Жизнь на хуторе была несладкой. Женщины рожали в лесу и шли с плетёной корзинкой ягод или грибов в одной руке, а в другой держали новорожденного младенца и шли обратно на хутор к повитухе, которой не знали, сколько уж ей лет, чтобы та порезала нить да помыла. Говорили, будто этой старой ведьме уже больше ста лет, что она так долго живёт, потому что ест рубашки младенцев, в каких они рождаются. Боялись её, проклинали, но и без неё не могли жить.

Видно, одно проклятие всё-таки получилось. В последнее лето, когда я там жила, померла вся семья из-за того, что дети собрали не те грибы, которые можно есть. Что поделать, и такое случалось. Агнежке было тогда шесть лет, а Гришке и того пять. Это были внуки повитухи. Какие грибы они могли собрать? Кинули в чан, да в печь и съели всей семьёй вечерой (вечером).

Сама бабка выжила – она принимала роды у Марыйки. Тяжело носила Марыйка. Весь день и всю ночь повитуха жгла над её головой травы, не была она с внуками. Помогла родить хлопца, а своих не уберегла детей. Была бы с ними, не ели бы это. Она все грибы знала. Такое не только у неё было. Кто-то всегда находил отраву да ел.

Ещё волки ворошили наши сараи. Зимой часто недосчитывались скотины из-за них. Один раз и на человека напали.

Так жили и остальные хуторские дома. Мужчины уходили в лес, а мы, женщины и дети, не знали, что за этим лесом есть куда больше домов и людей, хотя мужчины говорили нам это постоянно. Почему никто из них не взял свою жонку (жену) и детей, не посмел уйти туда, перестав морить себя голодом, я не понимала.

Целыми днями братья пропадали на охоте или у пана, к которому надо было идти через лес с рассветом, а я подметала дом гусиным пером, общипывала худого петуха, которым даже одного человека не прокормишь досыта и задавала матери вопросы: «Почему? Почему мы родились на этой скудной земле? Почему мы не можем уйти в другое место, где есть солнце и мягкая земля?»

Мать всегда вздыхала и говорила, что на Юрьев день мой татка (отец) пойдёт просить у пана место поближе к нему, вместо вольной на день. Что такое Юрьев День, я не знала, да и про Бога я не ведала ничего. Никогда не задавала вопросов, что это за деревянный крестик висит у всех на груди, и откуда он и у меня. Ничего.

Я думала, что тот пан, к которому братья шли работать и был Богом. Но когда я такое сказала при братьях, меня засмеяли. А я не понимала почему, они же так о нём говорят, об этом пане, будто он был не человеком.

…

Однажды татка пришёл с братьями после повинной у пана. Смочили этого петуха в воде с травами да репой – вот и вся еда. Сидим да едим, да только татка в тот вечер на меня глядел всё и глядел, и вздыхал тяжко. Матка (мать) его и спросила, что случилось. Тут-то татка и сказал:

– Та пан будет молодуху (молодую невесту) себе в нашем хуторе искать. Приедет в воскресный день, кали все отдыхать будут.

– Пан? А что с панной?

– Та ещё одна померла на сносях. Ни дитя, ни жены. Надоело пану это. Здоровая баба ему нужна. Вон у нас какие, сами рожают. Сына он хочет! Вот и смотрю на нашу Марку. Некрасивая. Не выберет её пан.

– Да. Худющая. И глаза такие, будто вот-вот заплачет. Рот кривой, хмурая, – поддержала тогда разговор матка. – А чевой он из панских не выберет? Одобрят ли хуторскую?

– Так хто ж узнает, что молодуха хуторская? Приоденет как панну, хорошенькой станет, та будут панной величать.

Что значит жизнь у пана? Это дом, тепло, еда. А что ещё надо простому мужичку? Кабы в этом добре жили его дети! Вот и смотрели батьки (родители) на меня, да не видели во мне счастья. Не жить мне у пана. Я и сама знала, что есть у нас девки пригожие (красивые), да обидно было, что я не была такой. Ну почему я родилась такой? Я тоже хочу жить у пана в добре!

Убирала я всё со скамьи и тихонько плакала от обиды, что не судьба мне быть с паном. Но могу ли я судьбу обмануть? Чего нет у пригожих наших девок, что есть у меня? Розум (ум)! Вот за что меня пан повинен выбрать!

До воскресного дня ещё долго было. Тогда я счёта не знала, у пана уже научили, и по памяти помню, что было десять домов на хуторе, а вот сколько было у меня дней до воскресного дня никак не вспомню.

Задумала я сделать всех пригожих на воскресный день больными. Вспомнила, в лесу видела синий цветок, матка просила голыми руками не брать, то отрава, обожглась бы. Вот и продумала на следующий ранак (утро) подарить нашим девкам эти цветки, чтобы ими себя к приезду пана украсили. Обожгутся, покраснеют, а я пригожей буду среди них!

Так я и сделала. Собрала цветы, руки были в меху, что тата носил в морозы, да принесла показать всем нашим красавицам, что украшу себя перед паном этими цветами, да выберет он меня. Девки смеялись, чего я руки в меха замотала, обманула, что зимно (холодно) мне. Смеялись тогда с меня, но позавидовали и пошли в лес за цветами.

Накликала я беду на наш хутор. Тот цветок был пёсьей смертью. К воскресному дню похоронили тех пригожих девок. Ядя, Авгия, Агнеся, Богуся и Геня.

Приехал пан, а выбрать то нечего. Стою я, да ещё три девки. И тут он выбрал не меня, а другую! Не думала я, что люба она будет пану! Горе мне было! Выть хотелось, упасть в ноги пану и просить забрать меня. Только хотела сделать это, а он и сказал, что заберёт ту девку завтра ранком, привезёт одежду паненки, кабы за ночь простилась с батьками да приданое собрала. Вот моё спасение! У меня был ещё день.

Уехал пан, а я думать начала как погубить, да уехать завтра с паном. Ту девку звали Аделей. И люб ей был хлопец(мальчик) хуторский Вильдан. Не хотела она к пану, да батьки её ей счастья хотели. Вот и спасли меня Вильдан да Аделя.

Подговорила Вильдана этой ночью с Аделей на прощание в каханни (любви) признаться, да вместе побыть. А потом и с Аделей поговорила, что больше Вильдана она не увидит и будет всю жизнь ложиться с нелюбым (нелюбимым) паном, да детей его носить. Прослезилась тогда Аделя, уговорила её.

Встретились ноччу Вильдан и Аделя в нашем сарае. Обещала им, что посторожу, каб никто их не увидел, а сама глядела за ними в щёлку меж брёвен. Как только услышала писк Адели, что Вильдан начал своё дело, так и побежала к родне своей и рассказала, что сейчас делают Вильдан и Аделя. Быстро весь хутор узнал о голубушках, прибежали тогда батьки Адели и вытащили обоих за космы. Пороли при всех.

Приехал пан ранком, да рассердился, увидав, что девка побита. Быстро кто-то ему из наших рассказал о случившемся. Зол был, не тем, что девка порчена, а тем, что может носить дитя Вильдана. Туто (тут) я выскочила, пощипав себя перед этим за щеки и губы, каб (чтобы) пригожей выглядеть, да просила пана меня выбрать, рассказывая, что моя мать сама рожала без повитух, а одного из моих братьев вообще у реки родила, когда рушник мыла. Худой была, такой же, как я зараз (сейчас), да после родов первых и стала больше в боках.

Так он и решил меня забрать вместо Адели. Наспех накинула панское платье. Уехала я в этот же день. Уезжала и видела гордость в глазах батьков и слезы обиды Адели.

Глава 3


Панночка прервала рассказ очередным глотком воды. Отец Александр уже отбросил мысль о том, что это всего лишь предсмертная истерия невинной женщины. Всё внутри него отрицало то, что сейчас рассказала умирающая панночка. На секунду ему показалось, что это просто лихорадочный бред, но, к своему сожалению, признаки лихорадки не были обнаружены, а речь была поставлена чётко и ясно. Это был не вымысел.

Панночка уже самостоятельно отхлёбывала воду с маленького кувшинчика, но руки всё же не до конца приобрели силу, потому вскоре кувшинчик соскользнул и упал. Женщина недовольно цокнула и вытерла рот рукой:

– Позвать кого-нибудь убрать? – неловко спросил священник.

– Не надо, продолжим, – слабо отмахнулась женщина. Её голос всё равно ещё был сиплым.

– Кхм, кхм, кхм. Далее…следует говорить «за все свои грехи прошу…» – робко продолжил юноша.

– Я ещё не всё договорила! – возмутилась панночка.

– А … продолжайте.

– Я не стала женой пану, лишь родила ему троих детей за эти десять лет, что жила с ним.

Как только я приехала в панскую хату, пан сразу же повёл меня к лекарям. Холодные и грубые пальцы меня щипали везде, будто я была не человеком, а куском мяса или кочаном капусты.

Пану сказали, что со мной всё в порядке, только стоит получше кормить, иначе шерая (серая) буду зусим (совсем).

Пан по-отечески предложил мне вместе с ним поесть, на что я адразу (сразу) согласилась. Я никогда не забуду это: я впервые ела и наслаждалась вкусом. То были фляки. Наваристые. В душе я ликовала, что буду теперь всегда так есть, а не просто глотать что-то, что батьки считали съестным.

Тогда и пан мне казался красивым мужчиной. Полный, с красноватым лицом, пышными светлыми усами, с хорошими волосами. Я видела в нём отца. Но вместе с тем я к нему испытала отвращение – ведь он меня забрал сюда не для того, чтобы просто накормить, а, чтобы сделать то же, что и Вильдан с Аделей, да ещё и детей родить! Этого я представить не могла. Мне тогда казалось, что он такой старый! А ведь ему было только тридцать дет!

Поначалу он меня не трогал. Только нанял учителей, чтобы обучить чтению, письму, мелкому счёту, да правилам треклятого этикету!

Как он ни старался меня воспитать говорить по-русски, до сих пор говорю иногда своими хуторскими словами. Сам был не лучше. Бранился на мужичков горше пьяницы! Редко он показывал меня кому. Одна русская приезжая говаривала на меня такое «не жена, а любовница». Спустя пару месяцев он пришёл ко мне в покой (комнату) и сделал саправдной (настоящей) любовницей.

Как только я родила первого дитя, мальчика, пан дал вольную моим батькам и разрешил прийти жить в вёску (деревню) поближе. Братья быстро женились на местных вясковых девках с разрешения пана, а батьки вскоре померли, но поспели натешиться внуком.

Я стала совсем взрослой с появлением сына и напрочь отказалась отдавать моего сына кормилице. Мой сын сосал только мою грудь! Не соврала я тогда пану, быстро я в бабу превратилась! Там уже появился и второй сын. Пан никак натешиться не мог! А потом я и дочку родила! И все уродились в пана. Светлые да полные!