Потом уже Кейт купила в киоске несколько открыток с портретами сестер Блайт – штук пять, не больше, – и сунула их в сумочку.

Выйдя из галереи, она пересекла улицу и вышла на Сент-Мартинс-лейн, где один за другим располагались знаменитые театры «Колизей», «Элбери» и Театр герцога Йоркского. Они почти не изменились с тех времен, когда в их до отказа заполненных, душных зрительных залах сидели и сестры Блайт, наслаждаясь какой-нибудь комедией или опереттой. Кейт медленно пошла по Сесил-корт, узенькой пешеходной улочке, соединяющей Сент-Мартинс-лейн и Чаринг-Кросс-роуд, где находилось множество специализированных букинистических магазинов. В их витринах были выставлены редкие издания книг, а на лотках рядом с ними лежали кучи брошюр и эстампов, словно бы приглашая прохожих взять их в руки, поближе рассмотреть гравюру или пролистать приглянувшуюся книжку.

На одном из лотков продавались эстампы с изображением флоры и фауны, на другом – иллюстрации модных образцов одежды, на третьем – старые политические карикатуры. В этой ностальгии по прошлому было что-то неотразимо притягательное и утешительное. Кейт остановилась.

Порывшись в стопке с политическими карикатурами, она вынула одну из них, забранную в рамочку. Рисунок 1936 года. На нем был изображен красивый джентльмен в черном галстуке под руку с весьма привлекательной молодой женщиной в вечернем платье. Они входили в театр и приветствовали сидящую у перегородки другую, не менее элегантную пару. А в это время за ними растерянно наблюдали со стороны еще двое: мужчина и женщина, оба весьма представительные, хотя уже и немолодые. «Вот так мода пошла!» – с такими словами обращалась жена к мужу. Надпись внизу гласила: «Места в бельэтаже для фашистов».

Для фашистов? Почему?

Кейт взяла карикатуру и вошла в магазин. Колокольчик над дверью мелодично звякнул. Она оказалась в тесном темном помещении, уставленном высокими, от пола и до потолка, книжными шкафами. На просевших от тяжести полках пылились толстые тома. Все было сплошь завалено и уставлено коробками и эстампами, а в самом углу за письменным столом сидел пожилой джентльмен и, попивая из чашки дымящийся чай, читал «Индепендент».

Он поднял голову:

– Чем могу служить?

Кейт протянула ему карикатуру:

– Вы не могли бы растолковать мне, в чем тут смысл? Не совсем понятно, о чем здесь речь?

Старичок принялся сквозь очки внимательно разглядывать рисунок.

– Ну, эта карикатура направлена против определенной группы политических мыслителей тридцатых годов. Что касается изображенной здесь пары, я с уверенностью могу сказать, что это светская львица Энн Картрайт и крайне правый деятель Консервативной партии, член парламента Джеймс Даннинг. В предвоенные годы он был очень откровенен и не лез за словом в карман. А ее политические взгляды отличались широтой и неопределенностью: она то коммунистам сочувствовала, то фашистам. Когда началась война, Джеймса Даннинга даже на время интернировали.

– Интернировали? За что?

– За прогерманские взгляды. К сожалению, в то время было модно сочувствовать фашистам, Освальду Мосли, сестрам Митфорд, «Кливденской кучке».

– «Кливденской кучке»? Никогда не слышала о такой.

– Ну, так их называли в коммунистической газете «Уик». Предполагают, что это был, так сказать, мозговой центр правых сил, хотя полной уверенности в этом ни у кого нет. Все они из высших слоев общества, все друзья Нэнси, я имею в виду виконтессу Астор. Их собрания обычно проходили в ее доме в Кливдене. Теперь это знаменитый отель. Может, помните, с ним еще был связан крупный скандал – так называемое дело Профьюмо? В период между войнами эти люди обладали невероятным влиянием, и не только в политике. По-видимому, они были сторонниками умиротворения Гитлера и установления дружественных отношений с нацистской Германией, причем добивались этого любой ценой. В их группу входили Джеффри Доусон – редактор «Таймс», Филипп Керр, Эдвард Ротермир…

– Ротермир? Это, часом, не тот, который лорд?

– Да-да, именно он. Потом Эдвард Ротермир еще был посланником в Америке. По крайней мере, какое-то время.

– И что, все эти люди были фашистами?

Старичок вздохнул:

– Ну, этого никто не знает наверняка. Сложное было время. Тем более что в события оказались вовлечены жаждущие наслаждений молодые люди, абсолютно не знающие жизни желторотые идеалисты, если не сказать больше. Но пресса их обожала. Поэтому люди, подобные Энн Картрайт с ее политическими метаниями, стремились к широкой огласке своей деятельности – как позитивной, так и негативной.

Кейт еще раз посмотрела на карикатуру, внимательно приглядываясь к молодой женщине с широко распахнутыми глазами.

– А какова ее дальнейшая судьба?

Хозяин лавки пожал плечами:

– Началась война. Стало не до веселья.

– Вы так хорошо знаете историю… Весьма впечатляет, – восхищенно заметила Кейт.

– Видите ли, я специалист в этой области. Если не знаешь, о чем речь, то и не поймешь, в чем соль шутки. А я люблю карикатуры. – Он вернул ей рисунок и, слегка склонив голову в сторону, поинтересовался: – Ну что, вам завернуть?

Кейт улыбнулась:

– Смотря сколько стоит. – Она достала кошелек. – Так сколько?

– Пять фунтов.

Продавец положил карикатуру в коричневый бумажный конверт, и Кейт сунула его под мышку.

– Спасибо. И за урок истории тоже.

– Старик, а еще на что-то гожусь, – подмигнул он ей.

Она снова вышла на Сесил-корт.

Вот еще один, едва видимый след, ведущий в мир Беби Блайт, о существовании которого она прежде и понятия не имела. За всеми этими вечеринками и гламуром скрывалось мощное течение политического экстремизма, невидимое на первый взгляд и непреодолимое. Может быть, Беби Блайт пала жертвой новомодных идей?

Пробираясь в сторону Стрэнда, Кейт пробилась сквозь толпу пешеходов и повернула к Холборну.

Девушку не покидало чувство, что она что-то упустила. Нечто очевидное и вместе с тем очень важное ускользнуло от ее внимания, хотя и находится прямо у нее перед носом.

Ах, если бы можно было снова съездить в Эндслей, хотя бы совсем ненадолго! Наверняка там, на месте, что-нибудь прояснилось бы. Особенно если еще раз заглянуть в ту поразительную, отделанную позолотой комнату. Показалось ли это Кейт, или в самом деле в той комнате царил дух какого-то жутковатого спокойствия, порождающего чувство смутной надежды? Словно комната затаила дыхание и кого-то поджидает.

* * *

Сославшись на головную боль, Рейчел рано ушла домой, и Джек остался в офисе один. Он снова просмотрел записи, сделанные в Эндслее. Почерк Кейт, аккуратный и четкий на первых страницах, дальше становился все хуже. Он нахмурился, пытаясь разобрать описание, чтобы подобрать к нему фотографию для каталога. Джек усердно трудился весь день. Плечи от долгого сидения за компьютером ныли. Обычно бóльшую часть этой работы он делал дома, а потом присылал диск с посыльным.

Словом, прежде Джек редко работал в офисе так долго. Он прекрасно понимал, почему торчит тут. Да и Рейчел все понимала. Но оба они ни словом об этом не обмолвились. Рейчел даже ни разу не осмелилась поддразнить его, а это уже кое-что значило. Обоим было ясно: Джек во всем положился на судьбу, но пытается помочь ей – в офисе больше шансов снова увидеть Кейт. Однако все было тщетно. Вот уже целую неделю она не показывалась. И вместо того чтобы наслаждаться одиночеством, когда никто не мешает работать, Джек то и дело с надеждой поглядывал на дверь.

Ну хорошо, допустим, рано или поздно она все-таки войдет. И что он тогда станет делать? Что он скажет Кейт, когда наконец увидит ее? Про себя Джек решил, что отныне будет вести себя с ней как можно мягче. Но ничего более конкретного так и не придумал.

Джек снял очки, протер глаза и снова уткнулся в лежащие перед ним записи.

«Комод эпохи Регентства, красное дерево, верх из белого мрамора, ножки фигурные… ободранный догола…»

Ободранный догола? Это как? Джек посмотрел на фотографии. Вот он, самый обычный комод, ничего особенного. Он был уверен, что ничего такого Кейт не диктовал. Ну и откуда же тогда взялось это «ободранный догола»? Еще на фотографии виднелось зеркало. А в нем отражались ее округлое плечико и белокурый локон.

С досадой отодвинув кресло от стола, Джек встал, открыл дверь черного хода, вышел в маленький дворик и потянулся, чтобы размять колени. Сегодня, кровь из носу, надо закончить, даже если придется сидеть допоздна. А потом он отправится домой и постарается выбросить всю эту чепуху из головы.

* * *

Кейт толчком распахнула дверь офиса:

– Рейчел!

Внутри было пусто, только открыта дверь черного хода. Да куда же подевалась тетя?

– Рейчел!

Ветерок шелестел листками бумаг на столе, компьютер был включен.

Рейчел наверняка где-то здесь.

Кейт опустилась в глубокое кожаное кресло и закрыла глаза. Господи, как она устала! Должно быть, все еще сказывается перелет из другого полушария. Она с наслаждением откинулась на мягкую и прохладную кожаную спинку и утонула в объятиях кресла. Надо отдохнуть. Хотя бы минутку. Пока не вернется Рейчел.

* * *

Когда Джек вошел, она спала, склонив голову набок, сложив на груди руки и едва слышно посапывая.

– Кейт!

Он произнес ее имя тихо, чуть слышно. Уж очень не хотелось ее будить.

– Кейт… – нерешительно повторил он.

Казалось, она почти не дышит, словно потеряла сознание.

Джек сунул руки в карманы, сделал шаг назад. О, как он хотел, чтобы она пришла! И вот она здесь. Неужели подействовало, неужели так бывает?

Ах, если бы это было правдой!

Джек снова протер глаза. Надо продолжить работу. Или разбудить Кейт и отвезти ее домой. Да, пожалуй, так будет лучше. Однако, приняв такое решение, он вместо этого уселся в кресло напротив.

Она спит, она сейчас такая беззащитная. Во сне человек всегда беззащитен.