева, то я нанял тебя потому, что с первого взгляда решил, что никогда не захочу тебя трахнуть. Это было весьма важное для меня обстоятельство с учётом того, что все мои бывшие секретарши были уволены именно после секса, а если быть точным — после того, как захотели за него чего-то материального. Так что, когда ты предложила вписать в контракт позы… — Адам покачал головой, — я понял, что разочарован. Я спрашивал тебя о том, готова ли ты со мной трахаться по контракту не потому, что этого хотел, совсем напротив — я как раз желал услышать, что ты не станешь делать этого за деньги. Но ты ничего не отрицала, а потому… — он сложил руки на груди и приподнял брови, — а потому дальше было то, чего ты, как выяснилось, даже не помнишь. — Левандовский подошел ближе, заставляя Еву попятиться и прижаться к стене — как это уже было на приеме и, понизив голос, проговорил:

- В общем-то, я весьма оскорблен тем фактом, что ты забыла, как стонала под моими пальцами, когда я входил в тебя на всю глубину. Но, так и быть, готов закрыть на это глаза, потому что совсем не против освежить твою память практическими занятиями. — Адам запустил пальцы в волосы Евы и потянул, намотав пряди на кулак. — Начиналось все примерно так, — прошептал он ей в губы, в то время, как его вторая рука пробралась под юбку. — Потом я толкнул тебя на диван и ты широко развела ноги… — Левандовский вклинил колено между ногами Евы, заставляя повторить то, о чем говорил. — Очень досадно, что ты не помнишь, как я ласкал тебя и как ты от этого текла. — Он потянул за волосы сильнее, заставляя Еву запрокинуть голову и приоткрыть губы, когда его язык скользнул ей в рот, начиная неторопливо ласкать. Его прерывистое дыхание смешалось с ее, его вкус — с ее вкусом, носящим оттенки фруктового леденца. Адам провел языком по ее губам, слизывая с них сладкие липкие следы и, прижав Еву к себе, смял ее губы в поцелуе, ощущая, как нарастает возбуждение, и с трудом удерживаясь на тонкой ниточке контроля. — Если я буду продолжать рассказывать и показывать, то нас, пожалуй, чего доброго, загребут за прилюдный разврат, — выдохнул он со смешком, но прежде, чем отстраниться, схватил руку Евы и прижал к своему затвердевшему члену. — Чувствуешь, насколько ты меня интересуешь? — усмехнулся Левандовский. — Я хочу тебя. С того самого приема. И от того, что ты не такая, как упомянутые тобой «вероники» — ещё сильнее.

В любой другой ситуации, первое, чего захотелось бы Еве — оттолкнуть мужчину, который так бесстыдно творил с ней те вещи, которые она и наедине с ним постеснялась бы делать. Тем более стеснялась делать это прилюдно, на многоцветной ярмарке, где, возможно, никому не было до них дела, но где самой Еве было неуютно.

Но это был Адам. И от неверия во всё происходящее она сначала замерла, а после несмело ответила. Сначала — на поцелуй, от которого закружилась голова, понуждая её искать опору, чтобы не упасть. После — сжимая возбуждённый член, обтянутый тканью одежды. Только от этого можно было начать умолять Адама взять её прямо здесь, возле шершавой стены домика, на которую она опиралась, едва стоя на ногах. Но Ева только выдохнула в его рот:

— Я и сама для себя — сплошной диссонанс, когда рядом с тобой. И всё, что творю, когда ты в поле моего зрения — удивляет меня не меньше чем тебя. Например сейчас схожу с ума от ревности, когда представляю всех тех секретарш, которых ты трахал прежде чем уволить.

Её пальцы сомкнулись вокруг члена ещё плотнее. Она действительно испытывала ужасающую ревность, лишь подпитывающую острейшее вожделение, которого Ева не испытывала ни разу за свою жизнь. Никого она так не хотела, как сейчас своего босса и по совместительству мужа.

Вся ситуация, заложниками которой они стали по собственной воле, вдруг предстала перед ней в совершенно ином свете. Что бы там ни было после — на сегодня у них всё могло быть только так, и никак иначе.

— И хочу тебя от этого ещё больше.

Теперь она сама потянулась к губам Адама, убирая руку от его ширинки. Едва коснулась его рта своим и отстранилась, тяжело дыша.

— Я помню, что ты любишь по утрам, но должна тебя разочаровать — я не умею делать ничего подобного. Даже не пробовала ни разу. Но с тобой — хочу научиться всему, что ты любишь, даже если это что-то очень развратное.