А мне остро захотелось попробовать её саму, вымазанную вот в этом аппетитном десерте. Член напомнил о себе ломавшей терпение болью. Взять бы эту… эту… Чёрт!

Я перевёл взгляд на стальную ёмкость, наполненную льдом, стараясь дышать ровно и выбросить из головы эту девчонку. Хоть на минуту забыть о ней. А она, будто издеваясь, уже оказалась рядом и положила ладошку мне на поясницу, заглядывая на этикетки бутылок.

— Розовое. «Anthony's Hill. White Zinfandel»…

Дальше не слышал, сердце билось так сильно, так быстро гнало кровь, что разрывало голову, я мгновенно вспотел, внутри растекалась огненная лава похоти и бешенства. Я готов был порвать девчонку на части. Сжал кулаки и, стиснув зубы, отодрал глаза от бесполезного сейчас льда и встретил твёрдый взгляд Расса.

Он смотрел спокойно и уверено — знал, что со мной происходит, и глазами говорил: «Держись. Или я тебя ударю» — однажды только так он привёл меня в чувство. Он взял Несси за руку и потянул её за себя. Едва заметно покачал головой и, не поворачиваясь, произнёс:

— Экен, Маури, Несси, вернитесь в кухню за столовыми приборами.

Так себе причина, но Маури взял девушку под локоть и увёл её. Он наверняка знал о моей проблеме, хотя я никогда не рассказывал ему, жалел меня, но я не любил этого — меня нельзя жалеть. Ни в коем случае! Он чувствовал меня, как отец. Хотя как раз отец давно от меня далёк, существует на параллельной орбите.

— Ник…

— Убей меня, если я… — глотку перехватило от одной мысли, на что я способен, когда теряю контроль над собой.

— Убью, — пообещал друг.

И сказал это так, что я не сомневался — сделает это, не даст мне окончательно стать бешеным зверем. Однажды это почти случилось.

— Я… сейчас вернусь.

Мне нужно сбросить напряжение.

* * *

Я вошёл в комнату Несси, не ожидая увидеть её там. Мне нужен был её запах, я пришёл за ним просто передёрнуть затвор, пока не из меня не выдернуло последние проблески человеческого разума.

— Что ты здесь делаешь?! — процедил, стиснув зубы и чувствуя, как накрывает горячей пеленой мозг.

— Что с тобой происходит, Никита? — она смотрела на меня снизу вверх, сидя на краю кровати, и я сам не понял, как подошёл к ней вплотную.

— Выйди, Несси! Иначе…

— Что? — она не опустила глаза, смотрела прямо и с вызовом. — Ты не кончил в парке, не трахнул меня час назад. Ты на взводе, и от этого тебе плохо? — она расстегнула мои штаны, и я не мог и не хотел ей сопротивляться.

— Мне всегда плохо. Просто… оставь меня в… — Я проглотил слова, захлебнувшись стоном, когда она освободила член из боксеров и провела по нему ладошкой по всей длине, чуть сжав пальцы.

— Долг платежом красен…

Она облизнулась и без лишних слов накрыла губами болезненный конец. И в голове что-то взорвалось, я будто ослеп и оглох, разучился думать. Я не помнил и не чувствовал больше ничего, только её дыхание, губы и язык, только её нежную ладошку и блаженство, завладевшее всем моим существом от её нехитрых ласк.

Не понял, как подгрёб её под себя и впился в губы, чувствуя вкус малины и перца, смешанный с моим собственным. Как мял её руками, кусал и сжимал, как содрал с неё шорты и вонзился в узкое горячее лоно, вбиваясь зло и резко, расшатывая кровать и сжимая её груди.

Я трахал её безумно, остервенело, рыча от боли в яйцах и ломоты в члене, стремился отдать ей эту муку, низвергнуть её в мой личный ад и больше не оставаться в нём одиноким. Трахал с ненавистью ко всему миру и своей одержимости, со слезами бессилия и отчаяния, вцепившись в её плечо зубами. Я ничего не видел, слышал только свои стоны и яростное урчание и… её тихое «Никита…»

Кончил бурно, сжав её до хруста в собственных мозгах, вминая её в постель, хрипя и всхлипывая от наслаждения и короткого удовлетворения.

Только немного придя в себя, увидел в её глазах боль, почувствовал, как сильно вцепился пальцами в её бёдра, словно когтями в упругую плоть, разжал руки и понял, что оставил на её теле следы, обещавшие налиться многочисленными синяками.

Несси лежала, молчала и смотрела так, будто что-то понимала обо мне. И не осуждала ни за боль, ни за скотское насилие, только что учинённое над ней. Она смотрела на меня как на нормального. Её глаза были так близко. Широко распахнутые, со спокойным взглядом.

И в них сверкали золотые огоньки.

Я вдруг понял, что она гладила и целовала меня, пока я её… рвал.

— Прости… — выдохнул ей в шею, уронив голову и зарывшись носом в её разметавшиеся волосы. Закрыл глаза. — Прости, Несси.

Она обняла меня, погладила по взмокшей спине, запустила пальцы в волосы и тихо ответила:

— Прости, что я тебя… возбудила.

Это было дико слышать. Я не знал, как реагировать и что ответить.

Она возбудила. Но не сейчас. Не сегодня. Возбудила не меня — я всегда возбуждён. Несси возбудила во мне. Она говорила сейчас об этом? Но как… Как?

Меня будто окатило ледяным штормом. Я уткнулся в её плечо, с опухшим и налившимся кровавым следом от моих зубов. Я готов был зализать все раны, что нанёс этой девочке… сильной маленькой девочке, смотревшей так пронзительно и нежно. Я чувствовал себя отвратительно. Конченой мразью. Грязным скотом. Уродом.

— Несси… — просипел пропавшим голосом, горло будто сдавил строгий ошейник, наброшенный на бешеного пса.

— А можно, я тоже буду давать тебе задания? — Это было неожиданно. Я поднял голову и уставился в её глаза. Ждал, что скажет дальше. Но она улыбнулась, ласково провела ладошкой по моей щеке и почти жалобно сказала: — Я есть хочу. Экен обещал мясо с апельсинами.

* * *

Пати на пике Эльдорадо наверняка мало бы чем отличалось от пати на крыше небоскрёба в Нью-Йорке, разве что снега не было. Но было чёткое понимание: если бы Никита захотел снег, он бы выпал. Сейчас он был бы кстати — присыпать чем-то освежающим мне хотелось и его, и себя, и эту окружающую роскошь, раскинувшуюся под вздорным небом большого города.

Облака, будто начинка выпотрошенной в порыве страсти подушки, разметались по небосклону и налились багрянцем закатного солнца. Темнеющая глубина удивительно синего неба с этими омрачавшими его красоту обрывками напоминали взгляд Никиты: такой же глубокий, насквозь пронизывающий, бездонный, болезненно налитый кровью из рваных ран скрытых от всех эмоций.

Каждое облако медленно проплывало над головой, темнея вместе с небом, и оттого алая свежая боль сменялась бордово-чёрными струпьями застарелых надрывов его души.

Мне было больно смотреть на небо, но я смотрела, сидя на коленях Никиты. Сжимала его шею в объятиях и думала… Почему он такой?

— Что ты там увидела, маленькая?

Он огладил мою попу и бедро, убрал с шеи волосы и посмотрел на меня. Я не отрывала взгляд от облака — оно неуловимо менялось: вот только было похоже на цветок гинкго, но уже почти чёрные края лепестков вытянулись в звериный оскал дикой кошки с яркими тёмными пятнами. Ягуар.

— Тебя. Вон то облако похоже на тебя.

Никита повернулся, проследив направление моего взгляда.

— Та ну, какая-то смятая бумажка… — Смятая бумажка… Чем же так смят ты — Никита, что распрямить тебя не получится — всё равно останутся изломы, неровные края и непредсказуемые изгибы. Да, смятая бумажка. — …лучше попробуй, что наготовили Теренс с Экеном, — отвлёк он меня от мыслей о нём.

Никогда бы не подумала, что Никита так прост: Маури и Экен сидели в компании Расса, Теренса и Никиты. Впрочем, Теренс и Расс чувствовали себя здесь как дома. Лишь я одна жалась к своему мужчине, отвернувшись от всех.

Мой мужчина.

Почему-то верилось, что это так. Наверное, это глупо. Просто он первый мужчина. Мой первый мужчина — так правильнее.

* * *

Она была невероятно вкусной — мраморная говядина с апельсинами под соусом из розового вина с кешью и лепестками каких-то цветов. Экен с появлением Несси прямо превосходил сам себя.

Теренс — не только первый в Нью-Йорке стилист, но и fashion-блогер, отлично знающий кухню самых дорогих ресторанов, забыл все слова, едва попробовал кусочек кулинарного великолепия.

— Не, Экен… — Повар вскинул взгляд на парня в ожидании претензии, но заулыбался белозубой улыбкой, когда услышал: — После этого я не хочу другого мяса. Как мне теперь забыть этот вкус? — вымакивая соус и причмокивая от удовольствия — что уж совсем против всяких норм великосветского этикета, проворчал парень. — Как несправедлива жизнь. Вот тебе, Никос, досталось всё самое лучшее: страна, город, дом, Тенесси, Экен, я…

— Маури… — продолжил я список.

Но добавить имена друзей не успел — Теренс перебил:

— По Маури молчу — это не он у тебя, это ты у него. Ему бы сигару, бокал виски и на яхту с девочками, а тебя открывать перед ним дверь…

Несси покосилась на меня, ожидая реакции. Я откинулся на спинку кресла и сделал глоток виски, задумавшись…

Я бы и открыл перед ним. Любую дверь. И я этих дверей ему столько предлагал… Но он предпочитает открывать двери мне. «Когда открою для тебя дверь в последний раз, я скажу тебе об этом, сынок» — никогда не забуду эти его слова. Это был наш негласный договор.

И я сначала ждал, что он скажет об этом, когда я окончил школу… когда окончил MIT… когда открыл исследовательский центр… слил бизнес с отцовским… Маури всё так же открывал двери, несмотря на новейшую систему суперумного дома. И я уже не понимал, какую дверь и когда он откроет передо мной в последний раз.

Вздохнул, ссадил Несси с колен. Маури и Экен о чём-то беседовали с Рассом — повар, похоже, снова жаловался на боль в суставах, а дворецкий последнее время плохо спал. Всё-таки они уже старые мастодонты, пора бы назначить им пенсию и отправить на покой, но я совершенно не готов видеть дома кого-то другого. Они — моя семья.