И всё-таки она взяла себя в руки и не затащила Марка в квартиру, как коварная соблазнительница.

— До скорого! — шепнула Илона, многообещающе улыбнувшись.

Полина


Понедельник, как известно, — день тяжёлый. И всё-таки Полина надеялась, что ей повезёт.

Все выходные она добросовестно корпела над своими фольклорными исследованиями и, как ей казалось, потрудилась на славу. Вечером воскресенья у неё даже заломило поясницу и шею от напряжения — так долго она просидела, уткнувшись в ноутбук и параллельно заглядывая в ворох бумажных материалов, веером разложенных на кровати. Почему-то хотелось, чтобы Громов её похвалил. Ну, или не похвалил… это, наверное, пока вообще недостижимая мечта… но пусть хотя бы не складывает губы в эту презрительную ухмылочку, которая буквально размазывает тебя по полу, превращая в абсолютное ничтожество. А ведь у него такая приятная, простая и обаятельная улыбка, если он по-человечески говорит о каких-нибудь отвлечённых вещах, не относящихся к дипломной работе… К нему, пожалуй, даже можно притерпеться. Не такой уж он сухарь и сноб, как показалось поначалу. Может быть, он тогда вообще не над ней смеялся, читая черновик дипломной — просто улыбался чему-то своему…

С этими мыслями она и отправилась рано утром в университет. Первой парой стоял современный русский язык у Илоны Саар, можно было пропустить — не писать же глупые диктанты школьного уровня, тем более, у Полины имелось официальное освобождение… Но она планировала застать научного руководителя на кафедре с самого утра и показать ему свои наброски.

Однако её ждало разочарование: к первой паре доцент не пришёл. А вот Илона Эдуардовна оказалась на кафедре, и заинтересованность Полины в Громове почему-то — или она себя накрутила? — была ей крайне неприятна.

— Вам назначено, госпожа Кострова? — сухо спросила преподавательница у оробевшей от этого ледяного тона Полины.

— Н-нет, — пробормотала она в замешательстве. — То есть… мы не договаривались о точном времени с Марком Александровичем, просто он сказал, что как только материалы будут готовы — я могу ему их показать.

— Марк Александрович придёт к третьей паре, — милостиво проинформировала Илона Эдуардовна и тут же дала понять, что аудиенция окончена:

— Не смею вас больше задерживать. Кстати, у меня в расписании сейчас стоит ваша группа. Ах, да… — её губы дрогнули в ироничной усмешке. — Вы же у нас освобождены от диктантов. Тем не менее, похвальная тяга к знаниям — явились на учёбу к первой паре!

Что это — сарказм? Издёвка? Какой-то тонкий намёк? Полина совершенно растерялась, не зная, как реагировать на этот странный выпад, тем более, что Илона Эдуардовна сама выписала ей то злосчастное освобождение.

Попрощавшись, она торопливо ушла, но, спускаясь вниз по лестнице, всё никак не могла отделаться от неприятного послевкусия короткого разговора с русичкой. Полина всё вспоминала этот тон… и взгляд. Илона Эдуардовна так внезапно изменилась, стала холодна и неприветлива с ней. Ну, положим, пятикурсники и впрямь слегка утомили её своей тотальной безграмотностью — но к чему так леденить глаза и язвить конкретно в адрес Полины? Она-то здесь при чём?..

Расстроенная Полина решила пока вернуться в общагу, чего зря околачиваться в универе целых полтора часа… Однако, не успела она сделать и пары шагов, как услышала знакомый голос, окликающий её:

— Кострова!..

Полина быстро обернулась, не веря своим ушам. Так и есть: от автобусной остановки шагал доцент Громов собственной персоной.

— Доброе утро, — поздоровался он с ней. — Вы уже уходите? Я, видите ли, подготовил для вас список статей, которые необходимо прочесть для дальнейшей работы…

— Ой, спасибо! — смущённо и обрадованно отозвалась Полина. — А я вас искала на кафедре, Марк Александрович, но мне сказали, что вы появитесь только к третьей паре.

— Да, у меня два “окна” подряд, но я решил приехать пораньше. А зачем вы меня искали?

— Хотела показать вам то, что сделала за эти дни, — Полине снова стало страшно, как на экзамене, в ожидании громовского вердикта. А ну как окажется, что она понаписала белиберды?

— Тогда, может быть, вернётесь со мной на кафедру? Я почитаю, обсудим… Или у вас сейчас дела?

Она замотала головой.

— Нет-нет… у меня первая пара тоже свободна.

— Отлично! — широкая улыбка снова озарила его лицо. Было в нём сегодня что-то необычное… празднично-весёлое — такое, что, глядя на него, хотелось улыбаться и беззаботно шутить в ответ.

И — надо же было этому случиться! — прямо на лестнице они буквально столкнулись с Илоной Эдуардовной, которая спешила на занятие к пятикурсникам.

— Доброе утро, Марк Александрович! — поздоровалась, буквально пропела она. Полину поразил её голос — столько в нём было нежности… или почудилось? Но краем глаза она ухватила отблеск ответной улыбки Громова, и в груди защемило. Неужели это то, о чём сразу можно было подумать? Так быстро? Так резво? Громов же совсем недавно приехал в город… А может, всё-таки показалось?

Между тем, Илона Эдуардовна перевела взгляд на Полину — и от её ласковой нежности не осталось и следа. Русичку буквально перекосило, но она нашла в себе силы никак не комментировать их совместное появление.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ревнует она его ко мне, что ли, осенило вдруг Полину. Но она тут же отвергла эту мысль: да ну, бред. С какой стати? По какому поводу?.. Однако ревность многое объяснила бы в её поведении…

— Пойдёмте же, Полина, — Громов кивком пригласил девушку следовать за собой, поскольку она замешкалась, стоя на ступеньках и глядя вслед гордо удаляющейся Илоне Эдуардовне. — Такое ощущение, что вы засыпаете на ходу. Выходные удались? — пошутил он.

Полина встрепенулась и виновато посмотрела на доцента.

— Извините, Марк Александрович. Просто немного задумалась.

Усадив Полину на стул, который едва-едва вмещался в тесное узкое пространство между стеной и столом, Громов удобно устроился напротив и надолго погрузился в чтение, периодически делая на страницах какие-то пометки карандашом и не произнося при этом ни слова.

Полина старалась не выдавать своего волнения, наблюдая за тем, как он читает её работу. Когда Марк Александрович оторвался от чтения и устремил внимательный взгляд на студентку, она подобралась, настроенная на обстоятельную и уважительную беседу.

Поначалу всё шло довольно сносно.

Полина на всякий случай заранее решила не возражать, не спорить, быть покладистой и послушной. Она деловито приняла от Громова несколько общих замечаний о методологии и о жанровых различиях в фольклоре. С удовольствием покивала, соглашаясь с утверждением, что главный признак “нефольклора” — отсутствие художественности… Ей даже ненадолго показалось (и польстило слегка, чего уж), что этот взрослый, солидный, учёный человек — доцент! — разговаривает с ней, как с равной. Но тут он сердито ткнул карандашом в одну из страниц Полининой работы, и иллюзия “равенства и братства” рассеялась без остатка. Никакого равноправия — напротив, она почувствовала себя провинившейся школьницей, вызванной на ковёр к директору.

— У вас, госпожа Кострова, — начал он, и её буквально обдало холодом и отчуждением от этого официального обращения, — к сожалению, отсутствует чёткое понимание, что есть флоклор, а что — подделка, устные произведения отдельных лиц, выдаваемые за народные.

Полина закусила губу, стараясь не выдать, как она расстроена.

— Всё-таки трудно определить, что — фольклор, а что нет… — робко и нерешительно возразила девушка.

— Разве? — он посмотрел на неё почти с отвращением. — Да фальшивка плавает брюхом кверху, как дохлая рыба. Неужели вы не чувствуете этого? Не слышите? Вам это не режет слух?..

— Слышать-то слышу, и чувствую… — она развела руками.

— Вот видите! — обрадовался Громов, перебивая.

— …но ведь это всё на уровне интуиции, а надо как-то научно обосновать, — докончила Полина свою мысль. — Нельзя же выкидывать из текста только по принципу “мне так кажется”. Тем более, подделывают очень профессионально, с традицией… К примеру, все эти частушки поют у нас на острове на праздниках и на застольях, и никто теперь уже не вспомнит, от кого и когда впервые их услышал, — Полина беспомощно пожала плечами.

Громов снова подвинул к себе папку и быстро проставил несколько галочек карандашом напротив отдельных частушек.

— Поразмыслите на досуге, — сказал он более доброжелательным тоном, — попробуйте сами разобраться, почему их нельзя отнести к народному творчеству.

— Вот именно эти частушки я терпеть не могу, — призналась Полина, невольно засмеявшись. Он тоже засмеялся, с удовольствием глядя на неё — ни следа не осталось от прежнего брезгливого выражения.

— Ну вот, а говорите — трудно! Я верю, что у вас есть чутьё на эти вещи, вы способная. А вот обоснуйте и объясните мне это сами, хотя бы попытайтесь. Не сейчас, разумеется. Подумайте.

Громов отложил папку в сторону, по рассеянности вместе со своим карандашом, заложенным между страницами.

— А вообще, конечно, в некоторых вопросах вы мне сто очков вперёд даёте, Полина. Я — теоретик. Практики ужасно не хватает, — признался он внезапно в каком-то доверительном порыве. — Мне бы поработать где-нибудь… в месте, вроде вашего острова. Возьмёте меня как-нибудь с собой? — смущённо улыбнулся он, и непонятно было, издевается он сейчас над ней или спрашивает совершенно искренне.

— Поедемте… — отозвалась обескураженная Полина, чувствуя, как предательский румянец заливает ей щёки.

Ох, только бы он перестал так на неё смотреть и так улыбаться! Хорошо, что она сидит, иначе ноги бы её не удержали.

Чтобы чем-то занять себя, Полина потянулась за своей папкой, лежащей на противоположном конце стола рядом с Громовым, и тут вдруг поймала на себе его странноватый взгляд. Она не сразу сообразила, почему доцент так необычно на неё смотрит, а сообразив, чуть не ахнула в ужасе. Дело в том, что сегодня она надела блузку "с секретом". Пока Полина стояла или сидела, строгий воротничок плотно облегал шею, но стоило ей слегка наклониться — и вся эта видимая строгость летела к чертям собачьим, потому что на воротнике не имелось ни единой пуговицы, и края его тут же заманчиво и весьма соблазнительно распахивались.