Я уже минут сорок стоял и любовался не на шутку разошедшейся стихией, выстраивая планы на оставшиеся до возвращения в Нью-Йорк шесть дней.

Смотрел на себя будто издалека и со стороны: башня посреди апокалипсиса как последний оплот жизни, светлый квадрат окна почти на самом верхнем этаже и маленькая фигура человека с расставленными, словно в качку на корабле, ногами и опущенными вдоль тела руками — в одной позе смирение с судьбой и упорное желание выстоять.

Да, наверное, это обо мне.

Биокамин я все-таки зажёг. Поставил рядом тарелку с кусочками горького шоколада и кешью. Устроился в длинном кресле, укрыл ноги пледом и открыл ноутбук — самое время поработать над своими проектами и полистать американскую прессу.

Вбил в Yahoo свое имя, пробежался по заголовкам, открыл и… перед глазами всё поплыло, когда на первой полосе увидел «Интервью из первых уст: как Никита Соломат девственность купил».

«И снова пикантная история в семье конгрессмена Германа Соломата. На этот раз стали известны подробности о его погибшем сыне Никите. Из первых уст интервью по телефону с девушкой в синем, незадолго до своей смерти представленной погибшим миллиардером светской тусовке…»

Я читал исповедь Несси и отказывался верить. Всё от первого секса до взорвавшегося «Голубя». Как она берегла девственность, чтобы продать подороже, как подцепила в кафе миллиардера Никиту Соломата…

В памяти восстало всё: как она отдалась в туалете, спокойно поехала со мной, снесла моё насилие, как безоговорочно взяла и «Центурион», и документы на дом… Всё теперь стало понятно. Я просто идиот, который попался на старый, как мир, трюк меркантильной девицы.

Редко кому выпадает удача узнать истинные лица…

Дочитать не смог — меня душил горький истеричный хохот, сдавивший горло как строгий ошейник, глаза словно заволокло пеленой — я перестал видеть и не сразу понял, что это слёзы. Мне казалось, я схожу с ума — то хохочу, то плачу. Тело словно отказало — я не мог подняться с кресла, чтобы разнести всё вокруг в крошево и выключить свет.

Выключить себя. Чтобы маленькая фигурка в светлом квадрате окна погасла.

Нет больше яркого квадрата в неприступной крепости посреди бушующей стихии жизни. Есть хаос и крушение. Не было больше смысла и желания зачеркивать красными крестиками дни до возвращения в Нью-Йорк, я пометил им — неоновым и жирным — наши отношения с Несси.

Глава 7. Все ходы расписаны

США, Нью-Йорк

Джейкоб

— Значит, так выглядит «заставить его жить на полную катушку, а потом отобрать всё и сразу»? — с сомнением, пристально глядя мне в глаза, со скрытой претензией спросил Рассел.

— Всё будет как должно быть. Я не сделаю больше того, что он сможет мне простить, — похлопал друга по плечу. — Нужно позвонить, а тебе самое время поддержать нашего малыша.

— Прффр, — выдал возмущенно врач, вызывая у меня улыбку — правильная реакция сформирована, нужно потихоньку убирать костыли Ника, он слишком навалился на них своим немалым во всех смыслах весом, просто подмял под себя и не желает жить сам. Отобрать подпорки просто, непросто научить без них ходить. — А что с Несси? — нахмурился тревожно. — Нельзя рисковать…

— Приоритет — Ник. Ему не нужна мамочка.

— Слышал уже. Распечатываешь рецидив?

— Тебе лучше не знать.

— Страшный ты человек, Джейкоб Карриган, — покачал головой Расс. — Не могу даже предположить, что ещё ты попросишь меня сделать.

— У меня все ходы расписаны.

— Ник давно знаком и потому предсказуем, но Несси… Её гормоны и вся эта ситуация… — снова усомнился во мне друг, и его нельзя в этом винить — знание моих методов психокоррекции могли его шокировать.

— Она помчится домой, — ответил на его попытку предвосхитить события.

Врач ждал подробностей, но я показал ему сотовый в своей руке, напомнив, что должен сделать звонок. Он длинно вздохнул и потянулся за своим. Уже выходя из гостиной, я услышал тщательно скрываемую усталость за добродушным «Хелло, Ник…»

Нелегко столько лет разделять депрессию другого человека. Рассу давно пора разобраться со своими проблемами. Он — второй, кого я уберу с дороги.

Открыл телефонную книгу в сотовом и нажал иконку нужного контакта:

— Макс, начинаем репертуарную матричную реконструкцию.

***

Россия, Москва

— Ник, ты лучше других знаешь, что дурь проще выколотить. Или найти кому хуже, чем тебе, и помочь, — взывал Расс к моему здравому смыслу.

— Я в порядке, остынь.

Друг, казалось, был взволновал больше меня. Я будто воочию видел, как он расхаживает по кабинету или, скорее всего, судя по Нью-Йоркскому времени, по своей комнате. Настолько хорошо его знал, что мог описать каждый жест, мимику и взгляд, знал каждое слово, что он мог произнести — ни одно уже сказанное не стало новостью.

Но я не мог представить Несси. Просто не мог. Как она сидит и взахлёб рассказывает о том, как я трахнул её в кафе… Только не она. Не укладывалось в голосе. Такой Несси я не мог представить. Образ алчной суки, возникший, когда читал интервью, так диссонировал с той девушкой, которую я знал, что всё это в голове не укладывалось…

Я неожиданно для себя понял — всё это время ни на минуту не сомневался, что наша с Несси история не окончилась, что мы встретимся, когда я вернусь в Нью-Йорк, и снова будем вместе. Верил, что в этот раз всё получится. Может быть, потому что было ради кого ползти до цели всей моей жизни.

Но теперь я расчертил свою жизнь на крестики и нолики. Обнулил и пометил ими отношения, планы, мечты, которые касались Несси.

— Знакомы мне твои порядки… — вздохнул друг, и я через тысячи километров знал, что с этими словами он сел на диван и потёр пальцами нахмуренный лоб. — Ты точно норм?

— Да, Расс. Я точно норм.

— Ты её любишь? — вдруг спросил.

— Какое теперь это имеет значение? — устало отошёл от панорамного окна и сел в кресло.

— Любовь всегда имеет значение.

— Это мне говоришь ты? — хмыкнул. — Ты же полетел в Канаду порвать отношения с Лолой. Мы оба улетели, чтобы всё порвать… — Грудь сдавило невралгией.

— Ничего у меня не вышло, Ник. Пока летел — кипел, готов был столько всего сказать. Прилетел, увидел — все слова застряли. Смотрит стоит глазищами своими огромными, вроде с вызовом, а за ним боли целая галактика, так и слышал в голове ее мысли: «Что, бросить меня примчался? Давай начинай, скажи, что слабак, что сдался, что не нужна тебе такая».

— Ты же не сдался?

— Я не слабак, порву жилы на душе, вены на сердце, а сделаю её моей.

— Все гораздо проще, Расс, — вздохнул натужно и длинно, выхлёстывая из груди дурной воздух отравленных мыслей, — ещё в восемнадцатом веке русский поэт сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».

— Может, русские женщины такие — ты там ближе, тебе виднее, а наши другие, — справедливо возразил друг.

Я и сам представить не мог, чтобы Несси бегала за кем-то, кто её отверг или обидел — американки гордые, в Штатах личность — не пустой звук.

Моя золотая девочка… Несси…

Сердце вырвала. Мир напополам.

— Расс, давай, отбой, — завершил звонок, положил телефон на стол рядом с ноутбуком и откинулся на спинку кресла, уставившись на город.

Я ещё помнил, как ныло сердце, как разрывалось, как не мог найти себе места, когда улетал в Москву. Помнил, как скучал по Несси потом, когда выплыл из тумана, в который ввергал себя алкоголем, потому что в забытье видел мою девочку. Там — в запределье — мы были вместе. Я словно открывал портал в другое измерение, туда, где мы любили друг друга и не выпускали из рук, мыслей и сердец.

А сейчас я чувствовал другую тоску. Она застыла в уголках глаз, притаилась за слизистой, набухла и слепила. Сердце разорвалось и пробило грудь острыми осколками.

Мне больно всегда. Боль — моя жизнь.

Рассел прав — её нужно из себя выколотить. И боль, и жизнь. Нарваться на отморозков — дать отпинать себя в фарш. Я дико хотел сорваться. И ярость уже пеленала мозг в красный саван, в груди столкнулись холодный циклон разочарования с горячим торнадо дурной силы.

Мой разум пекло. Меня накрывало… И выволокло на улицу.

Я шёл, не зная куда, сжимал кулаки и искал того, кто меня уничтожит.

Я уже уничтожен.

Что же ты с нами сделала, Несси?..

***

США, Нью-Йорк

Я совершенно ничего не могла сказать, чувствовала себя до такой степени виноватой перед Никитой за свою идиотскую откровенность со Стэйрой, понимала, что сейчас выглядела провинившейся собакой, сгрызшей ботинок хозяина, и ничего с этим сделать не могла. Стыдно было поднять взгляд на репортёров, на Коннора и Келли, смотревших на меня и не понимавших, что происходит и что им делать, мои веки словно налились свинцом, я зажмурилась и вдруг почувствовала, как кто-то взял меня за плечи.

Тут же защёлкали камеры, засверкали вспышки, журналисты что-то надиктовывали в свои микрофоны, комментировали всё, что видели, и снимали кафе.

Открыла глаза и подняла на Коннора умоляющий взгляд. Он склонился к моему уху:

— Что происходит? Вызвать полицию?

Замотала головой и закрыла лицо руками, словно могла затолкать обратно хлынувшие из глаз крупные слёзы. Освободилась из рук Коннора, выступила вперёд — надо что-то ответить, покончить с этим ужасом раз и навсегда. Репортеры сразу оживились, вспышки слепили залитые слезами глаза, в голове уже, как ложки, ножи и вилки в пустой кастрюле, звучала какофония вопросов: