– И что теперь? – спрашивает Хит, и я ощущаю его теплое дыхание на животе даже сквозь ткань облегающей синей майки. Пульсирующая дрожь пробегает по моему телу, и я знаю, что он это чувствует.

– Теперь ничего. Это и есть поддержка.

– И всего-то? – Еще одна волна дрожи.

– Можешь вращаться, если не устал… да, медленно, вот так. И представь, что все это происходит на льду.

– Разве я не должен поднять тебя выше? Как штангу? – Он уже вытягивает руки, поднимая меня над головой.

Я взвизгиваю, и у меня подгибаются локти, так что всей своей тяжестью я обрушиваюсь ему на лицо, и мы оба валимся на землю.

Хит охает, ударяясь спиной, и я издаю похожий звук, когда врезаюсь в него. Его руки подхватывают меня за бедра, и он поднимает голову.

– Ты в порядке? – Прежде чем я успеваю ответить, он ругается себе под нос. – У тебя кровь.

– Правда? – Я приподнимаюсь на его груди и соскальзываю, ощупываю бровь и чувствую влагу под рукой. Когда же я вижу красноватое пятнышко крови на пальцах, у меня темнеет в глазах. Что-то теплое давит на порез, и твердый голос Хита прорывается сквозь темноту.

– …ты меня слышишь? Брук, посмотри на меня.

Я фокусирую взгляд на его лице, нависающем надо мной, пока чернота не начинает отступать.

– Наконец-то. Очнулась. – Он откидывается назад и шумно выдыхает, но его большой палец все еще прижат к моей брови. – У тебя в какой-то миг глаза закатились. Это всего лишь маленький порез. – Он поднимает большой палец. – Да, уже и не кровоточит. Смотри.

Я чувствую, что лицо зеленеет, приближаясь к цвету травы, и крепко зажмуриваюсь, опуская голову между согнутыми коленями.

– Брук?

Я отмахиваюсь от его беспокойства.

– Дай мне минутку. – И дышу глубоко, вдох-выдох.

– Это от вида крови?

Я киваю. Глубокий вдох.

– Даже такая малость?

Я снова киваю. Глубокий выдох.

– Вау. Никогда не видел такой реакции на кровь.

– Это практически у всех в нашей семье, – говорю я, все еще сосредоточенная на дыхании. – Помню, мне тогда было восемь, мама порезала палец, когда шинковала помидоры или еще что, и мы с Джейсоном прибежали на ее крик. Она потеряла сознание, к тому же, падая, рассекла ножом подбородок, и я бухнулась в обморок следом за братом, ударившись головой об угол стола. Отцу пришлось везти нас троих в отделение неотложной помощи накладывать швы. – Уже заканчивая рассказ, я слышу учащенное дыхание Хита. Я поднимаю на него глаза. Он выглядит так, словно и сам вот-вот вырубится.

Я тотчас оглядываю его на предмет полученной травмы, которую могла не заметить поначалу, но ничто не указывает на то, что он пострадал. И тут я вспоминаю, о чем только что говорила. Как мои родные пугаются крови, как Джейсон отключился при виде простого пореза на пальце. Я замираю и смотрю на Хита широко распахнутыми глазами.

Джейсон всегда отключался при виде крови, но почему-то в ту роковую ночь он оставался в сознании достаточно долго, чтобы нанести Кэлу смертельное ранение ножом. Я не знаю, как он мог это сделать, что так сильно завладело его разумом, чтобы позволить ему это. Вопросы без ответов заставляют меня безвольно лежать на земле, но Хит реагирует иначе.

Не говоря ни слова, он встает и направляется к своему грузовику.

– Хит, постой! Я не хотела…

Он останавливается, но машет рукой, не давая мне договорить.

– Слушай, все равно уже поздно. Хватит на сегодня. Мне пора. – Он пробегает пальцами по волосам и смотрит под ноги, а потом снова встречается со мной взглядом, но тут же отводит глаза. – Я уже говорил тебе, что постараюсь помнить, что не сержусь на тебя. Я действительно очень стараюсь, но, если останусь, не ручаюсь за себя, и мне потом будет плохо, понимаешь?

Я обхватываю локоть свободной рукой и поспешно киваю, как будто все понимаю и не обижена тем, что он чувствует потребность бежать от меня. Я понимаю, да, но очередной вдох дается мне с трудом. Мы все время пытаемся не причинять друг другу боль.

Но сейчас я сделала ему больно, и он не остался в долгу.

Оба хороши.

Я даже не знаю, как попросить у него прощения – разве что отпустить его?

– Да, наверное, уже поздно. – У меня еще есть время до начала смены, но я вижу, что с каждой секундой самообладание обходится ему все дороже. Мне совсем не хочется оставлять эту неопределенность между нами, особенно когда я не могу решить, что он имеет в виду – то ли ему нужно уйти сейчас, то ли он уходит навсегда. – Ты как… завтра?

– Пока не знаю. Я должен… – Он жестом показывает на свой пикап, и, когда на этот раз порывается уйти, я не пытаюсь его остановить.


Той же ночью – так поздно, что уже, наверное, на следующий день, – я получаю от него эсэмэску.


Я буду там завтра.

Глава 24

Моя вторая тренировка с Хитом начинается намного бодрее, чем первая, в основном потому, что мы больше помалкиваем. Полужимовая поддержка освоена и твердо стоит на ногах – в смысле, на высоте, – и, при немалом мужестве с моей стороны, мы переходим к полному жиму.

– Я все понял, – говорит Хит, когда мы занимаем исходную позицию.

– Надеюсь. – Я не переживаю, что он меня уронит; больше волнуюсь, что могу испугаться, оторвавшись так высоко от земли.

Памятуя о нашей прошлой неудачной попытке, Хит выбирает для занятий лужайку с более густой травой. Конечно, будет больно, если упаду, но, надеюсь, на этот раз обойдется без кровопролития.

Он сжимает обе мои руки, прежде чем присесть на корточки, и в следующее мгновение я взлетаю вверх – стремительно до головокружения. Он не останавливается на полпути, сразу поднимая меня над собой. Высоко. Слишком высоко. У меня начинают дрожать руки, когда я вижу, как горизонт колышется, словно волны в океане.

– Смотри, не рухни. – Хит слегка отступает влево, для равновесия. – А то я брошу тебя прямо на задницу.

Я опускаю глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, автоматически напрягая руки после его угрозы.

– Я серьезно. Больше ты меня не уложишь, я этого не допущу.

Я никогда не видела его таким, поэтому не сразу улавливаю лукавый блеск в его глазах.

– Вот это другой разговор. Видишь? Не так уж плохо, верно?

Глядя на его запрокинутое лицо и кривую улыбку, я киваю, но, стоит мне перевести взгляд вперед, головокружение возвращается. Молниеносная реакция Хита не дает нам загреметь на землю, когда я все-таки лечу вниз, но он крепко прикладывается носом о мою грудину в процессе этого полета. Обеими руками он хватается за лицо, как только, довольно грубовато, ставит меня на ноги.

– О, прости. Хит, я так виновата.

Он поворачивается ко мне спиной, и его слова звучат приглушенно.

– Отойди отсюда. Я пытаюсь определить, идет ли кровь.

Я делаю огромный шаг назад, комкая нижнюю кромку майки, и смотрю ему в спину.

– Мне показалось, я не так сильно ударила тебя в этот раз. Он ведь не сломан, правда?

Он снова поворачивается ко мне, и я вижу его раскрасневшееся, но, к счастью, не окровавленное лицо.

– Нет, не сломан. – Глаза у него немного слезятся, но в остальном он вроде был цел и невредим.

Я кусаю губы.

– Мне действительно очень жаль.

Он ощупывает нос.

– Скажи мне еще раз, почему мы не делаем это в воде?

– Потому что прямиком отсюда я должна идти на работу, а мокрые волосы и ледяной каток – не лучшее сочетание.

– Тогда скажи: ты никогда не думала, что, возможно, фигурное катание – не лучший вид спорта для того, кто боится крови и высоты? – В его тоне нет враждебности, но я, должно быть, ударила его по носу сильнее, чем казалось, раз он решился даже полушутя задать этот вопрос.

– Как ты думаешь, почему я всегда была фигуристкой-одиночницей?

Он ворчит в ответ что-то нечленораздельное.

– Может, мы потренируемся на низких поддержках, пока не разберемся со страхом высоты?

Я предпочитаю не говорить о том, что мой страх высоты – совсем не то, с чем мы можем просто «разобраться», поскольку живу с ним с рождения, да к тому же мне больше не хочется снова взлетать на такую высоту. Впрочем, немного сострадания мне бы не помешало.

– А ты чего-нибудь боишься? Я имею в виду какую-нибудь фобию, подобную моей, – страх замкнутого пространства, боязнь темноты или что-то в этом роде. – Но вижу, что он думает совсем о другом, когда отнимает руку от лица.

Я чувствую отголосок эмоций с нашей первой встречи, беспокойство и неловкость, когда он встает и уходит глубже в тень. Но чувствую и что-то еще – тоску, причину которой никак не могу понять.

Он отходит от меня дальше, чем я ожидаю, как будто тоже вспоминает нашу первую встречу под этим деревом.

– Это вопрос.

– Я лишь имела в виду…

– Я знаю, что ты имела в виду. – И тогда он подходит ближе и, поколебавшись так недолго, что я бы и не заметила еще неделю назад, слегка прикасается к моим пальцам. Меня пронзает трепетная дрожь, какую обычно вызывают его прикосновения, но на этот раз я не ограничиваюсь лишь осознанием. Мои пальцы отвечают на его жест, и он берет меня за руку. Вот куда устремлен его взгляд – на наши руки, а не на мое лицо, – когда он наконец отвечает.

– Кэл получал полную стипендию в Университете Техаса. Возможно, ты это знала. – Он пожимает плечами.

Я действительно знала. Это одна из подробностей, которая вызывала еще большее осуждение преступления, совершенного моим братом, со стороны тех, кто его освещал. Кэлвин Гейнс не был заурядным студентом. Блестящий, целеустремленный, многообещающий – так его превозносили. «Мир никогда не узнает, чего лишился в результате этой смерти», – подобные заявления повторяли на все лады. Мое сердце сжимается, а потом сжимается еще сильнее, потому что я не могу думать о Кэле, не думая о Джейсоне и не страдая о нем. Чувство вины за эту непроизвольную реакцию чуть ли не душит меня, но я не могу вырвать руку вот так просто, без объяснений. И объяснить что-либо Хиту не могу. Я даже себе не могу ничего объяснить.