С того момента, как Галка привезла ей документы, внутри Евы будто что-то окончательно умерло. Поставило точку в том, что касалось её надежды. Призрачной и почти несбыточной надежды, что они с Адамом снова будут когда-то вместе.

Даже дышаться стало после совсем иначе — не так болезненно, хоть и с въевшейся навсегда отравой понимания, что Левандовскому не было до неё теперь никакого дела. Он просто избавился от неё, как от ненужной вещи, не позволил ни объясниться, ни сказать ничего в своё оправдание. Да, вина за случившееся лежала и на ней, но Ева понимала, что сделала бы ровно то же самое, если бы ситуация повторилась.

Томас, Джерри и Лучия — Ева до сих пор удивлялась тому, откуда Оля взяла имя для единственной из трёх малышей кошки — подросли, и больше у Евы не было оснований оставаться в Хрустальной. Но мысли о том, как она вернётся в Екатеринбург и что будет чувствовать при этом, не оставляли её, понуждая раз за разом прокручивать в голове всевозможные варианты.

Ева как раз размышляла о том, на какой день договориться с Олей, чтобы уехать из Хрустальной, а заодно и торжественно передать ей подросшую Лучию, которую подруга собиралась оставить себе, когда в дверь постучали.

Вздохнув, она отложила недомытую тарелку обратно в раковину, вытерла руки, грозно посмотрела на Томаса, висящего на шторе, и отправилась открывать. Это наверняка была соседка Вера Анатольевна — грузная женщина лет пятидесяти, перманентно скучающая и повадившаяся ходить к Еве то на обед, то на ужин. В последние дни они частенько проводили время вместе за разговорами. Вернее, говорила Вера Анатольевна, а Ева только кивала в ответ, не особо прислушиваясь к беседе о правительстве, ценах на картошку и каким-то чудом попавших в речь соседки биткоинах.

Открыв дверь, Ева собралась было уже пригласить Веру Анатольевну, но замерла на месте. Пальцы с силой сжали ручку двери, а улыбка, как приклеенная, застыла на губах. Ева зажмурилась, но когда открыла глаза — перед ней всё ещё стояла не соседка, а Адам Левандовский собственной персоной.

Тысяча мыслей о том, что делать, закружились в голове Евы сводящим с ума хороводом. И среди них не было ни одной относительно того, что будет лучше предпринять не в целом, а для её, Евиного, спокойствия. Всего одного взгляда на Адама хватило, чтобы тщательно выстраиваемая мифическая невозмутимость исчезла, заместившись чудовищной растерянностью.

Она много раз представляла, что будет говорить или делать, если вдруг ей выпадет хоть один из миллиарда несуществующих шансов встретить Адама и просто с ним поговорить. Но оказалось — всё было зря. Потому что слов не было. Он стоял напротив неё, в точности такой же, каким она его помнила, и спрашивал, можно ли ему войти.

— Нет! — найдя в себе силы каким-то чудом, выкрикнула Ева, с силой захлопывая дверь и прислоняясь к ней спиной. Она закрыла глаза, безуспешно пытаясь совладать с отчаянно колотящимся в груди сердцем. Сердцем, которое, вопреки здравому рассудку, рвалось к мужчине, стоящему в каком-то полуметре от неё.

Ей нужно было всего лишь подождать. Всего лишь вытерпеть и не открыть эту чёртову дверь, чтобы убедиться, что она просто нафантазировала себе Адама… снова. Но нет… вряд ли даже её воображения хватило бы на то, чтобы настолько остро почувствовать и дурманящий аромат его парфюма, и этот взгляд, который не давал ей покоя с самой первой их встречи.

Досчитав до тридцати, Ева всё же повернулась, открыла дверь, отчаянно боясь, что Адам не стал ждать и просто уехал. И выдохнула, когда он обнаружился там же, где и был несколько секунд назад.

— Заходи.

Ева наклонилась, успевая подхватить с пола Томаса прежде, чем тот выскочит на улицу. Развернулась и пошла вглубь дома, бросив через плечо:

— Только я не одна.

Адам замер на несколько мгновений, обескураженный резкой реакцией Евы и захлопнувшейся перед его носом дверью. Постоял немного, переваривая произошедшее. Хотя ее поведение при его внезапном появлении, наверное, было вполне закономерным, столь громкий отказ все же застал его врасплох. Вот только не для того он, черт возьми, промчался тридцать километров, как сумасшедший, чтобы взять и так просто уйти. И никакая дверь ему в конечном итоге не помешает осуществить то, за чем приехал сюда. Теперь, когда увидел ее снова — особенно.

Адам почувствовал, что понемногу успокаивается. Главное — что он нашел ее. Что она действительно здесь. А выслушать его ей все равно придется, даже если ради этого он будет вынужден торчать под ее окнами сутки напролет. Потому что достучаться до нее было настолько важным, что готов был ждать безоговорочно столько, сколько потребуется. Потому что за те короткие мгновения, что она смотрела на него, увидел то, что все определяло — ее неравнодушие.

Он уже хотел было постучать ещё раз, чтобы уведомить Еву, что никуда отсюда не уйдет, пока она его не впустит или не выйдет сама, когда дверь снова распахнулась и его всё-таки пригласили войти в дом.

Он прошел внутрь и замер на полпути, когда Ева вдруг сказала, что не одна. Левандовский пробежал по комнате быстрым взглядом, ища признаки присутствия мужчины, но натыкался только на разные кошачьи принадлежности — выстланная одеялом корзинка, лоток, когтеточка и множество игрушек, разбросанных повсюду.

Адам чуть расслабился и, стаскивая с рук перчатки, присел на подлокотник дивана. Долгим взглядом посмотрел на Еву, пытаясь понять, что она сейчас чувствует.

— Не одна? — нарочито спокойно переспросил он. — Что ж, тем хуже. Придется его убить, а я надеялся, что обойдется без кровопролития, — произнеся все это, Левандовский невозмутимо пожал плечами, сохраняя совершенно серьезное выражение лица.

— Убить? — переспросила Ева, вскидывая брови. — Попробуй. Если рука поднимется.

Она подошла к Адаму, игнорируя те неуместные чувства, что он в ней рождал, и сунула ему Томаса. Тот мгновенно уцепился коготками за пальто и принялся карабкаться наверх, когда Ева отпустила его и отошла, чтобы сесть за стол. Ноги её, почему-то, не держали.

— Если тебе есть, что сказать, говори, — наконец нарушила она установившееся молчание. — У меня мало времени. Как видишь, я завела себе детский сад, — она обвела рукой комнату, в которой Лучия умывалась лапкой рядом со стареньким шкафом, а Джерри занимался излюбленным делом — бросался на висящий почти у пола лист фикуса, который был больше похож на тесто, пропущенное через лапшерезку. — И планирую перевезти его обратно в Екатеринбург в ближайшее время.

Ева сделала глубокий вдох и выдала то, что совершенно не собиралась говорить, но всё же произнесла:

— К сожалению, Юрий Ростиславович не прячется под моей кроватью, чтобы я могла попросить его «убрать тебя отсюда», потому я тебя слушаю. Но времени, как я и говорила, у меня мало.

Адам подавил готовый вырваться «ох», когда котёнок вскарабкался по нему, как по дереву и добрался когтями до незащищённой шеи. Поймав его прежде, чем тот, чего доброго, изрядно сократил бы ему шевелюру, Левандовский взял животное на руки и погладил, слушая, как котёнок начинает мурчать ему на ухо.

— Я тебе больше скажу — тебе пришлось бы меня выслушать, даже если бы тут пряталось десять Юриев Ростиславовичей и не только, — ответил Левандовский, заставив себя проигнорировать и ее сарказм, и ясное указание на то, что времени для него у Евы нет. — А сказать есть что. И спросить — тоже. — Он почесал котёнка за ушком и, решив не ходить долго вокруг и около, начал прямо с места в карьер:

— Сегодня состоялась презентация твоего друга Фогеля, которая, надо сказать, с треском провалилась. И меня просто замучило любопытство, чем так провинился перед тобой этот несчастный, что ты сбыла ему кошачью мочу в исполнении Этьена? — Адам усмехнулся и, покачав головой, добавил:

— А если серьезно — я понял, что все оказалось не так, как мне виделось и что катастрофически ошибся. Но до сих пор не могу понять, какого черта ты вообще связалась с Фогелем?

— А Вероника тебе об этом не поведала? Ну, о том, почему я связалась со «своим другом» Фогелем? Странно. Я думала, она сочинит ещё пару животрепещущих историй на эту тему. Представит тебе всё в каком-нибудь эдаком свете, а ты поверишь ей. Больше же тебе некого слушать и некому верить, не так ли?

Ева не смогла оставаться больше на месте, потому что если бы и дальше сидела, изо всех сил стараясь держать спину ровно, Адам бы заметил, как дрожат её руки. Ей осталось только подойти к окну и повернуться к Левандовскому спиной.

Значит, её план сработал — Фогель действительно пошёл на поводу своей уверенности в том, что она передаёт ему тот самый аромат, над которым Адам работал много времени. Хоть в чём-то она выиграла, проиграв при этом ни много, ни мало — а собственную жизнь, в которой когда-то был Адам. Или оставался в ней и сейчас? Ведь не просто же так он приехал? Или ему нужно было только услышать ответы на свои вопросы и ничего больше?

— Я связалась с Фогелем, Адам, совсем не потому, что мне солгала Вероника, рассказавшая страшные истории о том, что тебе грозит опасность. И уж конечно не потому, что желала от него денег или чего ты там успел себе напридумывать.

Голос Евы звучал устало, почти равнодушно — в противовес тому, что она на самом деле испытывала. Но больше она не имеет права верить в то, что всё может быть иначе. Потому что второго крушения своих надежд она больше не вынесет. И не спасут никакие подброшенные котята, щенята и бог весть кто ещё.

— Я связалась с ним потому что безумно, до какой-то сумасшедшей одури тебя любила. И так просто и безоговорочно бросилась тебя защищать в своей нелепой попытке сделать то, чего совершенно не требовалось делать.

Ева заложила руки в задние карманы старых джинсов и всё же нашла в себе силы повернуться к Адаму.

— Твоё «нелепое чучело» просто предприняло нелепую попытку защитить тебя от того, что на самом деле никакой опасности не представляло. И у меня для тебя плохие новости, Адам. Ты катастрофически не умеешь выбирать себе женщин.