Наталия Романова - Десять

Пролог

На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям, которые были в телефоне, но, по сути — в её душе.

«С десятилетием тебя, родная».

«Я помню каждый год из этого десятилетия».

«Я обожаю каждый месяц из этих лет».

«Я люблю каждый день из этих месяцев».

«Я ценю каждый вздох из этих дней».

На прощание она услышала короткое: «В десять».

Всё было готово к десяти, она была готова, шёлк простыней, прохлада комнаты, и только ночь разделяла их. Её и «десять»

На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги и дыхание вдоль тела.

— Ты не должен был… как?

— Я сказал: «В десять», сейчас десять.

— Но?

— Давай не сейчас.

— Не сейчас.

Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.

Она смотрела на розы ровно перед своими глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, источающими аромат.

— С десятилетием тебя.

— Роз тоже десять?

— Одиннадцать. Мне нужен следующий год…

Розы бегут по обнажённому телу, иногда задевая шипами — царапая. Голова откинулась на подушки. Глава в глаза.

— Привет.

— Привет.

Лепестки пробежали по шее, тонкая кожа, видна жилка… бьётся — быстро. Опустились ниже, по ключицам, обойдя каждый сосок с поклонением, целуя, окутывая шапочкой бутона. Дойдя до пупка, остановился.

— Я скучал.

— Я скучала.

Когда он успел снять одежду?..

— Тшшш, — бутон у бутона. Что-то прошептали друг другу, пока ноги раздвигаются шире… шире… ещё… Царапина. Остро. Больно.

— Тшшш, не шевелись, — она и не думала. Просто смотрит. — Ты мне доверяешь?

Она бы доверила ему свою жизнь. Не думая. Сейчас он держал эту жизнь в своих руках.

— Мне нужно десять.

— Десять? Не много? — проскакивают нотки смеха в женском голосе.

— Два дня… десять раз… на наши «десять».

Глава 1.

Она сладко потянулась, ловя последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой бы сон ей мог сниться, если бы она видела сны.

Удобная привычка просыпаться раньше будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время он заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями, позволить себе минуты тишины и отстранённости — роскошь в век скоростей.

С первым же сигналом будильника, легко встав, отбросив сонливость и морок придуманных снов, бодрым шагом начала свой день. Долгий.

Стакан воды, упражнения для пресса, ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего настроения, для всего, что может и не может понадобиться сегодня. Беговая дорожка находилась около широкого окна, выходящего на газон с молодой, светло-зелёной травой. Окно с видом на синее утреннее небо с кучевыми облаками и ветку дерева, почти без листьев, что склонилась и пересекает вид на зелень.

По пути в ванную комнату открыла дверь в «детскую», где из-под одеяла выглядывают ноги уже совсем не детского размера.

— Просыпайся, засоня.

Невнятное бурчание и недовольное сопение под подушкой, спрятанной под одеялом.

— Я ещё зайду.

Готовя завтрак, поймала себя на том, что терпение начинает заканчиваться, как и каждое утро, уже готовясь совершить едва ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, как ребёнок, собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая одним взглядом — что же он будет есть?

— Где «доброе утро»?

— Доброе, — недовольно, в тарелку.

— Может, умоешься?

— Не-а.

— А как же режим?

— Ну его. Спать хочу.

— Ну-ну. Завтракай, потом поговорим, — подмигивая, зная, что утреннее настроение сына будет исчезать по мере поглощения блинов, ежедневного и обязательного завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из дома. Настолько, что научился печь блины сам, будучи ещё первоклашкой, тем не менее, предпочитая завтрак из маминых рук.

— Не люблю рано вставать.

— И что делать? — улыбаясь.

— Если бы…

— Не «если бы».

— Ну, мам!

— Не мамкай, мы говорили много раз. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?

— Да при чём тут это? Даже сын Петра Павловича живёт в интернате.

— Сын Петра Павловича может жить хоть на луне.

— Мааааам.

— Что?

— Я бы там высыпался.

— У тебя бы было времени на сон больше на сорок минут, тебе ничто не мешает ложиться раньше дома, — улыбаясь, — до конца учебного года осталось меньше месяца, мы поговорим с папой по этому поводу, и если это действительно, — на «действительно» мягкое ударение, — необходимо, то я, конечно, разрешу, но со следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.

— Угу.

— Не злись, — проведя рукой по мягким, слегка вьющимся волосам.

Выезжая из дома, смотря на парнишку, пристраивающегося на заднем сиденье, чтобы добрать свои минуты сна, на роллетные ворота гаража, которые, поднявшись, открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке, которые открылись перед красной машиной, как по мановению волшебной палочки. И так же закрылись.

Проезжая по посёлку, некогда тихому, дачному, вдали от города, вдруг, почти в одночасье, ставшему элитным и престижным, всё ещё пытающемуся подстроится под новые реалии. Дорогие дома соседствовали со старыми дачными домиками, покосившимися от старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру — с заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и рассохшегося. Город, строящийся семимильными шагами, перешагнул через этот посёлок, словно Гулливер — маленькую базарную площадь, и разросся дальше. Он бы поглотил, подмял посёлок под свой ритм, снося малюсенькие домики, ставя на их место огромные многоэтажки, но статус «природоохранная зона» помешал. Теперь город и посёлок жили вместе, как соседи по огромной лестничной площадке с большим количеством жителей.

Выбираясь из посёлка по гладкой, словно зеркальной, поверхности асфальта — преимущество статуса «элитный», слушая негромкую музыку, она в уме перебирала сегодняшние дела, желая только одного — никаких сюрпризов. Сюрпризы на её работе редко бывали приятными, сегодняшний день хотелось провести спокойно.

— Приехали.

— Оу, спасибо мам, ты сегодня не заберёшь?

— Боюсь, что нет, может, дедушка. Созвонимся.

— Да, конечно… А, может?..

— Ну, ладно, только сегодня, потому что через пару дней праздники, — смеясь, — пригласи кого-нибудь из ребят на выходных.

— Отлично, мам, спасибо, — целуя в щеку. Невиданное проявление нежности от сына, посчитавшего однажды себя слишком взрослым для таких своеволий.

Уже на парковке, перед зданием, где проходила едва ли не большая часть её жизни, она дала себе возможность вдохнуть-выдохнуть, включив музыку на полную громкость — её способ релаксации. Выходя из машины лёгкой, самую малость пружинистой походкой, одёргивая юбку, возможно, немного коротковатую и яркую — из красной шотландки, улыбаясь встреченным коллегам, кокетливо заводя глаза, слегка флиртуя, так чтобы было ясно — это только флирт и только здесь и сейчас.

Стоит пройти буквально пару шагов, и кокетливая улыбка сменится на приветливую, а яркая шотландка — на одноцветную форму.

Типовые здания из белого и красного кирпича «Областной больницы» раскинулись на большой площади, рядом с городским лесопарком, вдали от шумных магистралей и жилых массивов.

Её путь лежал в центральный корпус, там, в боковом крыле, на первом этаже, с отдельным входом, который закрыт в это время — её вотчина. Длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната, с большим количеством игрушек, часто пустующая, и, в самом конце — кабинет. Когда-то у неё был отдельный кабинет, с кожаным мягким гарнитуром, с большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом. Потом отделение разрослось, и из кабинета сделали палату на четыре человека, а её кабинет переехал в скромное помещение рядом с «каморкой» старшей медицинской сестры. С небольшим холлом перед двумя дверями, где едва поместились два кресла — роскошь из прошлого кабинета, и растение в большом горшке, никто в отделении не знал, что это за цветок, но ухода оно практически не требовало и со своей задачей — создавать видимость уюта, словно он возможен в этом месте, перед дверью, где посетителей могут ждать неутешительные новости, — справлялся. И маленький, яркий столик с цветными карандашами и раскрасками, которые всегда в изобилии лежали в этом месте.

Переодевшись, окунаясь в работу, она словно забывала всё, что тревожило её вне этих стен. Максимальная сосредоточенность — пожалуй, так можно охарактеризовать её состояние. Мягкая улыбка, тихие шаги, ободряющие разговоры и бесконечная работа головного мозга. «Думай» — так говорил её отец, она думала, анализировала, диагностировала, добивалась и билась, порой сжав зубы под мягкой улыбкой.

Обход — неотъемлемая часть каждого дня. В последнем боксе, с номером «семь», на высокой кровати сидит крохотный мальчик, рассматривающий книжку. Под заспанными глазами — небольшие синяки, уже значительно меньше. Живой взгляд бегает по картинкам.

— Привет, Тошка.

— Здравствуйте.

— А где мама?

— У неё ангина… фулярная, — с горестным вздохом, — температура субфеильная, — вздох, — папа сказал, что ей нужно дома побыть, бабушка приедет завтра. Но я сам справляюсь!

— Ты молодчина, давай посмотрим, что у нас тут… о чём книжка? — попытка отвлечь от пальпации.