— Про динозавров, я, когда вырасту, буду их изучать.

— Да? Очень интересно, а они разве не вымерли?

— Вымерли, но можно раскопать… «Раскопки» по-научному, палеонтологи изучают динозавров. Я тоже буду изучать, после специального института.

— А сейчас уже знаешь что-то?

— Да! Смотрите, — с энтузиазмом листая и рассказывая про древних животных, существование которых превратилось в миф, но по-прежнему будоражит умы мальчишек и девчонок. Сколько раз она слушала рассказы о динозаврах из уст малышей, от своего сына, как и сейчас от Тошки. Слушала всегда внимательно, на ходу проверяя сухость кожи, прося показать язык, что и происходит — практически машинально. Странная привычка, в этом возрасте иметь бы привычку воровать конфеты из бабушкина стола, как она это делала, или не досиживать занятие по развитию речи до конца…

— Так, смотрю, у тебя всё отлично, жалобы есть?

— Ну…

— Говори, — подмигивая по заговорщицки.

— А когда мне можно будут на улицу?

— Сегодня уже и можно.

— А завтра можно?

— Завтра скажет дежурный доктор, Инна Константиновна, договорились? А сегодня папа сможет.

— Думаете? — сомнение в голоске.

— Уверена, он сделает максимум для того, чтобы у него получилось.

— А на обследовании вы будете?

— Конечно, — она не могла не прийти.

— А папа?

— Я уверена в этом, Тошка… тебе же не страшно?

— Нет! — маленький храбрый мальчик, которого хочется оградить от всех обследований, завернуть в тёплое одеяло, увезти к себе домой и спрятать от напастей и болезней, которых хватило в его маленькой жизни.

— Вот и хорошо, пока, мой любимый пациент.

— Не корректно так говорить, — надутые губы с довольным взглядом.

— Мы никому не скажем, это будет наш секрет.

В конце дня, собирая по крупицам своё кокетливое настроение и улыбку, она шла на выход через приёмное отделение — перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала её близкой приятельницей, почти подругой.

По пути встречая людей, сидящих в ожидании своей очереди на приём, на УЗИ, на обследование.

— Что у нас тут?

— Аншлаг, «Городская» закрыта, света нет, все к нам.

— Н-да…

— Не знаю, в коридорах размещать будем пациентов.

— Не в первый раз, — отодвигаясь в сторону, чтобы дать проехать каталке с бледной, даже мертвецки бледной женщиной на ней, спешащие рядом врачи быстро переговариваются между собой, молоденькая сестра держит систему, пытаясь подстроиться под быстрые шаги.

— Давай сюда, — забирая из пальчиков полный пакет, быстро перехватывая, без труда подстраиваясь под шаги.

— Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? — седоволосый врач, с добрыми глазами, — Леночка справляется.

— Не спорю, хочу тряхнуть стариной.

— Ох, отважная ты дивчина, не боишься в наш мужской коллектив подниматься?

— Не-а, — улыбаясь, пробегаясь по лицам двух других врачей в хирургических костюмах. Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. И другой — с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него — понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие — сразу и навсегда. Его рука лежала на руке женщины, он смотрел на неё и говорил некий набор слов — приободряющий, обещающий, снимающий страх — всё, что нужно, наряду с медикаментами, чтобы подготовить к операции. Рядовой для хирурга, невыносимо страшной для пациента, который может не до конца осознавать своё состояние, оценивать угрозу жизни, но ярко понимающий одно — волнение, которое исходит волнами от человека, неважно, сколько ему лет и какого он пола. Волнение неминуемо, и его надо погасить, уговорить, заговорить. Как она книжками о динозаврах, так и этот мужчина в широком лифте — рядовыми отвлекающими вопросами.

— Какие планы на выходные? — слышит обращённый к себе вопрос.

— О, громадьё, — кокетливая улыбка в сторону седовласого.

— У молодой и красивой всегда много планов.

— Конечно, Сергей Платонович, — быстрый взгляд в сторону, на спокойный взгляд, улыбка, и снова на седые, но все ещё густые волосы.

На выходе из лифта передала систему Леночке, два шага до отделения — справится. Услышав пару слов, кивнув лифтёру, спустилась обратно. Приёмное отделение переполнено. Ясно, что эти трое, что поднялись в лифте, да и многие другие, сегодня вряд ли уснут, да поедят урывками — беспокойное дежурство.

Уже выходя из типового здания, нажав на сигнализацию своей красавицы, она разворачивается и возвращается туда, куда должна была прийти, не могла не прийти, не могла игнорировать это желание.

— Ну, Тошка, пойдёшь гулять?

— А можно? Это не…

— Можно, пойдём, — надевая тонкую вязаную шапочку, курточку, поднимая на руки почти невесомое тельце малыша. Под пальцами прощупываются все рёбрышки, и чувствуется ритм сердца — беспокойный от волнения, вызванного предстоящей встречей с улицей.

Быстро идя по коридору, чувствуя на шее детские ладошки, она ощущала на щеках слезы — непозволительная роскошь, ненужная и даже преступная.

Таким ли был её сын в этом возрасте? В Тошке нет и половины веса для нормы в его возрасте, зато с лихвой хватает любознательности и желания жить. Именно жить, в его, детском, понимании — гулять, стать палеонтологом или адмиралом-океанологом, как на прошлой неделе, или знаменитым футболистом, как месяц назад.

— Пришли, — присаживаясь на лавочку на детской площадке, рядом с входом в детское отделение, вдали от людских потоков, только знающий поневоле ведает про этот уголок в парке «Областной больницы». Площадка, оплаченная щедрым спонсором — яркий корабль с множеством ходов и переходов, с мягким покрытием под ногами, и максимально безопасная, — погуляешь?

— Да, — подпрыгивая на руках от нетерпения.

Юлия Владимирована знала, что скоро на смену энтузиазму придёт усталость, и тогда она посадит малыша наколени и будет слушать про динозавров или футболистов, про гоночные машины и мамину ангину, про то, каким он был молодцом сегодня и даже съел несколько зёрнышек граната, что папа сказал после обследования, что Тошка — настоящий храбрый солдат, но, на самом деле, ему было страшно, совсем понарошку, но было.

И главное — папа обещал ему большую пожарную машину, раз уж на настоящей он пока прокатиться не может…


Глава 2.


Среди весёлых девушек, стоящих группкой у озера, она была похожа на щенка. Не на радостного, беззаботного, даже слегка безмозглого, а на робкого, косолапого, словно неуверенного в том, что эти породистые лапы и хвост принадлежат именно ему. Она робко и с любопытством выглядывала из-за подружек, иногда смотря поверх голов.

Молодой священник что-то увлечённо рассказывал, от чего не было ни одной девушки, смотрящий в сторону. Иногда группа громко смеялась, словно забыв, что рядом человек в сане, пусть и небольшом, иногда толкали друг друга локтями, перебивая, спрашивали и, судя по широко открытым глазам, — удивлялись ответам.

Её взгляд был заинтересованным и живым, в нём играла мысль, словно живая. Она светилась, казалось ещё чуть-чуть, и девушка заговорит, покажет свои мысли, спрятанные за робкими движениями. И она была красива. Красива настолько, насколько бывает красива юность. Красива, словно пришедшей из стародавних времён красотой. Настолько, что скажи она, что её остановили на улице с предложением сняться в кино — ей бы поверили, сразу и безоговорочно. Выше своих сверстниц, со светло-русыми, отливающими рыжиной на солнце волосами, с тонкими чертами лица и распахнутыми навстречу всему новому глазами — она была словно славянская княжна, пришедшая в современность из позабытых сказок. Такой рисуют Василису Прекрасную или Царевну Лебедь. Она была красива не яркой, вычурной красотой, не навязчивой, но никто — ни мужчина, ни женщина, не могли просто пробежать взглядом, глаза сами останавливались на девушке, цеплялись и не хотели уходить. На неё хотелось смотреть, как на произведение искусства, в котором ничего не смыслишь, но оно тебя бесконечно радует.

Остановившийся рядом автобус не отвлёк девушек от оживлённой беседы даже тогда, когда из автобуса, словно из огромного чрева с автоматической дверью, стали высыпать мальчишки разного возраста, от младших школьников до юношей, и едва ли не с разбега прыгать в воду озера, крича по пути, фыркая носами и заплывая далеко. Всем своим видом, криками, передразниваниями, они выражали торжество молодости, силы и отчаянной жажды жизни.

Рядом стоял мужчина средних лет, зорким взглядом смотря на ребят, улыбаясь только уголками глаз, лицо его выражало строгость. Впрочем, не было похоже, чтобы хоть кто-нибудь всерьёз боялся этого человека.

— Всё, хватит, — крикнул мужчина, сделав приглашающий жест в автобус.

Младшие поспешили, путаясь в шортах и обуви, по пути стряхивая с головы воду, они забирались в автобус под неодобрительным взглядом водителя, который с недовольством смотрел на песок и влажные от плавок шорты мальчишек.

Старшие выходили степенней, некоторые, заметив группу девушек, словно красовались собой, проходя мимо плавной походкой, потом, не выдержав игры в «Алена Делона», срывались в шуточный кулачный бой и, подпрыгивая, забегали в тот же автобус.

Группа девушек двинулась вдоль озера, впереди бодро шагал священник, приподнимая одной рукой подрясник, отчего были видны его пыльные ботинки со стоптанными каблуками.

Парень, выходивший из воды последним, долго рассматривал группу девушек, наконец, когда процессия двинулась, а он оделся, услышал окрик:

— В автобус.

— Я сейчас, — показав глазами на уже уходивших девушек.

— Вот неугомонный, ты пользуешься моим расположением, — услышал парень, — но, смотри, только сегодня.