Подрагивающие пальцы, прохладные, чуть влажные, видимо, от волнения, пробегают по всей длине, особо останавливаются на головке. Немного сдвигают крайнюю плоть, растирают смазку, выступившую на самом кончике.

Как же хорошо! Я чувствую, как она замирает, разглядывая мою плоть. Как пальцы сжимают головку, как медленно тугим кольцом обвившись вокруг, опускаются вниз по члену, потом вверх… я даже слышу ее участившееся дыхание. Я даже не дотронулся до нее, а она тоже завелась! Я хочу… Мне нужно… Шепчу ей:

— Возьми его в рот!

— Да-а-а! — то ли стонет, то ли шепчет в ответ она. И губы накрывают меня…

Блядь, что за голос? Чувствую, как сон быстро покидает меня. Развеивается, исчезает. Но губы на члене так и остаются настоящими, вполне себе осязаемыми. Стоп, где я? Кто здесь?

— Аля?

Я зову ее и одновременно с этим открываю глаза.

В полумраке комнаты, освещаемой только лунным светом, хорошо виден темный силуэт женщины, склонившейся надо мной, сидящей между моих ног. Длинные волосы закрывают от меня ее лицо, они разметались по моим бедрам, по животу. Но мне не нужно видеть лицо. Я с первого взгляда понял, кто это. И это — не Аля.

— Влада, что ты делаешь?

— Узнал, наконец-то! — она подняла голову, но член из рук не выпустила, продолжая двигать по нему рукой. Она говорит с придыханием, со страстью. — Я соскучилась по тебе! Хочу тебя безумно! Позволь мне…

Вот же ж гадство! Идиот! Зачем согласился ехать к ней? Зачем повелся? Ведь за отдельную плату мог остановиться в клинике. Здесь, как и везде в мире, плати деньги — и будет место и для пациента и для сопровождающего. Я же договорился уже. Но она уговорила.

Где-то на краешке сознания мелькнула гадкая мыслишка: а может, пусть все идет так, как идет? Ну, от меня же не убудет? Не сотрется, в конце концов, от одного раза? И Аля ведь так далеко, в другой стране, за тысячи километров от меня. А Влада — вот она, рядом. И ведь осталось-то всего ничего — несколько движений и вот она — разрядка!

Но мысленно произнес ее имя и как ледяной водой окатили. Какой же я козел!

Отодрал пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в член. Владино недовольство можно было буквально потрогать рукой — напряглась, злится. Какой же я гад! Ведь Владке-то верность не хранил. Пока она в Германии зависала, я дома имел одну давнюю знакомую — дружили чисто для секса. И никаких тебе угрызений совести!

— Почему, Рома?

— Не знаю. Просто не могу.

— Можешь. Не нужно обманывать.

— Прости меня. Если тебе станет от этого легче, то я скажу — могу… и хочу тебя сейчас, но люблю ее, понимаешь?

— Ну, и дурак!

— Согласен.

* * *

Больше трех недель я пролежала в больнице. Завтра обещают снять гипс и, если все нормально, выписать. Я смирилась. И даже не плакала уже, когда смотрела на себя в зеркало. Так как в первые дни.

Когда я увидела себя впервые, я была в шоке. Множество мелких ранок на припухшем лице, синяки под глазами, и короткий ёжик волос. А ведь, оказывается, можно было только в месте, где рана, выбрить! Но так как я была без сознания, некому было отстоять мою красоту.

Я ждала. Особенно в первые дни. Надеялась, что он найдёт меня. Что дверь в палату однажды распахнется и на пороге окажется ОН. Я и хотела и боялась этого. Но он не пришёл. Зачем ему я, когда есть красавица и умница Влада?

Днем было легче. Рядом находились люди, страдающие, радующиеся, переживающие. Ночью я плакала от жалости к себе, от тоски по Роме. Во сне я видела его. И готова была бы спать все время, если бы это было возможно.

Почему я не сфотографировала его? Могла бы хотя бы смотреть на него, мечтать о том, что могло бы, если бы…

У меня было много времени, чтобы подумать. Ну, и я поняла, что жизнь продолжается, несмотря ни на что.

18

Жизнь продолжается, как бы ни было больно. Столько всего навалилось. Выписалась из больницы, приехала домой. Мама еще была в Москве. Забрала Лизу у соседей.

В квартире полный погром. Там и так-то, благодаря Марине, было ужасно. Но сейчас — вообще, кошмар! В нашей комнате все перевернуто вверх дном. Разбит даже маленький телевизор, который был куплен для Лизы. Племянница со страхом озиралась по сторонам. Все вещи валяются вперемешку: наши с наркоманскими на полу. Холодильник отключен от электричества — протухло все, что еще там оставалось. Вонь неимоверная!

А доктор говорил, что мне нужно побольше лежать! Как же тут полежишь? Засучили с Лизой рукава и вперед! Она, умница моя, старается! Смотрю на нее и думаю, сколько ребенку пришлось пережить, а ведь хорошая девчонка, несмотря ни на что получилась!

В разгар уборки раздался звонок в дверь. Тетя Галя, наверное! Она предупреждала, что скоро нас обедать позовет. С трудом разогнув натруженную спину, пошла открывать. Голова кружилась — все-таки нужно полежать немного.

Открыла и обмерла. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда узнала в мужчине, стоящем спиной к моей двери, Матвея. Он обернулся.

— Ну, наконец-то! Знаешь, я устал каждый день тебя караулить!

Он внимательно вглядывался в мое лицо, рассматривал косынку, покрывающую коротко оболваненную голову. В глазах было явное беспокойство, видно, выгляжу я не очень.

— Что с тобой? Ты заболела что ли?

— Можно сказать и так, — я понимала, что встретиться нам, возможно, придётся. Ведь мы с ним заключили, пусть и не официальный, но все же договор. Я должна была отработать месяц. А отработала всего неделю. У них в квартире остались мои вещи. Сейчас я смотрела на Матвея и ждала, в каком русле он будет продолжать разговор — ждать можно было чего угодно, вплоть до криков и обвинений в безответственности.

— Не хочешь меня пригласить в гости?

— У меня — бардак! — Это было правдой, но Матвей явно принял мои слова за простое нежелание впускать его.

— Не хочешь, значит. Ладно. Давай поговорим где-нибудь на нейтральной территории.

Он с сомнением оглядел меня. Вид, скорее всего, показался непрезентабельным, потому что Матвей сказал:

— В кафе ты, конечно, не согласишься, — в ответ на его взгляд я отрицательно покачала головой. — Тогда давай посидим у меня в машине.

Я предупредила Лизу и стала спускаться к нему. Почему так радостно бьётся глупое сердце? Потому лишь, что Матвей — это прямая ниточка, ведущая к Роме? Да он, скорее всего хочет просто выяснить наши рабочие отношения.

Села на переднее сиденье.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать? — он так внимательно меня разглядывает, что становится не по себе.

— Прости меня, я не предупредила и исчезла.

— Та-ак, это я уже знаю. Дальше.

А чего это он со мной в таком тоне разговаривает? Я что, служанка его, что ли?

— Послушай, Матвей, моя жизнь сложилась так, что мне пришлось уйти, не доработав. У меня были на то причины. И я не хочу перед тобой оправдываться. Деньги твои мне не нужны.

— Да что случилось-то? Я вообще ничего не понимаю, — он вдруг потянул руку и стащил с головы мою единственную защиту — платок. И присвистнул от удивления (или от ужаса). — Елки-палки, что с тобой? Зачем ты себя так изуродовала?

Губы затряслись. Я чувствовала, еще секунда и я разревусь прямо здесь. Выскочила и понеслась к подъезду. Но Матвей оказался быстрее, уже у самой двери поймал за руку.

— Прости, прости, не хотел обидеть. Давай по-другому. Я здесь не для того, чтобы выяснять отношения. И ни в коем случае, не хочу тебя в чем-то обвинять. Я приехал из-за брата. Я обещал ему, что найду тебя и ты ему позвонишь. Если честно, я не понимаю, что произошло. Ты исчезла. Он тебя искал. Дозвониться не мог. Что, трудно было как-то дать о себе знать?

Он так разглядывал меня… казалось, что моя новая внешность вызывает у Матвея отвращение. А ведь я по пути домой в парикмахерскую заглянула — и меня аккуратно, (на затылке еще повязка), подстригли. Коротко, но прилично. Его отношение было неприятно. А что будет, если его брат увидит меня такой? Он тоже будет так смотреть? Нет, не желаю! Не хочу в его глазах выглядеть уродкой! Не хочу жалость и отвращение чувствовать в Ромином взгляде! Если скажу ему правду, он же Роме распишет, какая я несчастная. Тому меня жалко станет. Приедет ко мне, чтобы увидеть своими глазами, насколько все плохо. А здесь я — такая! Нет, ни за что!

— Я решила изменить имидж. Телефон потеряла. Позвонить, как ты понимаешь, поэтому не могла.

— Я обещал Роме, что ты ему позвонишь. Я могу прямо сейчас набрать его — и вы пообщаетесь. Он переживал за тебя, искал. Ты ему не безразлична.

Ага, так я и поверила. Если бы хотел, нашел бы. Ты же нашел!

— Сейчас все изменилось. Я изменилась. И не только внешне. У него есть красавица-невеста.

— Вот давай не будем решать за него! Дай свой номер, он сам тебе позвонит! И разбирайтесь в своих чувствах без меня! А-то я с вами с ума сойду.

Я задумалась. Как поступить? Я очень хотела, просто безумно хотела услышать его голос. Даже если это будет в последний раз. Но ведь если бы я что-то значила для него, он бы мне сказал, что согласился оперироваться. Мы же с ним об этом говорили, а он ни словом не обмолвился. А Владе сказал. Если бы я что-то значила для него, он бы нашел меня, в конце концов, не в другой же я город уехала! Где он был, когда мне было страшно и больно? Но так говорила внутри меня гордая стерва. А любящая женщина хотела знать только одно — как он? Что с ним? Сделали ли ему операцию?

И не спросить об этом не могла. Накрыла голову косынкой — ни к чему всему моему дому видеть мой позор! И все для себя решив, сказала:

— Ему сделали операцию? Как он?

— Да, три дня назад. Нормально. Пытается вставать.

Слезы подступили к горлу. Как же мне хотелось бы сейчас быть рядом! Помогать ему. Видеть, как он счастлив! Но у него есть кому помогать и без меня.