Девушка, несомненно, лукавила. Катя, наметанным взглядом бегло прочитав договор, поняла: это филькина грамота. Многие хозяева квартир не хотели связываться с агентствами. Поэтому агенты ходили по домам вместе с клиентами под видом их родственников или друзей. Если квартира устраивала, клиент на месте заключал договор с хозяином квартиры. После этого клиенту следовало оплатить агенту пятьдесят процентов от аренды за первый месяц. Но с какой стати? На руках у агентства не было документа, подтверждающего, что клиент снял жилье.

Ту квартиру Катя арендовала. Ей понравилась пауза, которая повисла позже, на улице. Наступило долгожданное время мести — за слезы, отчаяние и страх перед огромным ночным городом, в котором Катя когда-то оказалась без жилья — по вине этой девицы. Катя смотрела ей в глаза — и девушка тускнела все больше.

Но не попадись тогда Катя на уловку, она бы не познакомилась с Яном. И кто знает, может, уже давно бы вернулась к родителям в Бешенковичи. Катя вынула из кошелька несколько крупных купюр.

— Сдачи не надо.


На «Фейсбуке» ее ждало сообщение от Яна Воронцова: «Привет! Ты красивая. Давай знакомиться». Катя устало выдохнула и захлопнула крышку ноутбука.

За последние месяцы она пересмотрела профили нескольких десятков Янов Воронцовых в соцсетях, но ее Яна среди них не было. Где-то это стало понятно по фото, где-то — по постам. Где-то — по сообщениям. Сегодня пришел ответ от последнего «неопознанного» Воронцова.

Еще не все потеряно…

Но отчаяние уже отозвалось болью в висках.

Думай, Катя, думай…

После встречи с Марго Катя потянула за каждую ниточку, которая могла бы привести ее к Яну. Нашла клуб, в который они ездили во время ремонта, а там — безымянную брюнетку. Брюнетка вспомнила рыжеволосого парня, с которым однажды уехала, но больше ничем помочь не смогла.

Через бывших сотрудников казино Катя разыскала «ведьму» со Дня всех святых. Оказалось, в ту ночь, на вечеринке, «ведьма» видела Яна в первый и последний раз в жизни. Все, что их связывало, — это пара вопросов на испанском и короткая поездка в такси.

Возможно, кое-что могла бы рассказать Мадлен, но после ареста Султана она как сквозь землю провалилась. Впервые за последние восемь месяцев в Катиной слепой уверенности образовалась брешь и, как вода сквозь трещину в плотине, стала просачиваться мысль: а если все напрасно? Если она больше никогда его не увидит?..

Трещина становилась все больше.

Думай!..

Но голова казалась тяжелой, а мысли — неповоротливыми.

Кутаясь в плед, Катя вышла на балкон. С высоты седьмого этажа открывался живописный вид на город. Солнце, апельсином зажатое между высотками, проливало сок на речную рябь. Велосипедисты не спеша крутили педали вдоль набережной. Малышня шумно кормила уток.

…Во время последнего разговора с Яном женский голос что-то говорил на иностранном языке… Но что за женщина? На каком языке?

Тупик.

…Султан собирался дать Яну какое-то поручение… Но Султан в тюрьме.

Тупик.

Мысли вяло трепетали, как рыбки, давно выброшенные на берег. Не оставалось ни единого варианта, как отыскать Яна, но Катя не сдавалась. Нужно было двигаться дальше. Только в каком направлении?

Она продрогла, и уже собиралась вернуться в гостиную, как услышала плач ребенка, внезапный и громкий. Катя глянула вниз — и улыбнулась. Повод оказался пустяшным: у малыша упало в воду подтаявшее мороженое. А потом ее улыбка померкла: медленно, очень осторожно память стала распутывать клубок. Лето, река, утки, мороженое… Стараясь не упустить картинку, нарисованную воспоминаниями, Катя быстро переоделась, наскоро подобрала волосы шпильками и вызвала такси.

Она весь путь прошла заново: пересекла парк, спустилась по ступеням к озеру, затем добежала до реки. Река должна была вывести Катю к тому месту, где когда-то, словно из воздуха, появился Ян с обвинением в преследовании. Но набережная, словно длинная серая змея, везде была одинаковая: у воды — бетонный парапет, по другую руку — скамейки и стриженый газон, под ногами — плитка. Через одинаковое расстояние к реке спускались ступеньки, на них отдыхали утки.

Так где же?..

Катя металась по набережной, пока не поняла, что не найдет то самое место. Остановилась. Огляделась — и внезапно ее накрыло пережитое ощущение из детства. Словно она заблудилась в лесу, а вокруг, куда ни глянь, — только ели, кусты и мох, и даже солнца не видно из-за туч. Так странно было пережить это снова — в центре города.

Катя села, прислонясь к парапету. Руки замерзли. Она машинально потерла ладони друг о друга — и спрятала в карманы кожанки. Утки подплывали все ближе, самые смелые поднимались по ступенькам и протягивали головы, клянча еды.

Что она надеялась здесь найти? В тот раз Ян мог увидеть ее откуда угодно. Из окна любой кофейни. С крыши любого дома. Даже из проезжающего вдоль набережной такси. Значит, снова тупик?..

Хотелось сжаться в комок, лечь прямо здесь, у парапета. Хотелось так сильно, что Катя представила это. Почувствовала, как пористый бетон холодно и влажно трется о щеку… Надо было заставить себя подняться — и уйти, но что-то невидимое удерживало ее. Она казалась себе воздушным шариком, привязанным к этим блокам за ниточку. А ветер мотал ее, хлестал, тянул за собой…

Женщина в клетчатом пальто, с фигурой, как песочные часы, сошла с моста и направилась к домикам с черепичными крышами. Она шла легко, словно скользила, будто ее тело было не из плоти и крови. Ветер, играя, ворошил ее длинные темные волосы. На мгновение Катя встретилась с ней взглядом. Брюнетка прошла еще несколько метров, потом развернулась — и спустилась к набережной.

Последние метры женщины разглядывали друг друга.

— Я заметила вас с моста, — произнесла незнакомка. Голос у нее был глубокий, приятный, задевающий за живое. — Вас трудно не заметить.

— Почему? — Катя тускло улыбнулась. На ней была куртка цвета мяты, бежевая туника, серые джинсы. Наоборот, она сливалась с пейзажем.

— Вы в отчаянии — это заметно. Ваше отчаяние такое явное, оно настолько интенсивно-черного цвета, что затмевает все остальное. Вы знаете, что такое черный цвет — не вороного крыла, не маренго, не эбонит? Настоящий черный? Это даже не цвет, а полное поглощение цвета и света. И это то, что сейчас происходит с вами.

— А вы сумасшедшая. Это тоже очень заметно, — полушутя сказала Катя.

— Я не сумасшедшая, я художница. И если у вас есть свободное время, то не хотели бы вы провести его у меня дома, за чашечкой чая? Смотрите, вы уже посинели от холода. Утки перестали вас бояться. До моего появления одна из них пощипывала вам ботинок.

— Правда?! — Кате стало жутко от мысли, что она так глубоко ушла в себя.

— Нет, — улыбнулась художница. — Но через полчаса стало бы правдой. Пойдемте.

Они прошли через арку — и Катя словно оказалась в другом городе. Внутренние дворики здесь были выложены булыжником. Вдоль ступенек тянулись резные металлические ограды. Тонкими струями шуршал миниатюрный фонтан. В окнах первых этажей стояли куклы и висели картины, красовался дизайнерской вывеской уютный свадебный салон. Миновали кафе, где у окна стоял пустующий столик, изящный, круглый и такой крошечный, что на нем могли уместиться только пара чашечек кофе.

Они зашли в подъезд возле кафе и по винтовой лестнице поднялись на четвертый этаж. Дверь распахнулась — и Катя оказалась в просторной студии.

— Красиво…

— Располагайся.

Свет из окна падал на мольберт. У противоположной стены стояла круглая кровать, усыпанная пестрыми подушки. К белым стенам прислонялись холсты — и большие, словно оконная рама, и маленькие, размером с ученическую тетрадь. С десяток картин висело на стенах.

Незнакомка положила в высокие прозрачные стаканы дольки апельсина и листочки мяты. Залила чаем из заварника. Как соломки, вставила трубочки корицы. Аромат мгновенно наполнил студию.

— Меня Мариной зовут, — женщина плеснула в чай из коньячной бутылки. Протянула гостье стакан.

— Катя.

— Приятно познакомиться, Катя.

Они чокнулись стаканами. Долго пили чай, сначала обжигающий, потом подостывший, терпкий. Марина подливала в чай коньяк. Потом они пили коньяк без чая, закусывая полукругами лимона. И чай, и коньяк, и лимон — все гармонировало со студией, с его цветом и запахом. С настроением. Стало спокойно и приятно.

Марина поставила блюз, пластинка играла на патефоне — Катю это уже не удивило, теперь гармония была и в звуках. По телу расползалось тепло. Захотелось прилечь, растянуться мурлыкающей кошкой на гладкой простыне цвета горького шоколада.

Голос Марины, словно вода сквозь песок, просачивался через кожу и концентрировался где-то под ложечкой. Художница становилась все разговорчивее. Она рассказывала о своем детстве, которое провела в Америке в хипповской коммуне под Сан-Франциско. О картинах, которые успешно продает через интернет. О замужестве, которое длилось четыре дня.

Не прерывая монолога, Марина поменяла пластинку на патефоне — заиграл Нэт Кинг Коул, — но не вернулась на свое место, а стала у Кати за спиной. Растянула завиток, вылезший из пучка, — и отпустила его. Он щекотно и приятно скрутился в пружинку. Катя прикрыла глаза и опустилась на спинку стула. Пол покачивался, словно танцевал под спокойную печальную музыку. Художница снова расправила завиток, а затем очень медленно, тягуче, стала вытаскивать шпильки из пучка. Кате казалось, что шпилька тянется из самой глубины солнечного сплетения, а следующая — с низа живота, через позвоночник, через затылок. Тонко, нежно, звеняще. И все тело тянулось за шпилькой, выворачивалось изнанкой, медленно и сладостно.

Марина распустила Кате волосы, помогла копне мягко опуститься на лопатки и осторожно коснулась боковых прядей, словно завершая сложную торжественную прическу.