Отец Кирилл сказал, что вера и брак — работа души, но было похоже, что у Юлиной души не оставалось сил. Она просто гибла, поглощалась чем-то тёмным, отчаянным, она захлёбывалась в отстранённом взгляде Симона, в беззвучных слезах самой Юли, в молчаливой поддержке Адель, когда она забирала Кима к себе в комнату, видимо, в надежде, что молодые всё же поговорят. Симон молчал… ночью он ложился раньше, отворачивался к стене и не спал. Юля могла это точно сказать — он не спал. Он не занимался с ней любовью, не целовал, даже в шутливой форме — он словно захлопнул дверь перед лицом Юли. Лишь однажды она подумала, что вот-вот всё должно измениться, ночью Симон вдруг притянул к себе Юлю и со словами: «Как же больно тебя любить, маленький», целовал её долго, до исступления. Она отдавалась этим поцелуям, плыла за ними, вибрировала. Но утром всё было, как в обычный выходной Юлии. Симон, встав раньше, собрал Кима на прогулку и со словами: «Спи, маленький, на тебе лица нет», ушёл на полдня. Она начинала злиться.

«Спи, маленький». «Нет лица». Как будто она может спать, или у неё появятся силы, если всё её существо съедала боль, чувство вины и неопределённости.

Она быстро собралась, доехала до Областной больницы и на одном дыхании поднялась в отделение гинекологии, пройдя мимо кабинета папы сразу в ординаторскую, где слева от входа был стол Юрий Борисовича.

Всё, что он сказал, было:

— Присаживайся.

Юле даже не пришлось озвучивать, зачем она пришла, она молча сидела на стуле, пока мужчина в белом халате, заглянув в толстый блокнот, переписал нужные ей координаты и молча протянул. Каким-то образом поняв, что Юля не нуждается сейчас в комментариях и словах поддержки, что у неё попросту не хватит выдержки на слова. Идя по длинному коридору, она перевернула лист, на котором был написан телефон, и, впервые за эти недели, улыбнулась. «Все будет хорошо, пупс», — слова, которые внушили ей уверенность в завтрашнем дне.

Всё её время по-прежнему занимала учёба, вечером, а то и ночью — готовка. Попытки Адель помочь — отметались с каким-то раздражением. Казалось, если у неё забрать методичность приготовления, она и вовсе потеряется, растеряется и растечётся в своём отчаянии. Сложно приготовленные блюда становились якорем стабильности для Юлии. И чем сложней блюдо, чем больше требовалось ингредиентов и времени — тем спокойней она себя ощущала в конце.

После двух консультаций у психолога, она сидела напротив мужа, пытаясь найти слова и озвучить свою просьбу и просьбу врача — вполне логичную, — присутствие мужа на консультациях.

— Симон…

— У?

— Я сходила к психологу, по поводу нашей проблемы.

— У нас есть проблемы? — тон был спокойный, лицо не выражало ничего.

— Да… ты знаешь, что да. И он сказал, что нам надо вместе прийти… понимаешь?

Ложка опустилась в тарелку, не дойдя до рта, оставив брызги на светлом столе. Симон смотрел, не отрываясь, на Юлю, она видела, как округлились его глаза, как потом сузились.

— Что ты сказала?

— Мой психолог хотел бы поговорить с тобой… ну, о наших проблемах.

— Ты… — было видно, что только усилие воли удерживает парня на стуле. — Это пиздец какой-то! Всё, что я сделал — это предложил тебе оральный секс, даже, блядь, не настаивал. А ты потащилась к психоооологу, и теперь туда же меня хочешь? Я, по-твоему, ненормальный? Меня лечить надо? Может, электрошоком, а? Я хочу заниматься сексом со своей женой. Женой! Не сучкой из подворотни, а с женой, которую люблю так, что иногда кажется, что легче повеситься, чем терпеть… и оказался психом? А иди-ка ты, Юля, сама знаешь куда. Ходи сама по врачам, я устал. Я молодой мужик и хочу нормально трахаться, и никакой психоооолог не убедит меня в том, что это ненормально!

Меня задрали твои принципы, твоя учёба, твоё вечное отсутствие, тебе насрать на меня, на ребёнка, на всё, ты только учишься… а теперь ещё и это. Давай-ка сразу отведи меня к хирургу, пусть кастрирует, может, тогда ты, наконец, станешь счастлива, а, маленький?!! — тарелка, с грохотом отскочив от стола, перевернувшись, упала на пол, где красно-бурые разводы от солянки растеклись по старому линолеуму. Звук хлопающей двери совпал с глухим ударом тарелки об пол…

Пятна растекались, как и слезы по лицу. Она видела, как Адель взяла тряпку и убирала на столе и протирала пол, но не шевелилась. Оцепенела. Она бы хотела выбежать вслед за Симоном, схватить его, вцепиться в шею, повиснуть на нём и не отпускать. Хотела бы сделать этот треклятый минет прямо на улице, на виду у прохожих, хотела бы упасть ему в ноги и молить, чтобы он не уходил, не бросал её, она просто умрёт без него. Она хотела бы прямо сейчас забрать свои документы из института, пойти на всё, что угодно, чтобы вернуть своего мужа, свои крупные веснушки и глаза, так похожие на глаза плюшевых медведей. Хотела бы. Но могла только дышать, через раз.

— Он вернётся, — услышала она от Адель.

— Нет, — в этот момент осознание того, что Симон не вернётся, окатила обжигающей волной, и беззвучный крик вырвался из уст Юли.

— Вернётся… он всегда был вспыльчивым и излишне импульсивным, всегда… спорт немного сгладил его характер, рядом с тобой он и вовсе менялся, но вспыльчивость всё ещё при нём… До семи лет он жил в маленьком городке на юге Франции, в хорошем доме, с мамой и папой, с празднованием Рождества и дня рождения… обычной жизнью обычного ребёнка. Его мать… допустила ошибку, она изменила его отцу, не знаю уж, чувства это были или просто увлечение, но отец Симона узнал. Они разводились громко, с бесконечными скандалами. Алжирская кровь, — Адель улыбнулась. — Симон был уже достаточно взрослым, чтобы понять, что именно послужило причиной развода, но недостаточно, что бы понять мать… он был зол… Его отец ушёл из дома, мать была в депрессии, Симон стал убегать, хулиганить, он протестовал, как мог… С ним невозможно было справиться, и мать отправила его сюда… Из Франции в Россию, из прекрасного домика недалеко от моря, вот в эту квартиру…

Он пошёл тут в первый класс не зная языка, даже разговорного. Всё это — и его проживание со мной, и саму школу, и всё, что отличается от того, к чему он привык, — всё это он воспринимал, как наказание. Дети смеялись над ним. Он не понимал, что они говорили, но понимал, что смеялись. Он был иностранец со странной внешностью. Боже, какой он был конопатый… И он дрался, дрался постоянно, бесконечно, до крови, его оставили на второй год. Как же ребёнок, не знающий языка, сможет нормально учиться или запоминать материал? Стало ещё хуже. Конопатый второгодник, драчун… мы дошли до детской комнаты милиции.

Потом, случайно, как и всех, его отвели в бассейн — школьная программа и, как и всем, предложили посещать секцию. Мы стали посещать, через три месяца тренер перевёл его в спортивную группу, по возрасту он уже подходил. И Симон стал спокойнее, ежедневные тренировки забирали его вспыльчивость, у него не оставалось сил на драки и доказательства своей состоятельности, он учился с переменным успехом, хорошо говорил по-русски, но всё время проводил в бассейне. Когда предложили спортивный интернат, я сделала вид, что интересуюсь его мнением, но уже знала ответ… Он стал спокойным, перестал вспыхивать по мелочам, но иногда… иногда алжирская кровь берет своё. У него большое и доброе сердце, и всем этим сердцем он любит тебя и Кима. Не всегда умеет это показать и часто ждёт от тебя большего, чем ты можешь дать… но он любит тебя и вернётся. Знаешь в чем несправедливость мира? От женщины ждут мудрости, даже когда природа не наделила её этим, даже когда она слишком юна и сама запуталась. Он вернётся к тебе, потому что не может без тебя жить…

Симон вернулся через три долгих дня, ночью, с запахом крепкого алкоголя, всё ещё нетрезвый. Что было странным, он практически не пил, если Юля за вечер, в хорошей компании, могла выпить не один бокал вина, а то и водку с соком, то Симон ограничивался парой глотков для поддержания компании. Горячность тела, запах алкоголя и ещё чего-то, непонятного, чужого, окутало Юлю, она смотрела на мужа и боялась его реакции, своей реакции…

— Я люблю тебя, — она сказала, как прыгнула в воду.

— Маленький, прости меня… я пойду с тобой к врачу, куда угодно пойду, я люблю тебя, — на вкус он был, как водка с луком, что не волновало Юлю.

Он выдержал всего два сеанса, встав неожиданно в самом завершении второго, резко выйдя из кабинета.

— Он придурок, — сказал Симон, — и упражнения свои пусть в задницу себе засунет, и говорит какую-то хрень, мы сами справился, маленький. — Помолчав немного, добавил: — Ты ходи к нему, если хочешь, просто, видимо, мне его методика не подходит, но я готов делать все эти штуки, если тебе нравится, — он улыбнулся, стараясь сгладить неловкость от своих слов.

— Ладно…

Несмотря на то, что Симон смеялся над методами доктора и фыркал, когда Юля рассказывала о консультациях, она замечала, что муж, если и не прислушивается, то делает какие-то выводы. Юля по-прежнему делала упражнения для пресса, для мышц ног и спины, но теперь уже Симон не просто смотрел или комментировал, а делал вместе с ней, каждый раз увеличивая нагрузку на одно упражнение. Три раза по тридцать плюс один.

Она понимала, что нагрузки, которые даёт ей муж, смешные для него, но на предложение просто присутствовать или даже не ходить с ней, Симон улыбнулся и сказал:

— Ты запутаешься, маленький, к тому же тебе нужна компания…

Он бегал с ней по утрам, отказывался от сладкого и мучного и грыз зелёные яблоки со словами: «Какая гадость эта ваша заливная рыба». В периоды усиленных тренировок у него было своё питание, но и тогда он умудрялся не соблазнять жену сладким или протягивать ночью маленький кусочек молочного шоколада со словами: «Я не видел, ты не ела».

Казалось, всё вошло в норму, в привычный режим, как в привычку Юли вошло готовить блины утром и заниматься физкультурой. Пока однажды муж не огорошил её новостями, столь ожидаемыми, но неожиданными в то же самое время.