Как же в таком случае она восприняла сделанные им самим комплименты? Что почувствовала, когда он сказал, что она выглядит превосходно в том платье, что едва не спадало с ее плеч?

— Так ты бы предпочла, чтобы я не делал тебе комплиментов? Не хотелось бы говорить то, что тебе… неприятно.

Она бросила на него странный взгляд и отвернулась, чтобы посмотреть на витрины магазинов, выстроившихся вдоль улицы, по которой они ехали.

После короткой паузы, во время которой Эдмунд сидел затаив дыхание, Джорджиана снова повернулась к нему.

— Ты не сделаешь мне неприятно, Эдмунд. Потому что я знаю, что ты всегда говоришь только то, что имеешь в виду.

— Верно, — выдохнул он.

Она улыбнулась, и от этой улыбки у него внутри все перевернулось, отчаянно захотелось прижать ее к груди и целовать, целовать до тех пор, пока она не уверится, что и он может быть весьма энергичным.

— Потому что, — продолжила она, — мы ведь… снова друзья, не правда ли?

— Друзья, — эхом отозвался он.

— Да. Я… мне недоставало нашей дружбы. Очень. Когда мы были… в разлуке, мне не с кем было поговорить.

— Поговорить… — Что ж, это слово как нельзя более точно отражает их проблему. Она воспринимает брак как возможность обзавестись человеком, с которым можно поговорить, а он только и мечтает ласкать ее обнаженную кожу. Погрузиться в ее лоно. Снова и снова.

— Да. Единственными моментами, когда я не чувствовала себя в Лондоне несчастной, были те, что я проводила рядом с тобой.

— Но нам же почти нечего было сказать друг другу.

— Знаю. — Она усмехнулась. — Ты не представляешь, как великолепно было просто… позабыть об этикете и снова стать самой собой. И тебе всегда удавалось меня рассмешить.

Послушать ее, так у него не только чернила в жилах текут, он еще и клоун какой-то!

Умеет же Джорджи понизить мужчине самооценку.

— По крайней мере, ты примирилась с мыслью о браке со мной, — заметил он.

— Д-да…

— Что такое? — Он внимательно всмотрелся в ее задумчивое личико, проигнорировав леди, приветствующую его из движущегося им навстречу ландо. Потому что, если у Джорджианы имеются какие-то сомнения, самое время их развеять. — Ну же, Джорджи, я тебя затем и пригласил покататься, чтобы мы могли спокойно поговорить. Тогда, в твоей спальне, нам не выпало возможности это сделать, ведь ворвалась твоя мачеха с твердым намерением призвать меня к порядку.

— Верно, не выпало, хотя мне не кажется, что ты рад тому, как все обернулось. То есть тебе пришлось сказать ей, что ты как раз делал мне предложение. Что еще оставалось? Но… э-э-э…

Он сжал ее руку. По крайней мере, она положила начало разговору, который поможет ему объяснить, что он сам все так и спланировал.

— Джорджи, неужели тебе в голову не приходит, что я не мог заявиться в твою спальню по каким-то иным мотивам? Пойми, твоя мачеха не заставляла меня делать предложение. Просто я решил… — Он замялся. Он не может напугать ее заявлением, что ее видение их союза станет для него настоящей пыткой. — Я решил, что следует загладить свою вину, — сказал он, чтобы выиграть время. — За то, что подвел тебя, когда ты больше всего во мне нуждалась. Я быстро понял, что твои поклонники делают тебя несчастной и что ты станешь еще более несчастной, если придется выйти замуж за одного из них. Мне ненавистно было видеть твои страдания.

— Так ты решил… прийти мне на выручку?

— Именно так. — Видя ее смущение, он поспешил объяснить: — В тот день у тебя в спальне я собирался сказать, что, если ты не найдешь подходящего мужа к концу сезона, я готов заключить с тобой фиктивный брак, который ты мне предложила. Вмешательство твоей мачехи несколько… ускорило события. — Он похлопал ее по руке.

— Но…

— Я пообещал, что всегда буду твоим другом. Хорош бы я был, если бы отошел в сторонку, спокойно наблюдая, как ты страдаешь.

— Н-не понимаю, — озадаченно отозвалась она.

— К тому моменту я восстановил большую часть событий, предшествовавших моей ссылке на острова. Я понимал, что в общем и целом ты осталась прежней: преданной и любящей. Ты не нарушила бы обещания, данного одинокому мальчику, которого отослали далеко от дома.

— Ни за что, — возмущенно отозвалась она. — Подозреваю, что и мачеха не понимает, каким пугающим это событие стало для тебя. В ту ночь она все мне рассказала. Видишь ли, графиня настаивала на необходимости сделать из меня достойную леди. Она выдала моей мачехе длиннющий список моих прегрешений, упомянув между прочим, как неподобающе девушке тайком переписываться с джентльменом.

— Но… мой наставник…

— Уверена, что именно он первым перехватывал наши письма. А моя мачеха была второй линией обороны. Если бы тебе каким-либо образом удалось отправить мне послание в обход своего сторожевого пса, она все равно не допустила бы, чтобы я его получила.

— Весьма действенная тактика.

— Мне очень хочется задать тебе один вопрос. Скажи, как отреагировала твоя матушка, узнав, что ей все же не удалось разлучить нас? Должно быть, пришла в ярость, что ее коварные планы рухнули?

— Ну, не так уж она и ярится, как ты воображаешь. Ведь я ей все растолковал.

— О, Эдмунд! — воскликнула Джорджи, и лицо ее просветлело. — Что ты ей сказал?

Ее обращенный на него исполненный доверия взгляд залечил его раненую гордость.

— Я просто напомнил ей, что делаю именно то, чего она ждала от меня с самого окончания Оксфорда. Она неустанно напоминала мне о моей обязанности продолжить род и не упускала случая подсунуть очередную благородную барышню.

— Да, я могу понять ее желание женить тебя на ком-нибудь. Но только не на мне. Зачем иначе она стала бы прикладывать столько усилий, чтобы разлучить нас?

— А! — Эдмунд снял очки и достал носовой платок, обдумывая, как лучше преподнести следующее признание. — Как оказалось, — сообщил он, тщательно протирая линзы, — опасалась она по большей части скандала, который мог разразиться в связи с нашим — или, по крайней мере, твоим — юным возрастом. Короче говоря, она не желала, чтобы наше семейное имя было запятнано появлением на свет незаконнорожденного ребенка, зачатого при отсутствии с твоей стороны понимания, что происходит.

— Что? Неужели она правда решила, что ты способен…

Эдмунд не успел надеть очки, поэтому увидел лишь, как она размахивает руками, но выражение отвращения на ее лице ускользнуло от его внимания. Поскольку именно отвращение она и испытывала, узнав, что даже тогда люди обвиняли его в нечистоте помыслов касательно нее.

Эдмунд прочистил горло.

— Я убедил матушку, что ты для меня самая подходящая жена, и она согласилась освободить лондонский особняк и Фонтеней-Корт и переехать во вдовий дом.

— Я не могу выгнать твою мать из ее собственного дома! Она же возненавидит меня!

— Джорджи, моей матери давно пора уступить кому-то роль, которую она играла всю мою жизнь. Моя женитьба станет прекрасной возможностью вырвать власть из ее цепких пальцев, позволив ей не потерять лицо. Я уже некоторое время искал подобную возможность и прошу тебя выступить со мной единым фронтом. Неколебимо.

— Что ж, Эдмунд, раз ты просишь, я, конечно, так и сделаю, но… В отличие от нее меня не учили, как нужно вести хозяйство. Мачеха привила мне манеры леди, насколько это было в ее силах, но она ведь не… не знатная дама, так? — Щечки Джорджи мило раскраснелись. — Откуда ей было узнать о царящих в домах аристократов порядках?

— Процитирую-ка я тебя саму. Все, что тебе нужно делать, — это оставаться самой собой. Хотя, — добавил он, быстро соображая, — для моей матери будет утешением, если время от времени ты станешь обращаться к ней за советом. И еще. Теперь она пришла к выводу, что ты отлично мне подходишь, по крайней мере в одном отношении. Как правило, ты полна жизненной энергии, которая, по ее мнению, должна превзойти нехватку силы у двух последних поколений графов. Моя матушка ожидает, что ты подаришь ей никак не меньше полудюжины внуков.

— Как это глупо с ее стороны.

Эдмунд вздрогнул.

— Да, но…

Он собирался объяснить, что постарается избавить Джорджиану от неловкой ситуации и не станет говорить матери, что брак его будет фиктивным. В таком случае, когда дети у них так и не появятся, матушка сможет обвинить в неспособности их зачать своего сына. Его плечи достаточно широкие и крепкие, чтобы взять на себя всю вину.

Пока Эдмунд мучительно подбирал нужные слова для объяснения, Джорджиана повернулась к нему, сверкая глазами от негодования.

— Нет, Эдмунд. Это неправда, так ведь? Я имею в виду, когда ты был мальчиком, то болел теми же болезнями, что и все остальные деревенские дети, да? И… никогда не был так слаб здоровьем, как болтали злые языки. Приходя тебя навестить, я всегда с удивлением обнаруживала, что ты вовсе не на пороге смерти, как гласит молва. Я никогда не видела тебя мечущимся в лихорадке, или задыхающимся, или еще что-то в этом роде.

Эдмунд моргнул. По какой-то причине она теперь пытается доказать, что он здоров и крепок телом и способен зачать полдюжины сыновей. И при этом сама не готова предоставить ему такую возможность? Следует добавить к этому еще и то, что она практически объявила его неполноценным мужчиной.

— Вот почему я преподнес все именно так, напомнив об ее домыслах о свойственной двум последним поколениям графов нехватке силы.

— Ну, про твоего отца подобного не скажешь.

— Мой отец, — сухо отозвался он, будучи не в состоянии спокойно обсуждать поднятый ею вопрос, — как тебе известно, просто предпочитал демонстрировать свою мужскую силу в постели любой другой женщины, кроме собственной жены. Что и породило ее почти навязчивое беспокойство о моем здоровье. И знаешь, я недавно узнал, что отец настаивал на моей отправке в школу. Я-то всегда полагал, что он не проявлял ко мне вообще никакого интереса, а теперь не могу не задаваться вопросом, не рассматривал ли он мой отъезд из Фонтеней-Корт как шанс для меня спастись от удушающей заботы матери?