– Ну что бы там ни было с пунктом об отношениях, мы не будем с тобой общаться ни в какой форме, пока ты не признаешь, что вчера был абсолютным мудаком.

Сэл хмыкает и подносит стакан с водой к губам, чтобы сделать глоток. Если Харлоу так делает и чувствует себя комфортно, что ж, ко всем чертям.

Я ставлю локти на стол и говорю:

– Вчера я был абсолютным мудаком.

Харлоу долго изучает мое лицо, оглядывая губы, лоб, глаза. А потом, слегка дернув одним плечиком, завершает этот идеальный момент:

– Думаю, вам с Сэлом стоит начать.


С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ работы ланч проходит с огромным успехом. У Сэла миллион вопросов, а я в состоянии ответить на них все и в придачу дать ему дополнительную информацию по вопросам, о которых он даже не задумывался. Я подписал договор на оказание услуг консультанта – с пятизначной суммой в качестве гонорара, так что сразу могу помочь ему с декорациями и отдельными деталями съемок. И я немного ошеломлен тем, как буквально за несколько дней моя жизнь изменилась и повернулась на сто восемьдесят градусов.

Что же касается Харлоу, это полный провал. Она заполняет несколько страниц блокнота записями, кажется, записывая все, что я говорю, и даже задает несколько вопросов сама, но если не считать нашего легкого флирта в самом начале встречи, она даже не смотрит на меня.

Но и это больше, чем я ожидал. Если честно, я думал, что она будет игнорировать меня все время или как минимум не будет переходить на личные вопросы при Сэле. Тот факт, что она не смогла удержаться от флирта со мной, придает мне уверенность в моем намерении поехать к ней в отель после ужина.

Когда дверь ее номера распахивается, мне кажется, что я ошибся дверью и Лола просто решила меня окончательно запутать. Но потом я понимаю, что загадочная женщина, которая мне открыла, и есть Харлоу – в огромном махровом халате, с полотенцем на голове и лицом, покрытым чем-то белым и потрескавшимся…

– Это одна из тех масок, которые удаляют излишнюю влагу, а заодно и не излишнюю? – спрашиваю я.

Она вздергивает подбородок, сужает глаза. От этого вся эта белая конструкция на лице идет трещинами.

– Чего ты хочешь, Финн?

Чего я хочу? Мне нужна она. Я хочу, чтобы она открыла дверь шире, пуская меня внутрь. Хочу потянуть за пояс у нее на талии, снять халат, поцеловать ее. Я хочу вернуть все обратно, вернуть нас, и гораздо на более долгий срок, чем двенадцать часов.

Но сначала…

– Я хочу, чтобы ты смыла эту маску, а то мне кажется, что твое лицо разламывается на части.

Со вздохом она захлопывает дверь перед моим носом.

Гостиничный коридор тянется, кажется, на километр, и я невольно задумываюсь, сколько мужчин в нем оказывались вот так перед захлопнувшейся перед их носом дверью. Это очень шикарный долбаный отель. И я думаю, что много.

Я снова стучу в дверь кулаком.

Она отвечает не сразу, после долгой паузы, как будто отошла от двери и думает, стоит ли вообще ее открывать.

Но затем дверь все-таки открывается, и Харлоу тут же уходит в сторону ванной:

– Входи. Сядь куда-нибудь, только не на кровать. Не вздумай быть милым, не вздумай раздеваться и не трогай мое нижнее белье.

Я сажусь в кресло в углу, сдерживая смех.

– Я иду смывать маску потому, что для этого пришло время, а не потому, что ты мне сказал это сделать. И если бы мне не казалось, что от нее мое лицо разваливается на куски, я бы оставила ее на все время твоего короткого визита, просто чтобы позлить тебя, гигантский ты придурок! – Она скрывается в ванной, закрывает дверь, и я слышу звук льющейся воды, когда она включает душ.

Черт возьми. Думаю, она собирается меня простить.

Харлоу выходит через десять минут, снова завернувшись в халат, но волосы у нее теперь влажные и распущенные, а лицо чистое, без следа от маски. У меня вдруг перехватывает дыхание, как будто при виде нее у меня отказывают все базовые инстинкты: дыхание, моргание, глотание… Она выглядит невероятно.

– Ты трогал мое белье? – спрашивает она, подходя к комоду.

Я с усилием открываю рот, все-таки делаю вдох и сглатываю, после чего уже могу произнести:

– Конечно. Я всеми твоими трусиками тер свою потную грудь.

Она фыркает и бросает на меня дерзкий взгляд:

– Не флиртуй со мной. Я зла на тебя.

Моя улыбка исчезает без всяких усилий с моей стороны: «Понимаю».

Достав из сумки щетку, она расчесывает волосы, глядя на меня:

– Хотя… очень трудно продолжать злиться, когда ты приходишь сюда и выглядишь вот так.

– Но это же хорошо, правда? – Я окидываю взглядом свою выцветшую футболку, свои старые джинсы «501 Ливайс», любимые старые красные кроссовки… Я не вижу ничего особенного, но то, как она смотрит на меня, заставляет меня чувствовать себя так, словно на мне смокинг.

Тугой болезненный узел у меня в груди ослабевает.

– Так легче? – тихо спрашивает она вдогонку. – Видеть меня в шикарном ресторане или шикарном номере отеля, с маской на лице – легче, чем попытаться воспринять меня как часть целого на твоей шхуне?

Узел снова затягивается.

– Я бы зол. И из-за этого вел себя как скотина.

– Я понимаю. Я же воплощенное прощение. Если кто-то, кто мне небезразличен, готов попросить прощения, я всегда сразу прощаю.

– А вот я не такой, – признаюсь я. – Ты ушла как раз в тот момент, когда я уже решил, что прощаю тебя.

Она закусывает губу и начинает ее посасывать, глаза у нее широко раскрыты, взгляд уязвимый. Я знаю, что она понятия не имеет, как выглядит сейчас в моих глазах, и от этого мне хочется разодрать себе грудную клетку, чтобы она увидела, как бьется мое сердце.

Подавшись вперед, я оглядываю комнату:

– Ты знаешь, я никогда не останавливался на ночь в отелях, кроме той поездки в Вегас.

Она застывает, задерживая дыхание:

– Даже во время вашего велосипедного пробега?

– Нет. Кто-то ночевал в гостиницах, но мы всегда останавливались либо в семьях, либо в палатках.

– Ого… это…

– Это моя жизнь. За исключением двух лет в колледже я всю ее провел здесь. Я повел себя как придурок, когда сказал, что ты выглядишь здесь неуместно. Но на самом деле я не имел в виду, что мне не нравится тебя здесь видеть. Я просто имел в виду, что мой мир не похож на твой. Не похож на тебя. – Она кладет щетку на стол и поворачивается. – Я не хожу в бар каждый четверг и не покупаю кофе в «Старбаксе» каждое утро, – продолжаю я. – Не езжу в отпуск и не могу позвонить другу-продюсеру, чтобы он вложил кучу денег в починку моей лодки.

– Теперь, наверное, можешь, – говорит она. – Твоя жизнь теперь совершенно изменится.

– Я знаю. – Я ставлю локти на колени. – Думаю, именно об этом я и говорю.

– О том, что тебе страшно?

Я смеюсь, сосредоточив все внимание на ковре:

– Может быть, не страшно. Может быть, просто это шаг в неизвестное. И тут нужно доверие.

– Но ты не должен справляться со всем этим один. Я понимаю, что накосячила в том, что касается тебя и Сэла. Но… ты ведь мне веришь?

Я поднимаю на нее глаза и киваю.

– Верю. – Она смотрит на меня, и взгляд ее смягчается. И я повторяю: – Верю абсолютно.

– Хорошо. Тогда я сейчас оденусь, и ты отведешь меня в бар для лесорубов.

Сердце у меня замирает, а потом снова возвращается к жизни. Я выпрямляюсь в своем кресле:

– Так что, можно считать, что мы вроде как все исправили?

Она кивает:

– Вроде как. – И сглотнув, добавляет: «Я люблю тебя. Нам не нужно много говорить. Я облажалась, ты облажался. И я уверена: мы будем портачить и дальше, просто в следующий раз по другому поводу.

Она берет джинсы и свитер, достает лифчик из сумки и поворачивается, как будто собирается пойти в ванную переодеваться. Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я вскакиваю на ноги и пересекаю комнату:

– Не одевайся!

Харлоу останавливается, прислонившись спиной к стене. Я как будто замедляюсь, и за последние несколько шагов к ней мое сердце делает, кажется, миллион торопливых ударов. А на ее горле я вижу пульсирующую жилку.

– Финн. – Она вжимается в стену, глядя, как я подхожу все ближе, так близко, что оказываюсь буквально в нескольких дюймах от нее.

– Ты любишь меня? – Я кладу ладонь на пояс ее халата.

– Да, идиот! – Она облизывает губы, а потом закусывает нижнюю. Черт, она знает, что это сводит меня с ума. – Я же тебе уже сказала это. Ты думаешь, это проходит через пару дней, как временная татуировка?

Смеясь, я наклоняюсь, отвожу в сторону тяжелую махровую ткань халата и целую ее ключицу. От нее пахнет шампунем и тем нежным, мягким запахом, который я не смогу забыть даже за миллион лет, – жимолостью и нагретым камнем, Харлоу и мной.

Я развязываю пояс у нее на талии и распахиваю халат, со стоном глядя на ее сияющую обнаженную кожу, золотистую и такую нежную.

Она закрывает глаза и хрипло стонет, когда я провожу ладонями по ее бедрам вверх, к груди, и снова обратно, притягивая ее к себе.

– Прости меня, – говорю я, уткнувшись в ее теплую шею. – Я рад, что нам не надо много обсуждать, но все-таки хочу это сказать. Прости, что я сбежал из города, прости, что не поговорил с тобой вчера. И, черт возьми, прости меня за то, что я не позвонил, чтобы узнать, не беременны ли мы.

Она слегка отталкивает меня, чтобы заглянуть мне в лицо:

– Мы?

– Черт, Харлоу, ты же не одна в этом участвовала.

Она соглашается, кивая с улыбкой:

– И ты меня прости.

– Детка, это были две недели гребаных мучений.

Она молчит, уткнувшись лицом в мою шею. Через несколько секунду она всхлипывает и кивает, и до меня доходит, что она плачет.