Я всё же решилась — подняла руку и постучала, тут же входя в кабинет. Левандовский был не один — беседовал о чём-то с Юрием, и оба замолчали, повернувшись в мою сторону, когда я появилась на пороге. Я скользнула по Панову быстрым взглядом, лихорадочно соображая, что мне делать, если вдруг окажется, что причина в таком поведении Адама кроется в том, что он узнал о моей вчерашней встрече с Фогелем. Можно ли доверять юристу фирмы, как это делал муж? Можно ли рассказать обо всём в его присутствии?

— Адам Данилович, извините за опоздание, — проговорила я едва слышно помертвевшими губами. Грудь словно сдавило тисками, не дающими сделать следующий полноценный вдох. Я смотрела на Адама и боролась с желанием зажмуриться, чтобы только это ощущение чего-то фатального, что уже случилось, но о чём я пока только догадывалась, исчезло. — Принести вам кофе?

Глава 24

Короткий, прерывистый сон не принес никакого облегчения. Ворочаясь с боку на бок на диване в приёмной, Адам лишен был даже возможности ненадолго забыться. И чем больше времени проходило, тем сильнее, кажется, с каждой минутой, мучительно ныло где-то слева. Повисшая мертвым грузом на душе тяжесть неотступно давила, превращая ночь в кошмар почти без сновидений.

Поднявшись на ноги около шести, Адам направился в кабинет, где на столе его ждал початый ещё вчера графин с виски. Плеснул себе щедрую порцию и, заглотив ее одним махом, замер в кресле, прижав пальцы к вискам, и, слушая собственное дыхание, ждал, когда боль под действием алкоголя поутихнет, став почти незаметной. Ровно настолько, чтобы можно было вообразить, что ее нет вовсе. Ровно настолько, чтобы можно было обмануть себя, что событий последнего месяца не существовало.

Но они существовали. И с их последствиями ему придется скоро разбираться. Начиная от решения дальнейшей судьбы парфюма «Grey mouse» и заканчивая его собственной. С последней, впрочем, все было более, чем определенно.

А ещё нужно было найти новое жилье. В дом, где все дышало Евой, он больше возвращаться не собирался. Хотел попросту вычеркнуть все, что могло напоминать о ней. Отрезать одним махом этот кусок жизни, ампутировать, словно больную конечность. И ждать. Ждать, что когда-нибудь заживет, оставив уродливые следы, как напоминание о его глупости.

Видеть никого не хотелось. Но Адам знал, что если замкнется в этой боли, сосредоточившейся в куске плоти размером четырнадцать на десять, то погрязнет в ней, как в болоте, и чем дальше — тем труднее будет выбраться. На радость Фогелю. И Еве. Самое ужасное — Еве.

Он не думал, что сегодня она придет в офис. В конце концов, ее миссия здесь уже была завершена. И лучшее, что она могла теперь сделать — это исчезнуть. Лучшее и для себя, и для него.

В восемь утра он вызвал к себе Панова, чтобы дать ему распоряжения о предстоящем бракоразводном процессе. Удивительно, как Еве повезло — получила деньги от Фогеля, продав его, как Иуда Христа, и получит их вдобавок от него самого. Подумать только — он мучился угрызениями совести, что вмешал ее в этот брак, в то время, как ей это было только на руку.

Адам криво усмехнулся и налил себе очередную порцию виски, чтобы заглушить возвращавшуюся, как прилив, боль.

— Доброе утро, — поздоровался Панов, входя в кабинет. — По твоему виду не похоже, что ты что-то празднуешь, так в честь чего пьем?

— Отчего же, — протянул Левандовский, взбалтывая жидкость в бокале, — отмечаем мой развод.

— Мне кажется или ты этому не рад?

— Да я свечусь от счастья, ты что, не видишь? — Адам растянул губы в улыбке, больше похожей на оскал.

— Я начинаю подозревать, что волка в «Красной шапочке» писали с тебя, — усмехнулся Панов, садясь напротив Левандовского.

Тот никак не отреагировал, только сделал ещё один глоток.

— Ладно, как я понимаю, меня ни во что не посвятят, — пришел юрист к закономерному выводу. — Так для чего же я тебе так срочно понадобился?

— Я уже сказал — чтобы оформить развод. Как можно скорее. И избавь меня от очных ставок с ней. Ясно?

— Мне казалось, что у вас… — задумчиво глядя на Адама, осторожно начал Панов.

— Тебе казалось. — Голос Левандовского прозвучал резко, давая понять, что тема закрыта. — Можешь идти, — он махнул бокалом на дверь, но прежде, чем Юра успел выйти, в кабинете появилась Ева. Адам замер, ощущая, как сердце ускоряет бег. И не поверил собственным ушам, когда она, как ни в чем не бывало, спросила, не принести ли ему кофе.

Он встал с кресла и, опершись на стол обеими руками, наклонился вперёд.

— Кофе? — Губы изогнулись в кривой усмешке, а глаза холодно блеснули. — Дай-ка подумать… нет, я не хочу кофе. Лучше сделай мне утренний минет. Хотя я забыл… Тебе ведь за это теперь наверное не платят? — Он едко улыбнулся и добавил: — Удивлен, что ты вообще пришла. Ты ведь уже получила все, что искала, не так ли?

Он впился взглядом в ее лицо, почти желая, чтобы она соврала. Почти готовый этой лжи поверить. Пусть объяснит ему все, что он видел, хоть как-то. Пусть сделает чёрное — белым, а белое — черным. А лучше пусть убирается и позволит ему забыть, что она вообще была.

Панов двинулся к двери, но Адам сделал предупреждающий знак, приказывая ему остаться. Потому что не знал сам, до чего способен дойти с ней наедине.

— Вообще, я должен выразить тебе своё восхищение, — продолжал Левандовский, пока Ева смотрела на него испуганными глазами, но чего боялась — он понять уже не мог. Да и не хотел. — Так ловко притвориться нелепым чучелом, чтобы пролезть в мой бизнес. В мою постель. В душу, наконец! — последние слова он почти выкрикнул, сметая со стола бокал с виски, с громким звоном полетевший на пол. — Что ещё тебе здесь нужно? Посмотреть на итог своих трудов? Посмотрела? Теперь вон! — выплюнув последние слова, Адам напряжённо замер, продолжая смотреть на нее и ожидая сам не зная чего.

Ева ждала чего угодно — того, что Адам занят, что он попросит её выйти и вернуться позднее. Того, что он объяснит ей, где был этой ночью, но оказалась совершенно не готовой услышать фраз, прозвучавших с его уст. Лучше бы он её ударил. Даже тогда ей, наверное, не было бы так больно. И не было бы этого ужасающего ощущения, что ей больше никогда не удастся сделать новый вдох.

Её взгляд машинально метнулся на Панова, но Ева ничего не видела перед собой. Обстановка кабинета, лица Юрия и Адама расплывались перед глазами, которые застлало пеленой. Нелепое чучело… Адам никогда не позволял себе ничего подобного в отношении неё. Даже когда потешался над внешним видом Евы, в котором она выходила на работу в первые дни.

Она попыталась совладать с исчезнувшим дыханием, но с губ сорвался какой-то хриплый приглушённый звук, как будто она умирала и отчаянно пыталась уцепиться за ускользающую жизнь.

Что такого случилось за эти несколько часов, что она заслужила к себе такое отношение? Почему Адам даже не предпринял попытки выслушать её, узнать всё ли так на самом деле, как он думал… Кстати, откуда он вообще узнал о том, что она встречалась с Фогелем, ведь ничем иным его поведение объяснить было невозможно?

— Это Вероника, да? — сдавленно проговорила Ева, не отвечая прямо на вопрос Адама, но делая шаг к нему. — Это она тебе всё рассказала?

Она чувствовала себя полной дурой, ругала себя последними словами, что сама пошла на то, что едва не разрушило её жизнь. Едва — потому что верила: всё можно исправить, стоит только поговорить с мужем и всё ему объяснить.

— Адам, пожалуйста, выслушай меня, я сделала это не просто так. У меня на то были веские причины.

Ева снова посмотрела на Панова, но говорить в его присутствии не собиралась — просто не знала, кому можно доверять. Она и себе-то теперь не доверяла.

— Юрий Ростиславович, вы не могли бы выйти? Мне нужно сказать своему мужу кое-что очень важное. Наедине.

— Юрий Ростиславович не выйдет, — холодно ответил Адам за Панова. — Потому что наши с тобой разговоры теперь перешли в разряд тех, что ведутся только в присутствии адвоката.

Он смотрел на Еву, пытаясь трезво обдумать ее слова. «Я сделала это не просто так. У меня были веские причины». Он мог дать ей объяснить эти самые причины. Мог выслушать ее — в конце концов больнее ему быть уже просто не может. Или может? Грудь разрывало на части, а он продолжал стоять и думать, что ему делать с женщиной, которая выставила его круглым идиотом. Его — опытного бизнесмена, давно научившегося ничего не принимать на веру.

Он понял, что это конец, в тот момент, когда она призналась в том, что действительно совершила проступок, о последствиях которого он предупредил ее ещё в первый рабочий день. Словно до этого ещё надеялся сам не зная на что. Словно до этого она ещё могла сказать что-то такое, что заставило бы его поверить ей, а не собственным глазам. И теперь, когда признание прозвучало, он пытался, но не мог себе представить, чем можно оправдать подобное предательство. Слушать ее сейчас было все равно что продлевать собственную агонию. А он мог быть извращенцем, которым она его однажды обозвала, но вот мазохистом всё-таки не являлся.

Адам устало растер ладонями лицо, пытаясь собраться с мыслями, хотя думать было попросту не о чем.

Он мог простить ей все, даже это предательство — хотя она об этом даже не просила. Но вот доверять ей он больше не сможет никогда.

С осознанием этого простого факта пришло спокойствие, а вместе с ним — навалилась усталость. Эта драма себя изрядно исчерпала и продолжать ее смысла не было никакого.

— Дело не в Веронике, — сказал он, даже не глядя на Еву больше. Не было уже сил вглядываться в эти огромные зелёные глаза и искать там оправдания тому, что оправдать было нельзя. — Я все видел сам. Поэтому забирай свой миллион и живи счастливо. Юра, убери ее, умоляю.