Юля понимала, что она не забудет, не сможет забыть этот инцидент с Юрой, и понимала, отчётливо понимала, что ей не стыдно. Она была готова встретить его спокойным взглядом, пройти мимо или поговорить, как того будут требовать обстоятельства. Знала, что она не засмущается, словно эта часть навсегда осталась там — на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем.

Но, к счастью, в течение месяца она не видела Юру, хотя и не избегала встреч, пока, в ночное дежурство, не поднялась в курилку, просто ради минуты тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства не совпадали.

Юрий Борисович, в обычной зеленоватой форме хирурга, сидел на скамейке, опустив голову, крутя в руках незажжённую сигарету.

Юля села рядом. Слишком уставшая, чтобы повернуться и уйти. Она знала, что Юра может дать ей именно то, в чём она нуждалась — тишину и спокойствие прямо сейчас.

Сломав, наконец, сигарету, он произнёс:

— Бросил курить.

— Не похоже… — поведя носом, учуяв явный запах табака.

— Да уж.

— У тебя что-то случилось?

— Это личное, пупс.

— Эм… как ты говорил, может, иногда проще кому-то рассказать?

Он долго смотрел на неё, Юля словно впервые разглядывала этого человека. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, скорее приятные, синие глаза, странно, она никогда не видела, что у него настолько синие глаза. Морщинки у синевы и в уголках губ.

— Возможно… как ты?

— А… — она поняла, о чём конкретно спрашивает её этот новый для неё человек, — нормально, вроде нормально. Скажи мне, никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи.

— Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать возненавидела его.

— Немудрено, — Юля каким-то образом понимала, что не это заботит Юру.

— Она ненавидит его не за то, что он её бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, пока она была моложе, её психика была лабильней, ей было бы легче приспособится… Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, я не понимаю его, не понимал… это так просто — прожить с любимым человеком всю жизнь… если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.

— И что ты будешь делать?

— Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга…

— Но, может?..

— Она замужем, и она счастлива с мужем.

Юля обдало одновременно холодом — ледяным, студёным, — и жаром.

— Эта женщина… это я?

Юра притянул её к себе, спрятал её голову у своей шеи, прижимая, не давая поднять глаза на него.

— Пупс, я отымел тебя, как хотел… и выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?

— Нет… — его руки играли с волосами, делая ей массаж головы, гладя по плечам, пока её губы, безотчётно, сами по себе, целовали его шею.

— Это не ты, Юля, не ты. — «Не ты» утонуло в поцелуе, не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря, не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую она не имела прав. В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то грани в мужчине, который прижимал её к себе, но при этом — давая свободу, словно встать и уйти для неё — не проблема.

Это был поцелуй — обещание чего-то, поцелуй — ожидание, поцелуй — желание.

— Я так хочу тебя, хрустальная.

— Ты живёшь с одной, влюблён в другую и хочешь третью, ваше дело — труба, пациент.

— Да уж.

— Я хочу… что делать с этим? — она позволила его рукам пробежаться по пуговицам халата и высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, нимало не беспокоясь о том, что они не одни в больнице.

— Год, дай нам год… дай мне год.

— Год?

— Да…

— Я дам тебе год.

Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любила, и записку. «Мне нужен этот год».


Ауттейк. Симон.


Вспотевший, запыхавшийся, он смотрел в белый потолок обычной хрущёвки и пытался отдышаться.

— Считаешь алмазы? — он повернул голову на звук, смотря на женщину рядом. Брюнетка с раскрасневшимися щеками, раздражением от щетины и зацелованными губами бесстыдно обмахивалась простынёй, а потом сбросила её куда-то к ногам.

— Не сосчитать, ты просто… просто…

— Да ладно, и ты красавчик!

— Не без этого, — легко вставая, поведя широкими плечами, поесть бы чего-нибудь. — Есть у тебя еда?

— Должна быть…

— Так?..

— Поищи сам, — переворачиваясь на живот, нажимая кнопку пульта телевизора. — И мне чего-нибудь принеси.

— Я?

— Ты видишь ещё кого-то? Ты, конечно.

— Вообще-то ты тут девочка, — недовольно.

— Ой, да ладно, девочка, мальчик, всё сразу не бывает, от этого твоё раздутое эго окончательно раздуется и лопнет, так что поправь корону и дуй на кухню.

— Ну и сучка ты, Анжелка.

— Сучка, да, не сучка не отсасывает тебе и не трахается сутками, а всё сразу не бывает…

— Бывает!

— Ну-ну, — ухмыльнувшись голой спине. — Бывает, держи карман шире, — про себя. — Держи карман шииииире, — громко, словно с издёвкой.

Пообедав простой едой, а не мудрёными блюдами, которыми балует Симона Юля, он довольно обнимал женщину рядом и чувствовал, что вечер ещё не закончен.

— Пфф, — подул на лицо. — Хорошо, что ты дома оказалась, я думал, у меня мозги взорвутся…

— Сложно? — глаза женщины смотрели словно с сочувствием.

— Да вообще, — он провёл рукой по шее. — Пробежала мимо в трусиках, а у меня… принципы… что ты там говорила про принципы, что хорошо это? Ерунда! До свадьбы неделя осталась, уже можно и уступить, не? Так нет же… и что хорошего?

— Мне-то точно много чего, — она облизнула губы, большой палец своей руки, глядя в карие глаза, и провела по мужскому соску. — Для меня сплошные бонусы от принципов твоей невесты.

— Ах, ты, коварная, ненасытная какая, — он уже крепко прижимал к себе худенькую женщину, которая была старшего него, многим более опытная, но это не мешало им, а помогало в долгие часы их встреч. Всегда один на один. Досыта. До сбитого дыхания и ватных ног. До того момента, пока реальность не забирала его в жизнь, к тренировкам, встречам с приятелями, к красивой невесте Юлии. К приготовлениям к свадьбе, к замиранию сердца от осознания, что скоро, совсем скоро, Юля станет его, перед Богом, людьми — что было не важно. Его — физически. Эта тяга была практически непреодолимой и стала постоянной константой в жизни молодого мужчины.

— Пока, — небрежно, в дверях.

— Пока? И всё? Я ведь больше не приду, Анжела… Неужели ничего не ёкает?

— Все ёкающие места у меня сегодня полностью удовлетворены, и, Симон, не будь наивным, не такой уж ты и эксклюзив, как тебе кажется, но я, конечно, — на «конечно» насмешливый акцент, — буду скучать и даже вырву себе парочку волос в день твоей свадьбы, беги уже.

— Хм, счастливо, — и быстро поцеловав, выбежал за дверь, не видя, как женщина, в задумчивости отряхивая сигарету, смотрит ему вслед в окно.

— Не придёт он, как же.


~*~*~*~

— Кожные покровы, спиной, плавки приспустил, всё, молодец, — набор рутинных слов, произнесённый за день не один десяток раз. — Кожные покровы, спиной, плавки приспустил, всё, молодец.

— А где здравствуйте?

— Здравствуйте-здравствуйте, — глядя в насмешливые карие глаза. — С колечком вас, Симон Батькович. Следующий.

— Я потом зайду, поболтаем.

— Заходи, коль не шутишь.

Он не пошутил, зашёл ближе к вечеру, сел напротив, долго смотрел на женщину, внимательно разглядывая морщинки у глаз, видя несовершенство кожи и лёгкие мешки под глазами, тщательно замаскированные, но всё равно видные. Неудачная на этот раз коррекция бровей, и уже становившийся заметным возраст.

Она положила голову на руки, облокотившись на стол.

— Что у тебя случилось?

— Всё отлично.

— Правда? — она видела, всегда видела.

— Нуууууу….

— Всё сложно?

— Я бы не хотел это обсуждать, просто посижу тут, можно?

— Можно, чего же нельзя… со мной всё можно, ВСЁ.

— Перестань…

— Ты же за этим зашёл.

— Нет, я зашёл поболтать, просто, — он запнулся, остановив свой взгляд на декольте, мягком… Он знал, что если расстегнуть одним движением руки застёжку, станет видна грудь, и женщина не станет сопротивляться, об этом явственно говорили её глаза — всегда знавшие его действия наперёд. — Да, просто поболтать, — твёрдо.

— Хорошо, — она провернулась на крутящемся кресле. — Давай поболтаем. Как твоя молодая жена?

— Ну… она красивая.

— Это я знаю.

— Знаешь?

— Это первое, что я о ней узнала, узнаю и похоже… буду узнавать, к тому же, я её видела, и она действительно красавица, тебе несказанно повезло, Симон Брахими, везунчик и красавчик.

— Хм, — он лишь ухмыльнулся.

— Что не так, Симон? Серьёзно? Ты можешь со мной поговорить… ты же знаешь. У вас не получается? Она тебя не удовлетворяет… или ты её? — после молчания в окно её собеседника.

— Как-то так.

— Ожидаемо… судя по тому, что ты о ней рассказывал… Ты бы с ней помягче, что ли… уговорами, ласками, по чуть, если ты будешь набрасываться, как я помню, на невинную девушку, она попросту испугается.

— Да не набрасываюсь я! — словно взрываясь. — Не набрасываюсь! Куда уже мягче? Ещё больше уговаривать? Я, блядь, только и делаю, что уговариваю её, я мягок, терпелив, деликатен, как она хочет, когда она хочет… только знаешь что? Она не хочет. Никак. И никогда. Такое может быть, Анжел? Я ничего в этом не понимаю, может, она больна чем-то? Гормонов не хватает… эстрогенов там каких-нибудь, а? Ей девятнадцать лет, она такая красавица… как так?!