Но Рейчел все поняла.

А потом, когда уже вечерело, когда она успела принять душ и надушиться…

– Ой, я забыла на берегу очки. Сбегаю принесу!

– Давай я сбегаю, – вызвался Пол.

Рейчел резко повернулась к мужу и саркастически поинтересовалась:

– Интересно, где ты собираешься их искать? Ведь ты сегодня не был с нами на пляже!

В ответ он так посмотрел на нее тогда, что она до сих пор не может забыть этого его взгляда.

Пол встал, взял ключи от машины.

– Съезжу, прокачусь, – только и сказал он и был таков.

И она его не остановила. Этот момент все и решил. Они оба все поняли. У Рейчел было такое чувство, что она не владеет собой, что ее несет какая-то страшная сила, противостоять которой она не в состоянии.

Райан сидел на ступеньках дома и курил.

Рейчел прошла мимо.

– Я потеряла на пляже очки, – сказала она.

И больше ничего. Да и нечего было больше говорить.

Он встал.

Она продолжала идти, немного впереди.

Он неторопливо, с ленцой, шагал следом.

Наступили сумерки, на пляже уже почти никого не было, только какой-то мужчина выгуливал собаку.

На прибрежных скалах имелась узенькая ниша, окруженная высокими каменными стенами. Когда Рейчел подошла к ней, Райан уже почти догнал ее, она слышала за спиной его частое, жаркое и нетерпеливое дыхание. Но теперь не осталось и следа от той восхитительной напряженности, насквозь пронизанной чувством опасности, которую она испытала здесь днем. Как только Рейчел обернулась, он бросился на нее, крепко обнял, прижал к себе. Она стукнулась головой о скалу, волосы ее цеплялись за шершавую поверхность. Райан резко сорвал тонкую кофточку, вцепился пальцами ей в бедра и резким движением вошел в нее. Он оказался крупнее, чем Пол, ей было больно. Рейчел попыталась вырваться, но он держал ее крепко и двигался в ней все яростней. И вдруг с ужасающей ясностью она сбросила наваждение и поняла: сейчас происходит нечто похожее на кровосмешение. Это потрясло ее.

Тут послышались крики Анны. Голос ее звучал неестественно, казалось, она плакала. Она разыскивала своего мужа… и сестру.

Рейчел попыталась вырваться, но Райан зажал ей рот рукой и продолжил свое дело.

Наконец он кончил. Господи, как долго это продолжалось, невероятно долго! Горячая струйка побежала вниз по внутренней стороне ее ноги.

Рейчел снова вздрогнула. Воспоминание обожгло ее стыдом и отвращением к себе, оно было столь свежим, будто все случилось не много лет назад, а только вчера.

В доме тогда оставалась лишь Кэти, совсем одна. Когда они вернулись, она была вся в крови и плакала. Девочка упала и сильно ударилась обо что-то головой. Слава богу, рана оказалась несерьезная. И слава богу, с ней, Рейчел, тоже ничего страшного не случилось.

Она тогда не забеременела.

Зато заработала герпес. Ей долго пришлось растолковывать Полу, что это за болезнь и какие их ждут последствия. Болезнь осталась с ней навсегда. Пол уехал и несколько недель не показывался, дело шло к разводу. Но потом муж вернулся, и с тех пор всякий раз, когда они занимались любовью, ей казалось, что она вывалялась в грязи.

Шло время, и знакомые уже перестали спрашивать, когда же они заведут детей.

Рейчел встала и бросила несъеденный бутерброд в урну.

Анна так ни о чем и не догадалась.

Или все-таки догадалась?

Трудно сказать, насколько болтлив был Райан в пьяном виде, какие горькие и жестокие истины могли обрушиться на голову ее сестры. Эта рана никогда не заживет, и тяжесть этой тайны порой бывала невыносима.

Тем летом, поддавшись навязчивой идее, она потеряла себя. И потом уже не могла смотреть на мир, как прежде, свысока, не могла больше презирать сестру, не могла спорить с Полом, а уж тем более – выйти из спора победительницей. Она согрешила в библейском смысле этого слова, она утратила добродетель, стала падшей женщиной и с тех пор постоянно как бы пребывала в чистилище. Теперь Рейчел было не важно, что о ней говорят, ведь она-то знала, что недостойна быть рядом с людьми по-настоящему порядочными и нравственно твердыми.

Покидая парк, она всматривалась в лица людей, которые проплывали мимо. Как безмятежно они отдыхают на травке в этот прекрасный летний день. Интересно, много ли среди них тех, кто предавал своих близких? А тех, кто предавал себя самого?

Стуча каблучками по мостовой, она возвращалась в офис.

Вообще-то, Рейчел не любила красные туфли. Но, надевая их, она как бы признавала то, о чем никто другой не знал и не мог догадываться: для нее это был внешний знак ее нравственного падения.

Вернувшись на Джокиз-филдс, она обнаружила, что офис закрыт. Джек куда-то вышел. Открыв дверь своим ключом, Рейчел направилась прямо к столу, решительно достав бумажку с телефоном. Набрала номер и облегченно вздохнула, поняв, что попала на автоответчик: «Здравствуйте, вы позвонили Анне. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка, и я вам перезвоню».

– Это Рейчел. Дорогая, приехала Кэти, остановилась у меня. Что-то у нее там стряслось с ее другом, подробностей я не знаю. И… я подумала, что ты должна быть в курсе.

Она положила трубку. Отодвинула кресло, села и уставилась на кучу бумаг на столе.

Самого главного Рейчел так и не сказала: «У Кэти серьезные неприятности. Я боюсь за нее. Я не знаю, что делать».

Но с другой стороны, ее отношения с Анной всегда определялись тем, что не сказано вслух.

Сент-Джеймс-сквер, 5

Лондон

8 августа 1933 года

Моя дорогая Птичка!

Какая ты все-таки храбрая, что разъезжаешь по сельской местности в этой старой машине, которая того и гляди развалится, выступаешь с речами и агитируешь за Малькольма! Я считаю, что ты для него – величайшее, просто бесценное приобретение. Но уверена ли ты, что это прилично для дамы твоего положения? Не сомневаюсь, что, когда лет через десять ты пригласишь меня в дом номер 10 по Даунинг-стрит на чашку чая, я буду думать иначе, но пока очень беспокоюсь. Я втайне надеялась, что ты единственный человек во всем мире, который еще не сошел с ума, и что Эндслей мог бы стать тихой гаванью, где можно укрыться от губительного влияния идей радикальных политиков, которые снизошли до нас, бедных обывателей. Однако вижу, что и у вас дома теперь придется за столом поддерживать разговоры о политике. Увы, нынче так повсюду. По этой самой причине я и подумать боюсь о том, чтобы в выходные навестить Нэнси. Однако Ник собирается к ним поехать, говорит, что ему страшно надоела невыносимая лондонская духота. Да я и сама не прочь окунуться в жаркий день в прохладную воду. Бассейн у них и впрямь великолепный, а то бы я ни за что не поехала.

Из Парижа вернулся лорд Р., и сегодня мне от его имени прислали удивительно красивое платье. Я просто не знала, что и подумать! Позвонила по телефону, сказала, что это, должно быть, ошибка. Но лорд Р. успокоил меня и заверил, что это идея его жены: дескать, они оба очень хотели бы видеть меня в нем на следующей неделе в Вутоне. Меня пугает только то, что платье мне как раз впору, как в сказке. Не могу понять, чего он хочет.

Ник скоро уезжает в Портофино, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не броситься на рельсы перед колесами его поезда. Интересно, с какой скоростью должен ехать паровоз, чтобы это имело успех? Как ты думаешь, возможно ли скончаться исключительно от страстного физического желания? Какой бы мне придумать предлог, чтобы тоже отправиться в Италию? Вот если бы кто-нибудь прислал мне приглашение в гости. Разумеется, на помощь Маман тут рассчитывать нечего, придется изощряться самой. Да, кстати! Пинки сделал предложение Глории Мэннинг, и бедняжка ответила ему согласием! Теперь он всюду ходит с испуганным лицом, как человек, которому предстоит посетить дантиста.

Интересно, знает ли Глория, какие мокрые у него губы, когда он целуется?

Твоя тоскующая заговорщица и интриганка

Б.* * *

Кейт сидела в итальянском кафе, попивала крепкий капучино и листала книжку с фотографиями Битона, которую ей порекомендовали в библиотеке. На каждой странице были помещены фото представителей высшего общества в период между двумя войнами. Да уж, то был поистине «золотой век». Эти баловни судьбы смотрели на нее из другой эпохи с уверенностью молодости и непоколебимым высокомерием высших существ. Защищенные богатством и красотой, простому смертному они казались небожителями, которых ничто низменное или неприятное коснуться просто не может.

Внезапно Кейт остановилась.

Ее внимание привлекла фотография, на которой были запечатлены несколько молодых людей в купальных костюмах: освещенные яркими лучами дневного солнца, они весело смеялись, стоя на краю бассейна.

Лицо одного из них показалось Кейт очень знакомым. Она пробежала глазами подпись под фотографией: «Дэвид Астор, Николас Уорбертон и Билл Фартинг принимают солнечные ванны. 1931 год».

Да это же тот самый юноша-моряк с фотографии, хранящейся в коробке из-под обуви! Высокий, крепкий и мускулистый, те же живые черные глаза. В лице нечто харизматическое. Он был не только невероятно хорош собой и сложен как Аполлон, но и держался с необычайным достоинством.

Кейт долго всматривалась в эту фотографию. Николас Уорбертон. Без сомнения, тот самый загадочный моряк. Она вдруг вспомнила, где раньше встречала эту фамилию. Мог ли юноша с фотографии быть как-то связан с отчимом сестер Блайт? Она открыла алфавитный указатель в конце книги, поискала, нет ли еще его фотографий. К сожалению, только одна.

Оставив кофе недопитым, Кейт быстро заплатила по счету и, пробираясь сквозь толпы спешащих на обед людей, направилась обратно в библиотеку.

Усевшись на свое место, она набрала на клавиатуре компьютера «Николас Уорбертон» и нетерпеливо нажала клавишу поиска. Компьютер выдал ей двух человек с такими данными (зубного врача с Харли-стрит и какого-то профессора из Канады), а также ссылки на сайт отеля «Бельмонт» в Мейфэре и на сайт магазина хлебобулочных изделий Уорбертона, где расхваливались достоинства хлеба из цельнозерновой муки.