Рукой скользнул под тонкую кофточку, по горячей коже спины, к застежке бюстгалтера. Попытался расстегнуть его, но одной рукой не получалось, просто просунул ладонь снизу, сдвигая вверх тонкую ткань. До дрожи хотелось потрогать ее. Накрыл ладонью твердый сосок, чуть опустил вниз руку, чтобы коснуться только подушечками пальцев. Погладил, сжал, снизу поддерживая небольшую грудь ладонью — она вцепилась в волосы, оттягивая мою голову от себя. Опомнилась и хочет сбежать? Всмотрелся в затуманенные глаза. Что? Обиделась?

— Поцелуй меня… здесь… — шепотом, прерывающимся голосом… и голову мою направляет к груди.

Куда только делась моя злость? Испарилась, растаяла. Откуда-то из глубин души поднялась волна небывалой, неиспытанной ранее нежности. Схватил за край кофточки, она, с готовностью, подняла вверх руки, — стащил. Наклонился, поцеловал упругий розовый холмик — какая нежная, какая шелковистая кожа! Она выгнулась, позволяя, разрешая сделать то, чего, похоже, хотел не только я, но и Аля. Облизал сосок, втянул в рот, посасывая, прикусывая, смакуя… Потом то же самое, только с другой грудью. И так, пока она не застонала, не задрожала в моих руках.

Отстранился, чтобы посмотреть на нее, чтобы запомнить эту девушку, такую честную, такую отзывчивую… Чтобы запомнить ее такой — разгоряченной, с торчащими сосками, с длинными распущенными волосами, касающимися моих колен, с припухшими губами и глазами, следящими за каждым моим движением… Не мог сдержаться, чтобы вновь не впиться в приоткрытые губы…

… Пришёл в себя, услышав поворот дверной ручки. Кто-то снаружи пытается войти в дом! Как хорошо, что Аля догадалась дверь замкнуть. Это Матвей, любой другой человек позвонил бы. Сейчас он своим ключом откроет дверь. Отстранил Алю, взглянул в глаза и сказал:

— Малышка, беги в комнату.

Она непонимающе, удивленно смотрела на меня, пока я осторожно снимал ее с колен. В двери повернулся ключ, Аля метнулась в мамину спальню. Я схватил ее кофточку и спрятал себе за спину. Дверь открылась и в прихожую вошёл мой брат…

* * *

Забежала в комнату, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. Прижала ладони к горящим щекам. Вспомнила, наконец, что совершенно голая по пояс, сбившийся вверх лифчик — не в счет. Позорище! Сама предлагала ему… На меня будто ведро ледяной воды вылили — так стыдно было!

Что за вечер! Сегодня я целовалась сразу с обоими братьями с разницей в десять минут. Но эти два поцелуя — как неба и земля. Это как раскат грома и удар по пустой кастрюле ложкой. Это… как конфетка и торт. Это — нельзя сравнить. Но я пыталась.

Матвей поцеловал меня возле подъезда. Было приятно. Не столько приятен сам поцелуй, сколько понимание того, что Я нравлюсь такому интересному привлекательному мужчине.

Ну, собственно, и все. Поцеловал, я развернулась и ушла. И продолжения мне не хотелось.

Но это… это не поцелуй… это взрыв какой-то. Взрыв, который произошёл внутри меня. Ладно, он творит непонятно что, от него спиртным несет за километр! Но я-то, я! Сама на него набросилась. А когда он стал ласкать грудь… я готова была прямо там ему отдаться… Ужас!

Поправила бюстгальтер, надела футболку. Ой, кофточка же там в прихожей осталась! Матвей же все поймет! Что он обо мне подумает! А если бы он вошёл и увидел меня полуголую на коленях у брата? А если бы Рома узнал, что я с Матвеем целовалась? Мысли метались в моей голове. Я не могла понять, чего бы я не хотела больше. Одно знала совершенно точно, дальше работать в этом доме будет ещё труднее.

11. День четвёртый

Утро снова началось с крика. Я слетела с кровати и, кажется, еще с закрытыми глазами, понеслась на этот крик. Возле двери в Ромину комнату остановилась. Вспомнились его слова о том, чтобы ноги моей утром у него не было. Но он закричал снова, и я вошла.

Я увидела примерно такую же картину, что и вчера. Его голова металась по подушке, он стонал, как от боли, руки сжались в кулаки. Лицо покрывали капельки пота. Я схватила висевшее на стуле полотенце и, не раздумывая, села на краешек кровати. Пусть ругается сколько хочет, сейчас ему плохо, и я побуду рядом.

Полотенцем вытерла пот со лба. Погладила по щеке рукой. Бедненький, как же ты мучаешься! Я знала, что жена и сын Ромы погибли в аварии. Наверное, он был ее виновником, раз так страдает. А Вадим — это, наверное, его мальчик. Как же Роме тяжело жить, зная, что он виноват в смерти собственного ребенка? В такой ситуации будешь ненавидеть и себя и весь мир! Мое сердце просто разрывалось от жалости к нему. Но я понимала — раз он прогнал меня вчера, значит не хочет, чтобы его жалели.

Только сдержаться не могла. Гладила по голове и повторяла одно и то же много-много раз.

— Все будет хорошо. Все пройдет. Милый мой, хороший мой…

Он спит, он все равно ничего не слышит…

* * *

Пришёл в себя, не понимая, где я. То ли в машине, то ли в больнице. Почему же так болит голова? И кто это рядом со мной? Не мамин голос. Вероника? Нет, она же погибла. А может, может это Влада приехала? Голос казался знакомым, важным. Я вот-вот вспомню…

— Влада?

Прошептал, и тут же вспомнил. Только было поздно. Аля отдернула руку, встала с кровати и тихонько пошла к выходу. Прохрипел ей вслед.

— Аля, стой.

Но она все равно ушла. Испугалась, что снова наору на нее, или ей не понравилось, что я Владу позвал? Вот дурак! Откуда она взялась, эта Влада? С чего вдруг это имя дурацкое мне вспомнилось? Сколько я ее не видел? Через пару месяцев после аварии она приезжала. Попытался встать, но было больно. Болела спина, причем боль отдавала в ноги. И даже показалось, что судорогой свело пальцы на ноге. Такого раньше не было. Может, это я так восстанавливаюсь? Может, скоро буду ходить?

Почему-то впервые за полгода это показалось важным, я даже обрадовался. Но боль постепенно ушла, а ноги я не ощущал, как и прежде. Перебрался в коляску. Нет, к Але в таком виде нельзя. Сначала в ванную — насколько это возможно, без помощи, привести себя в порядок. Как же голова болит!

Так я ж вчера пил! И немало, между прочим, выпил!

Побрился. Этот процесс стал трудным, потому что для коляски места в маленькой ванной недостаточно — можно было сидеть только в одном положении. Бриться приходилось с помощью маленького зеркала — до большого я просто не доставал…


Пекла блины. Ждала. Надеюсь, сегодня будет без капризов! А может, снова будет отчитывать за то, что пришла к нему в комнату? Больше не пойду, раз он такой.

А еще мучил вопрос, кто такая Влада. Раз Рома ее звал, значит она дорога ему. Жену-то Вероникой звали. Значит, не жена. Любовница? Почему тогда его мать сказала, что он мною интересовался, в окошко за мной следил? А где она? Любит ее, наверное, раз вспоминает, когда плохо именно о ней. Я ее не знала, но она мне уже была неприятна. Вот с чего, спрашивается, я решила, что имею на него какие-то права? Из-за одного поцелуя? Застыла, глядя в стену перед собой, вспоминая, как он целовал. Он просто был пьян. И ему было все равно, с кем целоваться. Это я напридумывала себе глупостей! Опомнилась, когда блин уже сгорел. Аккуратно, оглянувшись и убедившись, что Ромы поблизости нет, выбросила в мусорку.

Так, хватит их печь. Еще не известно, будет ли он есть мое изделие. Как же себя с ним вести? Что говорить? Когда уже заваривала себе — кофе, ему — чай, услышала скрип за спиной. Остановился совсем рядом. Нужно повернуться. Нет, не могу! Пусть первый что-нибудь скажет!

— Аля, прости меня!

Простить? За что? За грубость? За поцелуй?

— Аля, повернись!

Медленно повернулась, опустив глаза в пол. Как же посмотреть-то на него?

— Аля, прости! Я вел себя, как… идиот! Я грубил, говорил гадости! Прости! Вообще-то, я не такой, правда. Ну, посмотри на меня. Я сильно тебя обидел вчера? Аля, зачем ты снова отворачиваешься? Давай поговорим!

Щеки горели, потому что он, оказывается, все помнит. Я-то, в глубине души, надеялась, что он мог забыть. Пьяный был, после кошмаров своих, мог ведь? Но, нет. Не повезло.

— Если сейчас не повернешься, я снова тебя поцелую.

Я повернулась, он рассмеялся.

— Вот сейчас Я на тебя обиделся!

— Почему?

— Ты так резко повернулась, явно не хочешь повторения. Простишь меня?

— Прощу… Завтракать будешь? Я блинов напекла.

— Только если ты будешь есть вместе со мной.

Начала ставить на стол блины, варенье из холодильника, чашки, сахар. Подумав, достала сметану. Подвинула к нему поближе. Он отодвинул назад.

— Ты помнишь, да, что простила меня? Можно теперь признаться, что сметану я ненавижу?

— Зачем тогда просил?

— Хотел тебя позлить.

— А сейчас уже не хочешь?

— Мне правду говорить? Или отшутиться?

Я задумалась. Обхватив руками горячую чашку, смотрела на стол, на свои пальцы, только не ему в глаза. Боялась увидеть в них насмешку. Но он притягивал, как магнитом. Осмелилась только поднять глаза на его руки. Но и тут было чем полюбоваться. Какие длинные пальцы, ногти аккуратно обрезаны, на запястьях вены проступают! Вчера он меня ласкал этими руками… Почувствовала, как лицо снова краснеет. И не сбежишь, не спрячешься, вон, как внимательно разглядывает. Стоп, он что-то спрашивает.

— Что?

— Аля, ты меня слышишь? Что не так? Ты обижаешься на меня? Может, мне лучше уйти?

— Нет, Рома, — впервые назвала его по имени, ведь это мысленно я так зову его давно, а вдруг он против? Пришлось все-таки посмотреть в глаза. — Если честно, то я не могу сосредоточиться. Я все время думаю о том, что вчера произошло и…

Зачем я это говорю? Он же пытался обойти эту проблему стороной. Вон шутит! А он сегодня еще красивее стал! Побрился! Боже мой, какие у него губы! Он же вчера меня… Ой, нет, нельзя!