Ульяна Громова - Дело всей жизни. Книга вторая

— У индейцев майя ноль — символ пустоты, наполненной до краёв… — Я скривился — и тут майя. Просто рок какой-то. — У меня пара ответов завалялись. Вопросы к ним подобрать не могу… — подтолкнул к конструктиву собеседник.

— Как пустота может быть наполнена? — хотелось разобраться в себе, и кого как не свой внутренний голос об этом спрашивать?

— Кувшин лепят из глины, но используют его пустоту; пробивают двери и окна, и только их пустота даёт свет и выход. — Манускрипты майя я бы расшифровал быстрее. — Ты изучаешь мозг, но продолжаешь сомневаться в тонких материях. В этом твой диссонанс, — добавил собеседник.

США, Нью-Йорк

Никита…

Рассветы без солнца. Ночи без звёзд. Цветы без запахов. Я без тебя.

Без чувств. Ни боли. Ни тоски. Ни желаний.

Меня нет. Не может быть в мире, где нет тебя.

Мой Никита.

Горящие перья прекрасного «Голубя» осели пеплом. Ты ошибся. Он не обжёг — он сжёг меня дотла. Я сгорела с тобой в огне. Мы вместе осыпались пеплом.

Время застыло. Я застыла.

Никита…

***

Россия, Москва

Сжимал в трясущейся руке «Black Diamond» и едва удерживал разум в голове, а себя — в кресле самолёта. Меня трясло, как голого в Антарктиде, но не от холода. Я всеми фибрами души чувствовал, что с Несси творится что-то неладное. Мысленно звал свою девочку, не понимая, сам цепляюсь за неё, утопая в боли от разрыва с ней, или её не отпускаю куда-то, откуда не возвращаются. Сердце билось везде — от кончиков пальцев до вставших дыбом волос. Казалось, я и есть сердце, и бьюсь один за неё и за себя, и не биться не имею права. Страшно подумать, что случится, если успокоюсь, если меня перестанет трясти, если перестану задыхаться. Я жил сейчас за двоих — за себя и мою Несси.

Смотрел на дрожавшую руку и молился и Богу, и Кришне, и Аллаху, и Вэкэн Танке и дьяволу во всех его обличиях, лишь бы меня знобило, колотило и выворачивало наизнанку и дальше. Не понимал, что происходит, но точно знал — моя девчонка за гранью, и я — единственный, кто её удержит. И тянулся к ней всем своим существом, чувствуя, что глаза налиты слезами.

Рыкнул на подошедшую узнать, всё ли со мной хорошо, стюардессу — безумно испугался, до сжавшегося в спазме живота, что потеряю это невозможное по всем законам физики ощущение связи с моей любимой девочкой. Во рту высохло, сознание мутилось, желудок сжался в горошину, а кровь… вместо неё текла боль в чистом виде, питала каждый атом и била в виски кувалдой.

«Несси… Несси… Несси…» — шептал без устали во внутреннее пространство, в эфир, цеплял зов к магнитной решётке Земли и пускал воздушным змеем в космос, в ноосферу, в виртуальную реальность…

«Несси… Несси… Несси…»

Бесновался в глухой, никому не видимой истерике, и неотвратимо осознавал — меня без Несси нет. Если с ней что-нибудь случится, если оборвётся эта нить, я просто открою дверь самолёта и шагну в бездну.

«Несси… Несси… Несси…»

Она — мой грааль. Мой дурман. Звал и не чувствовал ответа, кричал в страшную пустоту, блуждал в ней слепо и глухо, прислушиваясь к ощущениям — я и сам был пуст, исчерпан до дна.

Моя девочка не отвечала, ментальное море застыло, не давая даже мелкой ряби надежды. Мой бином будто перестал существовать. И это ввергало в липкий ужас…

Девять часов между небом и землёй тянулись дольше всей моей жизни. Лишь оторвавшись от земли и проводив взглядом останки горящего «Голубя», я понял, какую совершил ошибку. Роковую, дикую, бесчеловечную. Бил себя кулаком по колену и порывался развернуть российский лайнер, приземлить его и броситься к моей девчонке.

Плавильный котёл в душе выплёскивал огненную кислоту смешавшихся противоречивых чувств, чадил, забивая чакры, и ошпаривал мысли едким туманом. Не оставлял меня, и когда я уже слонялся по аэропорту Шереметьево, натыкаясь на людей, их чемоданы и какие-то предметы.

Я знал, что будет тяжело и больно, но что вот так…

В три часа ночи идти никуда не хотелось, хотя «Центурион» обеспечил бы мне президентский номер в лучшей гостинице. Просто всё это сейчас не имело никакого значения: плевать на комфорт и всё вокруг, на все свои возможности. Я завис в безвоздушном пространстве, и единственное, что делало меня живым — этот мой личный ад. Я был уверен: чем больнее мне, тем легче моей любимой девочке, моей королеве. Её образ прошивал душу золотистыми искрами ясного взгляда, я чувствовал вкус её губ и ладошку на плече, вдыхал её воображаемый аромат и трясся от сводившего с ума желания прижать её к себе и больше не отпускать.

Но всё что сделано — имеет цель. И я обязан пройти весь путь до конца. Иначе дело всей моей жизни развеется прахом. Я не индивид. Я симбиот себя самого с теми, кто из года в год тянул меня из похоти, симбиот с особой связью, сцепившей меня и Несси. Теперь я знал наверняка — она и есть то, ради чего я всё это делал, как бы дико, жестоко и бесчеловечно это ни получалось. Она — мой тотем. Тот человечек, ради которого я укрощу в себе чёрного ягуара и…

…больше никогда не сорвусь.

И моему мозгу придётся подчиниться.

Никогда раньше собственная жизнь не казалась мне бесценной. Когда она принадлежала только мне, я ею не дорожил, но теперь я сшит с моей любимой девочкой, теперь кровоток один на двоих. Сердца — как сиамские близнецы, души — как две половинки целого. Я больше не распоряжаюсь собой, мои решения теперь напополам, мои желания теперь наполовину. Но Несси не дополняет, её просто нет. Чужая боль не болит, чужие желания не волнуют… пока эта боль и желания не становятся твоими.

Я боялся признаться себе, что боль для неё оказалась слишком невыносимой, её душа не вместила, разлетелась осколками.

…Ты ведь и правда хрустальная, Несс…

И это я разбил её. Эгоист, поджавший хвост, испугавшийся боли, которая придёт когда-то. Впервые в жизни я получил шанс быть счастливым и любимым, и я отказался от него. Я не лидер. Я устал. Смертельно устал бороться. Но это не оправдывает того, что я трус.

Трус. Я даже лишить себя этой усталости не смог. Пустить пулю в висок и шагнуть с небоскрёба не сумел — внутренний голос находил причины этого не делать, порой глупые, но от этого и самые убедительные. Я цеплялся за «сначала надо на отца переписать бизнес и собственность», «ещё не доделан проект, а вдруг вот он…», «надо помыться, чтобы потом не мучились с моей бездыханной тушей…» — идиотские причины не покончить со всем немедленно. Внутренний голос тихим шёпотом перекрывал крики отчаяния. И даже попытка «шёлковой» смерти по иронии госпожи Судьбы тоже провалилась с треском трусов. Теперь я с отвращением вспоминал, как вызвал пару десятков проституток из самых завалящих борделей и трахал их без презерватива, глотая таблетки для потенции с одной лишь целью — заразиться СПИДом и сдохнуть. Никто в мире с такой надеждой, как я, не ждал, когда эта зараза прицепится. Не прицепилась.

А вот сейчас я почувствовал, что не могу сдохнуть. Лишился этого права. Вместо него появился страх. И больше всего — за мою Несси.

Проще всего купить обратный билет и упасть ей в ноги. Но…

— Армат, всё это не помешает мне общаться с Несси?

— Нельзя, сэр. Ни у кого, а у неё тем более, не должно остаться сомнений, что вы погибли. Сам по себе Дарнелл Фостер — шакал. Против вас наверняка играет кто-то другой. За мисс Тенесси могут наблюдать. Она станет неинтересна и будет в безопасности, только если вы не акцентируете на ней внимание. Вы и так на пресс-конференции сказали о ней слишком много…

— Ты не представляешь, чего хочешь от меня… — покачал я головой и схватился за неё, запустив пальцы в волосы.

«Механик» лишал меня возможности любого контакта с моей девочкой, даже одностороннего.

Утро встретил вместе с дождём. Стоял у входа и смотрел в небо, не чувствуя под ногами землю. Между небом и землёй. Между похотью и любовью. Между желанием быть с Несси и уберечь её от своего общества. Эгоизм скулил о праве на пусть недолгую, но счастливую жизнь с любимой девушкой, но я ведь сам поборол минутную слабость.

Она снова оказалась сильнее, смогла прогнать меня и уйти сама.

Мой внутренний голос говорил…

Чёрт. Быстрым шагом вернулся в здание аэропорта и купил сим-карту. Легко запоминавшийся номер — 8 919 999 0000 — обнулил сомнения.

— Утра, внутренний голос, — хмуро бросил в динамик.

— Четыре ноля? Символично, — ответил Максим.

— В чём смысл? — не понял.

Для меня ноль — это я сейчас. Полное ничто и никто. Пустая оболочка с фаршем незримых и невесомых, но уничтожающих меня проблем. Человек без друзей, дома и понимания, что делать дальше, как жить, и — главное и самое важное — как не отпустить агонию.

— У индейцев майя ноль — символ пустоты, наполненной до краёв… — Я скривился — и тут майя. Просто рок какой-то. — У меня пара ответов завалялись. Вопросы к ним подобрать не могу… — подтолкнул к конструктиву собеседник.