— Адам… — начал было Панов.

И тут его неожиданно прорвало, превращая едва обретенное спокойствие во взрыв за долю секунды.

— Убери ее! — выкрикнул он и, когда Панов с трудом вытолкал Еву из кабинета, запустил в дверь графином с остатками виски. Осколки разлетелись в разные стороны, прямо как его чертова жизнь, произведя прощальный залп и янтарными слезами стекая по двери из белого дуба.

Левандовский рухнул без сил в кресло и схватился за голову, сосредоточившись на том, чтобы просто суметь как-то дальше дышать.

Она не ощущала ни холода, пробирающегося под одежду, ни прикосновения чьих-то рук. Не слышала и голосов, или одного-единственного голоса? Было неважно. Вообще всё стало неважным, когда Ева добрела до какой-то скамейки, где и устроилась, глядя перед собой на припорошенный снегом асфальт.

Блаженное состояние забытья накрыло её с головой сразу же, едва она вышла из Высоцкого и куда-то зашагала. Кажется, Юрий успел набросить ей на плечи пальто, которое теперь почему-то валялось на земле. Ева сжимала в пальцах телефон и ждала каждое мгновение, что Адам наберёт её номер. Но минуты всё текли, а он почему-то не звонил. Хотя ведь должен был… Должен был понять, что чудовищно ошибся, когда допустил даже отголосок мысли, что она могла его предать. Должен был просто найти её, сказать, что готов дать ей крохотный шанс объясниться — то немногое, о чём она его просила. И выслушать — потому что у неё было, что ему сказать.

Но в голове Евы звучали его слова, и с каждым мгновением, которое разделяло их с Адамом, росло и убеждение в том, что всё случилось взаправду.

«Убери её».

Он просил убрать её, будто Ева была каким-то мусором, даже смотреть на который у Адама не было сил. Он многое сказал ей того, что до сих пор выжигало изнутри её душу, но именно эти слова показались убийственными.

«Убери её».

Наверное, она и на смертном одре не забудет этих слов, когда уже доживёт свою тихую и неприметную жизнь серой мыши. И когда её будут разделять с этим днём не несколько ударов сердца, а много лет. Даже тогда она не забудет ни того, что сказал Адам, ни того, как он произнёс эти слова.

— Ева, Господи! Что случилось?

Ей на плечи снова опустилось пальто, рядом присела Галка, по тону которой было ясно, что подруга очень напугана, а после замёрзших ладоней Евы коснулось что-то обжигающее, на деле оказавшееся всего лишь руками Гали, в которых та попыталась согреть её ледяные пальцы.

— Я не знаю, — ответила Ева помертвевшим голосом, в котором не узнала саму себя. — Ничего не случилось. Но мне нужно домой.

Галка как-то странно всхлипнула и принялась натягивать на Еву одежду, будто на ребёнка, который не мог толком сам справиться с этой простой задачей.

— Это Левандовский, да? Он что-то тебе сказал? Сделал? Ну же, не молчи!

— Нет, это не он. Это я сама.

Ева послушно встала, когда Галя потянула её, понуждая подняться и стала застёгивать пуговицы. Наверное, зря она ей позвонила и попросила приехать. Можно было вполне сидеть на этой скамейке и дальше, где она уже почти заснула. Ведь так просто было закрыть глаза, представить, что весь последний месяц ей попросту приснился, а потом открыть их и оказаться в своей постели, с которой ей нужно будет встать и пойти жить дальше так, как жила, когда ещё не нафантазировала себе Адама.

— Так… Я ничего не понимаю. — В голосе Гали послышались истеричные нотки. — Но знаю одно — тебе нужно срочно в тепло.

Она потащила её куда-то, а Ева шла следом, машинально переступая и не видя перед собой ничего, кроме Галкиной спины, на которой и сосредоточила своё внимание, чтобы не позволить себе провалиться в ту тёмную пропасть, где больше не будет мыслей ни о чём. И ни о ком.

Глава 25

Слёз больше не осталось. Я просто однажды перестала плакать и больше не проронила ни слезинки. Так было не легче, но я была рада этому сомнительному достижению, потому что Галка наконец успокоилась, решив, что я иду на поправку. А я не желала разубеждать её в этом и просто молчала. И больше не плакала.

Сколько дней прошло с тех пор, как я в последний раз видела Адама, я не знала. Не спрашивала об этом и у Гали — мне просто было всё равно. Неделя, месяц или десять лет — разве это важно, когда понимаешь, что ничего не изменится, и что проще тебе не станет?

Утром я заставляла себя вставать с постели, ночью — ложиться в кровать. Занималась какими-то несущественными делами, чтобы только мама, папа и подруги чувствовали себя спокойно. Вопросов о случившемся они больше не задавали. Даже Галка притихла по этому поводу, поняв, что распространяться ни о чём я не стану. А у меня просто не было на это сил — вновь вытаскивать из себя то, что я надёжно, как мне казалось, похоронила, вновь пропускать через себя всё, что чувствовала — было смерти подобно.

А умирать во второй раз я не хотела. Да и вряд ли бы у меня получилось сделать это снова.

В тот день, когда я вновь нашла повод дышать, Галка позвонила мне раньше обычного. Я как раз «дочитывала» книгу, которую взяла наобум с полки, когда в комнату заглянула мама.

— Милая, ты держишь книгу кверху ногами, — мягко улыбнулась она, когда я перевела взгляд на неё. — И тебе Галя звонит. — Она продемонстрировала мне свой телефон. — Уже меня набрала. Ты не можешь ей ответить со своего сотового?

Я отложила книгу, взяла телефон и, поблагодарив маму, набрала номер Галки. Судя по голосу, у неё была для меня какая-то ошеломительная новость.

— Жди нас минут через двадцать. И никуда не уходи. Мы скоро будем, — заявила она, породив во мне безумную мысль, что под «нас и мы» она имеет ввиду себя в компании Адама.

— Кто — мы? — выдавила я из себя, чувствуя, как впервые за несколько дней в моей груди бешено забилось сердце.

— Увидишь, это сюрприз! — выдохнула Галя и отключила связь.

Я забегала по квартире, не обращая внимания на то, что дыхание, срывавшееся с моих губ, больше похоже на предсмертные хрипы. Наскоро причесалась, сменила растянутую старую футболку на блузку, а шорты — на джинсы. И миллион раз подбегала к окну, чтобы понять, что моё предчувствие меня не обманывает — Галке действительно каким-то невероятным образом удалось уговорить Адама меня выслушать. О том, что подруга не знала истинного положения вещей и вряд ли бы отправилась к Левандовскому, я почему-то не думала.

Раздавшийся через целую вечность звонок в дверь, заставил меня едва не подскочить на месте и устремиться в прихожую. Я судорожно сражалась с дверным замком, пока дверь не открылась и на пороге не появилась сияющая Галка, держащая перед собой коробку, из которой доносилось какое-то многозвучное пищание.

Адама рядом с ней не оказалось.

— Ты просто обязана их взять, — заявила Галя, вручая мне коробку и понуждая отступить вглубь квартиры. Сама стащила куртку и обувь и кивнула с довольным видом: — Сегодня ты выглядишь намного лучше.

А я стояла, улыбаясь, как идиотка и понимала, что все мои надежды снова рухнули. Нестерпимое поражение для той, у кого совсем недавно отняли всё.

— Кого взять? — уточнила я, когда Галка забрала коробку и потащила в мою комнату. — Только не говори, что там какие-нибудь хомяки.

— Нет. Лучше. Смотри.

Она выудила наружу пищащий комок, в котором я узнала новорождённого котёнка. Он слепо тыкался в её ладонь, ежесекундно открывая крохотный ротик и издавая жалобные звуки.

— Откуда он у тебя?

— Он не один. Их тут четыре штуки. Посмотри.

Я заглянула в коробку, где, прижимаясь к её стенкам, передвигались на дрожащих лапках ещё три котёнка. И каждый из них пищал, очевидно, отчаянно зовя маму.

— Так откуда они?

— Лида из приюта позвонила. Спросила, как тебя найти. Им сегодня утром подкинули. А выкармливать некому.

— И ты думаешь, что этим займусь я?

— А ты не займёшься?

Я запрокинула голову и расхохоталась. Мне совсем не было весело, скорее, я смеялась над собой. Вот оно — моё будущее. Разведённое нелепое чучело с кучей кошек. Из глаз снова брызнули слёзы, а я ведь пообещала себе, что больше не стану плакать. Я отёрла их тыльной стороной ладони и посмотрела на Галку, пытаясь понять, не шутит ли она.

— Ты серьёзно считаешь, что я должна приютить четырёх новорождённых котят и их… выкармливать?

— Абсолютно.

— То есть, по-твоему, я ни на что иное больше не гожусь?

— Ева, не глупи. И на мне не срывайся. Я подумала, что…

— Подумала она! Забирай свой зверинец и выматывайся. Слышишь?

Я не понимала, откуда во мне взялась эта злость. И не понимала, почему Галка вдруг решила, что мне можно поручить четырёх слепых крошечных животных для выхаживания. Тут самой бы выжить, а не жизни спасать. Выбежав из комнаты и хлопнув дверью, я устремилась на кухню, где достала из буфета початую бутылку коньяка. Такими темпами можно было спиться, но меня это почему-то волновало в самую последнюю очередь.

Вернуться к себе пришлось минут через пять, когда я услышала доносящийся даже из-за двух дверей плач Галки. Подруга ревела в последний раз настолько отчаянно лет в шестнадцать, когда впервые серьёзно влюбилась, а он оказался козлом. И вот теперь обнаружилась рыдающей над маленьким комочком, которого держала в ладонях.

— Гал… ну ты чего? Ты из-за котят, да?

Я тоже почувствовала, что из глаз снова потекли слёзы, уселась рядом с подругой и обняла её.

— Они же умрут… Я же не смогу ими заняться, у меня работа… А в приюте сказали, что вряд ли осилят такую нагрузку. Я же не могу сейчас их отнести на мороз и выбросить, — шептала она, пока котёнок тыкался то ей в ладони, то в свитер. Наверняка был голоден.

— И не надо никуда их выбрасывать. Ты меня прости, я не знаю, почему сорвалась. Конечно, я заберу их себе.