— Хм…

— Юль, мы так никогда не решим эту проблему, я твой муж, скажи мне. Что не так — и я сделаю так, как ты хочешь.

— Мне… мне больно.

— Тебе больно?

— Больно…

— Тебе до сих пор больно?

— Да, мне больно.

— Это странно. Маленький, почему ты не говорила, я вижу, что тебе некомфортно…

— Ты видишь? — она распахнула глаза, всматриваясь в отражающий её карий.

— Конечно, вижу, Юля! Женщины… они… по-другому себя ведут. По-другому реагируют.

— И много ты знаешь о женщинах, Симон Брахими? — её голос взлетел к люстре, звук остановился там, а потом холодной волной вернулся на обнажённое тело.

— Достаточно, чтобы понять, что уже не должно быть больно, это странно, с тобой может что-то не так? Я имею в виду ту операцию, может, задели что-то ТАМ, маленький?

— Ты ерунду говоришь, ТАМ ничего не могли задеть, даже врачом не надо быть, чтобы это понять, и почему это именно со мной что-то не так, может, с тобой? Может, ты слишком часто хочешь этого? Да, практически, всегда. — Она захлебнулась в обиде и нелепой злости, потому что умом было понятно, что она уже не должна испытывать боль, а значит — с ней могло быть что-то не так, какая-то скрытая аномалия, дефект, но всё, на что хватило Юлю — это продолжить. — А может, ты бесконечно занимаешься со мной любовью, и поэтому мне больно?

— Ну, прости, пожалуйста, я мужчина и твой муж, законный муж, между прочим, именно так как ты хотела, так что да, я намерен заниматься с тобой любовью так часто, как я этого хочу, а я всегда хочу! Я не могу без этого!

— Не можешь?

— Не могу.

— Интересно, а как же ты обходился все эти пару лет, а?

— Зашибись, Юля, ты два года не задавалась этим вопросом, а теперь тебе стало интересно? С чего бы? Какая разница, как я обходился, сейчас ты моя жена, и я не хочу обходиться, понятно?

— Да, — она всхлипнула, от обиды, от несправедливости и справедливости обвинений Симона. Ей, действительно, не должно уже было быть больно, и он, действительно, её муж, и она ни разу не думала о том, как он обходился без занятий любовью, а ведь теперь стало ясно, что это едва ли не самая основная потребность её мужа. Он отказывался от любви только после особо изматывающих тренировок, но даже тогда его руки не опускали Юлю, а глаза, казалось, съедали, слизывали, как эскимо, тело молодой жены.

— Маленький? Юленька, пожалуйста, не плачь… я со зла тебе сказал обидное, но давай ты сходишь к врачу, это действительно очень странно… А пока ты не сходишь, мы не будем заниматься любовью, договорились?

— Хорошо…

— Всё, прости меня, я люблю тебя, простишь?

— Да…

— Ты ведь ещё любишь меня?

- Ты знаешь, что да. Симон? — она замолчала.

— У?

— А со сколькими женщинами ты занимался этим?

— Я не считал.

— А когда мы… ты?

— Я не помню, маленький. Давай, мы подумаем о нашем будущем, а не о моем прошлом. Не такое оно и богатое, как ты можешь себе вообразить.

— Правда? — её глаза вспыхнули, широко раскрылись и бегали по лицу мужа.

— Конечно, маленький. Откуда?

— Действительно, — Юля задумалась на мгновение, но потом отпустила эту мысль, они познакомились с Симоном, когда ему только-только исполнилось восемнадцать, вряд ли бы он успел стать прожжённым ловеласом в этом возрасте, она прошептала:

— Я люблю тебя, — куда-то в ключицу, обняла за шею и насладилась теплом его голого тела, наверное, впервые не стесняясь своего, прижавшись теснее.

— Сходишь к доктору?

— Да.

В тот же день её осмотрела Марьяна Семёновна, папин заместитель и, улыбаясь, сказала, что с Юлей всё в абсолютном порядке, и такое случается с молодыми женщинами, надо просто попытаться не ждать боли… а вот мужу не помешает быть более терпеливым и деликатным. Но если Юлины симптомы не пройдут через какое-то время, то ей следует обратиться сюда — и протянула небольшую визитку, прочитав которую, Юля отвела глаза и твёрдо решила, что ей это не понадобится.

— Что доктор сказал? — Симон сидел в просторном холле первого этажа, напротив гардероба для посетителей, и заметно нервничал.

— Сказал, что со мной всё хорошо, со временем привыкну… а тебе не помешает быть более терпеливым и деликатным, — она нагнула голову и, улыбаясь, ждала реакции.

— Пошли.

— Куда?

— Привыкать быть более терпеливым, маленький.

Со временем она действительно привыкла, а Симон научился деликатности. Она уже не стеснялась и даже пришла к выводу, что её муж вовсе не телепат, но всегда готов пойти навстречу любому её желанию и любопытству, и стала озвучивать свои желания, если они появлялись. Инициатива по-прежнему исходила от него, но это скорей от того, что она просто не успевала её проявить, оставшись наедине, Симон тут же начинал недвусмысленно целовать Юлю, но никогда не торопил, давая ей столько времени, сколько нужно, чтобы не испытывать болезненные ощущения. Правда, они так ни разу и не добрались до пункта «оргазм» в Юлином теле. Симона это огорчало, а вот Юлю нет… ей нравилось заниматься любовью с мужем, нравилось, как он шептал на французском, и она подозревала, что это были не только слова любви, но и непристойности. Нравилось власть над телом мужа, нравилось видеть лихорадочный блеск глаз, нравились его поцелуи, особенно на некоторых участках — между лопаток или за ушком, рядом с мочкой, когда зубы легко прикусывают её… тогда тёплые мурашки бежали по телу, и она уже не стеснялась прижиматься к мужскому телу и просить его рук на других, однажды обнаруженных, участках.

Придя домой после четырёх пар в институте, зачётов, что она судорожно сдавала, и, взглянув на отделение, где она должна была проходить практику по распределению, Юля чувствовала, что вся усталость мира лежит на её плечах.

— Может, ты бросишь этот институт? Посмотри, на тебе лица нет, даже я не так выматываюсь перед соревнованиями.

— Не говори ерунды.

— Попытать-то я должен был… пойдём, поедим?

— У меня нет сил готовить, Симон, — она виновато опустила голову. Этой ночью она хотела приготовить, хотя бы суп и какое-нибудь второе, на скорую руку, то, на что хватает их скромного бюджета, но, оказавшись на кухне, сначала бессильно села на стул, а потом уткнулась в чтение какого-то романа, которые были разбросаны по дому. Бабушка Симона увлекалось лёгким чтивом, говоря, что проблемы и борщи ей приелись за жизнь, а сейчас она просто получает наслаждение, ублажая свой угасающий разум. Разум бабушки был вовсе не угасающий, у неё был на редкость молодой взгляд на жизнь. Однажды Юля сказала: «Вы такая авантюристка», на что получила ответ: «О, дорогая моя, конечно это так, я вышла замуж за иностранца, в тоооо время, а потом вернулась оттуда в голодающий Советский Союз и к этим жутким изделиям лёгкой промышленности».

Адель, так звали бабушку Симона, без отчества, подрабатывала вахтером в институте машиностроения, носила шляпки и всегда красила губы, даже находясь дома, один на один с собой. «А вдруг судьба, — кокетливо подмигивала, — А я не при параде».

— Юленька, иди спать, девочка, — Адель забрала книгу из тонкий рук, — иди, никто не умрёт от голода, этот молодой жеребец, похоже, тебя заездил, девочка, — она улыбалась, и Юля не ощутила неловкости от фривольного намёка на их с Симоном интимную жизнь и тонкие стены, — иди, у тебя столько занятий, — Адель поцеловала Юлю в лоб и, подняв за плечи, отправила спать.

И вот теперь на столе не было ничего, чем можно было перекусить, за что было стыдно. Большую часть её времени съедал институт, в такие месяцы и вовсе. Она погружалась в учебники, бегала на дополнительные начитки, брала задания, ей всё время было мало знаний, она словно открывала одну комнату из которой было ещё несколько дверей. Было уже необходимо выбрать специализацию, а Юля металась, ничто не привлекало её так, как одна — но она была абсолютно уверена, что не справится. Уверена настолько, что не говорила о своей практически сформировавшейся мечте Симону и даже папе. Этот выбор значил — ещё не один год обучения после интернатуры, узкая специализация и постоянная последующая учёба помимо клинической практики.

Симон говорил, что Юле достаточно стать участковым терапевтом, папа не давил, предоставляя выбор, но единожды заикнувшаяся Юлия услышала: «Думай. Дууумай! Реально взвешивай свои силы. Не навреди, помнишь?»

— Не готовь, — услышала она тёплое от мужа. — Я умею варить пельмени и делать яичницу… ещё что-то должен уметь, я почти уверен в этом, маленький, пойдём, ты будешь сидеть, а я тебя кормить.

Её немного нервировали неумелые действия мужа, но гудящие ноги и шутки Симона убедили её в том, что апокалипсис от того, что сегодня не она стоит у плиты, и едят они всего лишь пельмени из магазина, не случится.

— Нас в гости позвали, — сказал Симон. — Пашка.

— Оу… ты поэтому меня накормил, да, хитрец? — она обнимала и грелась в объятьях.

— Нет, я просто хочу, чтобы ты отдохнула.

— Завтра экзамен.

— Перед соревнованиями всегда день отдыхают. Иначе перегоришь, Юля. Ты же хочешь стать врачом, тебе нужны силы… пойдём, подзарядимся позитивом, вот увидишь, завтра тебе будет легче сдать свой экзамен, чем если ты просидишь всю ночь над учебником, а утром будешь паниковать. Уж пусть лучше голова болит с похмелья, чем от перенапряжения.

Она быстро оделась и сейчас стояла под хмурым взглядом мужа.

— Юль, давай, снимай это, ты же не за картошкой собралась.

— А что не так? Удобно…

— В институт одевайся удобно, а вот когда идёшь со мной, пожалуйста, одевайся красиво.

— Но?..

— Маленький, мы уже говорили не один раз. Ты очень красивая, очень, от тебя не оторвать глаз, для чего ты прячешься за этими уродскими тряпками? Надень темно-синее платье, которое тебе мама моя привезла.