Но всё же сказал:

— Юля, погода изменчивая, возьми хотя бы свитер.

— Тепло же.

— Сейчас тепло, а к вечеру? Я не смогу тебя сегодня забрать.

— Сама доберусь, я знаю, что не можешь, чем сейчас будешь заниматься? — она легко приобняла Симона, оставив перламутровый след на его губах.

— Плиткой… Кима отвезу, тебя буду вспоминать, о тебе мечтать, ты такая была сегодня ночью, вау просто, Юль. — Пробегающий по фигуре блондинки взгляд явно указывал на то, что он совсем не против повторить это «вау» здесь и сейчас.

— Пффф, — всё, что ответила Юля, — плиткой займись, надоело переступать через неё, — словно отшутилась она, выбегая из дома по маленькой дорожке, мимо старого дачного домика родителей.

Теперь они жили в своём новом и пока недостроенном доме. Всё свободное время и деньги уходили на него, и буквально за год за стареньким домиком с облупившейся краской вырос красавец, с огромными окнами и крышей из черепицы. Были проведены коммуникации, и первый этаж практически отделан, второй же — состоявший из одной большой комнаты, был закрыт «до лучших времён». Симон сам, в любое свободное время, занимался ремонтом и благоустройством. Он освоил мастерство плиточника и научился укладывать паркет. Получалось всё не с первого раза, иногда и вовсе приходилось выбрасывать купленный материал из-за того, что он безнадёжно испорчен, но сколь бы Юля в этом случае не уговаривала нанять мастера, Симон лишь улыбался и повторял: «Это только одна ступенька».

Юле казалось, что она балансировала на одной ноге, стоя на тонком канате посредине пропасти, все те несколько месяцев, что прошли после поцелуя с Юрием Борисовичем.

Сначала она отмахнулась от этого, списав на своё расстроенное состояние, потом обвинила во всём его, как старшего, а значит — более опытного. Потом себя, ведь инициатива исходила от неё, а Юрий Борисович — мужчина. Новогодние праздники прошли шумно, в их новом, пусть ещё и недостроенном доме, но в котором нашлось место и друзьям Симона из Федерации, и Юлиным приятельницам, которых она, как исправная сваха, хотела свести с ребятами. Она старалась не думать, лишь изредка проводя кончиком языка по губам, не вспоминая — остро чувствуя вкус другого мужчины.

Иногда она останавливалась в этот момент и видела, ощущала, что бы было, прояви она инициативу. Или он. Но потом откидывала эти вспышки, понимая, что ничего хорошего, прояви она инициативу на самом деле, не случилось бы. Да и думать о таком просто ненормально, ведь у Юли есть муж — Симон. Муж, которого она любит всем сердцем, глядя на которого ей хочется улыбаться, муж, который делает её счастливой, который день за днём дарит ей не только любовь, но и заботу. И повторяет: «Просто ступенька».

Переехав в новый дом, практически пустой, относительно обустроенными были кухня, по настоянию Юли, комната Кима и комната Адель, которая отказалась переезжать, поправив шляпку со слова: «Займусь, наконец, личной жизнью, найду себе импозантного старичка, и поедем с ним в мировое турне», но комната для неё всегда была готова. В их же спальне с Симоном пока стояла только большая кровать, и тени от деревьев сквозь большое окно пугали Юлю. Она подолгу не могла заснуть, ворочаясь с боку на бок, потом вдруг вспоминая, а то и представляя себя Юрия Борисовича, засыпала уже под утро.

Утром же вставала с трудом, едва держалась на ногах, спотыкаясь по пути о мешки строительных смесей. Каким образом Симон вставал всегда раньше будильника, она не понимала и завидовала его собранности. По утрам он был бодр, будил её щекоткой и уговорами, потом сказал, что себя можно просто научиться программировать — вставать на десять минут раньше будильника. Это казалось глупостью, но Юля решила попробовать, и постепенно у неё стало получаться, более того, мысли о том, что ей надо встать ещё раньше положенного времени так пугали её, что она засыпала даже раньше, чем успевала подумать о Юрии Борисовиче, тем самым лишив себя не только тяжести внизу живота перед сном, но и снов о нём. Как и любых снов.

С самим Юрием Борисовичем они не виделись, что случалось и раньше. Не так и часто пересекаются детское отделение и гинекология. Время же очередного приёма Юля пропустила, сам же Юрий Борисович не позвонил, из чего можно было сделать вывод, что он явно не заинтересован во встрече, какой либо, по любому поводу.

Поводов находилось достаточно, у Юли всегда была причина подняться на отделение своего отца, но, доехав на лифте этажа до третьего, ощутив, что она не сможет встретить, даже вскользь, тем более — вскользь, его слегка надменный, но внушающий доверие взгляд, она выходила и шла к себе медленным шагом.

Столкнулись они только перед восьмым марта, на ежегодном и обязательном мероприятии по поздравлению вышестоящими простых смертных. Выходя из актового зала с дежурной коробкой конфет в руках, она невольно замедлила шаг. Увидев впереди знакомый затылок, она даже попыталась затеряться в гвалте белых халатов и смешков, но словно некто сверху вёл её, потому что в итоге, попросту убежав на этаж, где у них не была шанса столкнуться, она буквально упала в объятья Юрия Борисовича.

Казалось, дрожь, начинавшаяся с кончиков пальцев, проходила по всему напряжённому телу Юли, когда она стояла слишком близко для простых дружеских объятий с посторонним для неё человеком, и невероятно далёких от того, что хотела Юля. Её руки попытались оттолкнуть Юрия Борисовича, но слишком неуверенно, словно прося о чём-то другом.

— Куда бежишь? — странный вопрос, Юля не знала, как ответить на него. — Пошли.

Она не очень понимала, куда они идут: мимо кабинетов УЗИ и рентгенологического отделения, небрежно обнятая его рукой, профессионально, на расстоянии, не допускающем разнотолков, словно походя, по-дружески, пока не оказались в тупике, куда не заходит никто, кроме уборщицы раз в неделю, а то и реже, перед очередной комиссией или проверкой.

— Я должен извиниться.

— За что? — Юля терялась в словах, ощущениях, не хотела говорить, думать, дышать, хотела тепла тела и, может быть, его губ на своих.

— Я не должен был целовать тебя.

— Это я…

— Помню, что ты, но не списывай мою роль, хорошо?

— Хорошо… — она не списывала, не приписывала, не удивлялась его тону, не тонула во взгляде, она придвинулась ближе, безотчётно…

— Юля.

— А? — ещё ближе, ощущая его руки на пояснице, дыхание у виска, окунув себя в столь щедро предоставленные объятия, в руки, которые оберегали её спину от холода стены и притягивали к мужскому телу — делали именно то, что ей нужно было именно в это мгновение.

— Ты понимаешь, что ты делаешь, пупс? — он спросил как-то тихо, скорее обречённо, что вывело Юлю из гипноза, под который она попадала, благодаря его присутствию.

— Похоже, не понимаешь, — каким-то образом Юре удавалось удерживать её взгляд, хотя единственное желание было — спрятать не только глаза, но и лицо. На его груди. Сейчас.

— Будь на твоём месте любая другая, ЛЮБАЯ, я бы сказал, что ты феерично включаешь идиотку, но не ты… не та хрустальная девочка, которую я знаю.

— Что?

— Пупс, послушай меня, то, что происходит между тобой и мной — это очень сильно, с этим сложно бороться.

— С тобой?

— Ты не видишь? Хрустальный ребёнок… Да, и со мной. Это влечение, Юля, сильное влечение, возможно, самое сильное, что я испытывал в жизни и испытаю, и скорей всего — самое сильное из того, с чем ты сталкивалась, но мы не звери, мы просто не станем идти у него на поводу, хорошо?

— Влечение? — она не понимала, что он говорил, видела только его губы, двигающиеся и сухие.

— Господи! Влечение. Я хочу тебя. Сильно. И мне ничего не стоит взять тебя прямо сейчас, ты не будешь против, но что будет потом, Юля? Что будет потом? Ты сможешь с этим просто жить? Подумай, — он легонько встряхнул её, — подумай, Юленька, ты сможешь прийти сегодня вечером домой, смотреть в глаза Симона, улыбаться сыну? Это сложно, пупс, не начинай эту игру. Она не стоит свеч.

— Просто влечение, — Юлин мозг словно включился, начал анализировать, составлять картинку, систематизировать.

— Просто влечение, этому надо дать пройти, дать время, сейчас я отпущу тебя, повернусь и уйду, а ты постоишь немного и пойдёшь домой, к мужу… Может быть, даже пофантазируешь немножко, — он подмигнул во вспыхнувшее лицо Юли, — дашь себе время, и всё пройдёт, закончится, так же неожиданно, как началось.

— А ты?

— Я взрослый мальчик, справлюсь, — он окинул её спокойным взглядом, на мгновение притянув к себе, её руки вцепились в белых халат на его пояснице и отказывались отпускать, лицо уткнулось в шею. — Тише… всё, пупс, всё.

И, развернувшись, ушёл.

Если они встречались — его взгляд был спокойным, дружелюбным, и внушал доверие раз и навсегда. Он не избегал встречи, не проходил, торопясь, мимо, если коллеги что-то оживлённо обсуждали, и в их числе была Юля, он мог спокойно сесть рядом в столовой за стол, где была Юля, и вписаться в общий разговор. Только случайно, вдруг, оставшись вдвоём, она явственно ощущала и его напряжение тоже, она вдруг видела, что мышцы его шеи напряжены, словно он невероятным усилием сдерживает себя, то ли чтобы не уйти, то ли от того, чтобы последовать Юлиному желанию — окунуться в тепло объятий.

Юле казалось, что она не может сдерживаться, и, стоя в лифте, за спинами людей, у задней стены, она коснулась пальцами его руку — невесомо, почти неслышно, но горячо.

И ощутила такое же прикосновение в ответ. Подушечки пальцев к подушечкам, дыхание в разные стороны, взгляд в спины — и только лёгкое касание. Вот, пожалуй, и всё её общение с Юрием Борисовичем за эти месяцы.

Погода становилась хуже, стремительно. Не было уже яркого неба, его заволокло серым смогом, резкий и ледяной ветер усиливался, и начал накрапывать дождь. От дождя, хотя бы формально, могла спасти новая автобусная остановка, а вот от ветра и холода — нет. Юля уже не один раз успела пожалеть, что не послушала мужа и не взяла свитер… погода весной, действительно, очень изменчива.