Юля карабкалась на эту ступеньку, преодолевала себя, заставляла, уговаривала, она почти смирилась с тем, что уедет с Симоном, что лишится профессии. На самом деле, в такие вечера, как этот, она была готова встать и идти пешком в далёкую и чужую ей страну, оставить свою работу, семинары и пятиминутки ради того, чтобы упасть в объятия мужа и никогда оттуда не выбираться. Иногда казалось, что у неё ноет тело, ломит кости. Она понимала, что это психосоматика, нервы… но справиться с собой с каждый месяцем, каждой неделей, становилось всё сложнее.

Иногда Симон приезжал, купая её в подарках, тепле, нежности и сексе. Бесконечном, беспрерывном сексе.

— Я скучаю, маленький.

Она с готовностью давала всё, что только не попросит Симон, но самой ей хотелось вытянуться стрункой рядом с ним и не шевелиться, запомнить, запечатлеть себя, вжатую в его тело, в его запах и тепло.

Наконец, выйдя из транса, вытащив никому не нужный пирог из духовки, она медленно оглядела кухню. Полка, которую прибивал Симон, газовая плита, которую он устанавливал, фотографии на стене. Она не хотела оставлять этот дом, она любила его, каждый кирпич, каждый прочерк толстым фломастером на стене руками Кима. Глянув на небрежно брошенную брошюру по рабочей тематике, она остро поняла, что не хочет отставлять свою работу… но все это придётся сделать ради её веснушек, её Симона, её мужа. Наверное, она может сделать шаг на любую ступеньку, взобраться на любую высоту ради него и абсолютного уюта, которое дарит его любовь и обожание. Она любила своего мужа и скучала по нему.

Попавшаяся на глаза бутылка вина привела к простой мысли — напиться. Этот вечер был слишком долгим, а сама Юля — слишком жалкой.

Не утруждая себя сервировкой стола, она попросту ковыряла пирог руками, запивая тягучей жидкостью из горла бутылки. Но чем больше она пила, тем несчастнее становилась. Ей всё больше хотелось тепла, и всё чаще на глаза набегали слезы. К началу второй бутылки она уже изрядно поплакала, жалея себя, приняв, наконец, решение попросту лечь спать, приняв для этого корвалол — единственное успокаивающее, которое она нашла в доме… Но пустая постель только усугубила настроение Юли, и сейчас она попросту допивала вторую бутылку, ощущая себя как никогда несчастной и одинокой.

Ей нужны были объятья. Сейчас.

В задумчивости глядя на телефон, она прокручивала в голове одни и те же слова:

— Ты можешь в любой момент позвать меня, пупс. В любой, если тебе действительно будет необходима моя помощь. Знаю, что ты не станешь злоупотреблять этим, но знай — в любой момент. Я приду.

После той, первой розы, когда она узнала адрес квартиры, где её будет ждать Юра, она не слишком долго думала, для счастливо замужней женщины, прежде чем отправится туда.

Всё, что она сделала — это сказала Симону, что задерживается дольше обычного, и её привезут домой, и сходила в душ тут же, на отделении, надев свежий комплект белья, который всегда лежал в её столе на случай непредвиденно долгого дежурства.

Обстановка была обыкновенной, как и сама ситуация — банальной. Тысячи раз пройденная до Юли и тысячи раз ещё будет пройденной после. Чужая жена, чужой муж, одна квартира, два часа.

Она медленно подходила к сидящему на кровати Юре, в движениях, в позе, во взгляде, помимо грации, была явно читающаяся неуверенность. Зачем она здесь? А он?

— О чём ты думаешь? — спросил, притянув к себе, поставив между своих ног.

— Я думаю?

— В общем, судя по тому, что ты тут, ты не думаешь вовсе, но всё же…

— Я не понимаю, — она нахмурилась, — я не понимаю тебя. У тебя жена, ты влюблён в кого-то… зачем ты тут.

— Ну, мужчины — кобели, слышала такое?

— Хм…

— Ты найдёшь ответ на этот вопрос, если ответишь, зачем ты тут. Насколько я знаю, ты любишь своего мужа, он не обижает тебя, ты счастлива, что ты делаешь тут, Юля?

— Не знаю.

— И я не знаю, — Юле казалось, что он знает, знает больше, чем говорит, она ощущала неуверенность и, возможно, страх. Страх близости с этим мужчиной в купе с безотчётным и малоконтролируемым желанием того же. Неуверенность в себе. Она вдруг вспомнила, что комплект белья, который она надела, был вовсе не изысканным, собственно, и комплектом-то он не был. Обычный трикотаж лишь формально подходящий по цвету… Его руки уже расстёгивали пуговицы на блузке, пока она отчётливо понимала, что и этот раз станет катастрофой, чудовищным разочарованием для них двоих. Симон не уставал повторять, что мужчины любят глазами, и дарил ей красивые комплекты белья, порой слишком откровенные, восхищаясь видом своей жены в них. Было просто — чувствовать себя желанной в них, под карим взглядом мужа. Голубые глаза Юры смотрели по-другому. Не оценивающе, не восхищённо, не ожидающе, а… нежно?

Она перехватила руку, расстегивающие пуговицы, готовая убежать из этой квартиры.

— Пупс, я сейчас тебе открою главную мужскую тайну.

— Что?

— Тайну. Когда мужчина хочет женщину, кружева на её теле не имеют значения. Они добавляют эстетики, но мужчина, если он хочет — он хочет… уже.

— Откуда? — было непонятно, откуда он знает. Всё в этой ситуации и этом разговоре было непонятно. Вплоть до того, зачем вообще он происходит здесь и сейчас?

— Я же работаю с женщинами, — он улыбнулся, — и в прошлый раз у тебя был умопомрачительный комплект, ярко-синий, на твой прозрачной коже, хрустальная… — всё таким же тихим голосом, словно вглаживая уверенность. — Не бойся пупс, — поймав ещё один неуверенный взгляд, — всё будет по-другому… давай, мы поищем твои сладкие местечки, а?

Его руки гладили уже практически обнажённое тело, на ней остались только трусики.

— На сгибе локтя, — он целовал, — точно. Ниже? Или выше? — пробегаясь руками, потом губами. — Шея сзади, — горячее дыхание, посылающее мурашки, — чуть ниже, между лопаток…

Казалось, он нашёл все уголки, его пальцы, словно руки пианиста, играли с Юлей, не давя, не заставляя, не настаивая, но получая своё в ответ. Его глаза вселяли уверенность в Юлю, какую-то странную, беспричинную, не прикрытую кружевом или лосьоном для тела с тонкий ароматом, уверенность.

Теперь, по прошествии времени, Юля была уверена, что хороша для Юры всегда, в любой ситуации. Он будет беззастенчиво смаковать её тело в нежнейшем белье, будет в восхищении провожать её только ей понятным взглядом, когда она появится на общем празднике в новом платье, безусловно, идущем ей — ведь выбирал Симон. Но так же он будет улыбаться и подмигивать ей на субботнике, когда она расхаживает в старых, подогнутых под колено джинсах или просто идёт по коридору в белом халате. С изысканным макияжем или без. В великолепии новогодних огней и в рабочих буднях — она знала, что всегда хороша для Юры. Однажды она спросила:

— Ты видишь, что я красивая?

— К чему этот вопрос?

— Ну… вот Симон всегда говорит, что я красивая, а ты нет.

— Какой я тебя вижу?

— Да, какой ты меня видишь.

— Я вижу, что ты невероятно умная женщина, целеустремлённая и работоспособная. Я вижу, что у тебя огромное доброе сердце, я вижу, как ты переживаешь, борешься, а то и дерёшься за каждого из своих пациентов. Ты про них так и говоришь: «Мои». Ещё я вижу, что ты очень романтичная, да-да, ты не прочь прочитать слезливую книжку или посмотреть фильм, ты способна переживать и сопереживать… ты любящая, отдающая, не всегда уверенная в себе женщина. И да, ты красивая. Это приятный бонус к остальным твоим достоинствам.

— Почему год? — спросила она в первый вечер.

— Думаю, за год мы перегорим, пупс.

— Может, пока не перегорим…

— Это не слишком точная формулировка, ты любишь точность… не играешь словами. Поэтому год. Ты можешь передумать, я могу… но пока — год.

— Год.

Прошло уже три. Три года. Три розы и ещё одна, с просьбой о следующем годе. Она улыбнулась этой просьбе и дала согласие, словно он в нём нуждался.

Через месяц уехал Симон. Она осталась одна. Редкие встречи с любовником никак не могли восполнить ту пустоту, что образовалась в её жизни. Порой встречи были частые, порой — реже. Но они не давали главного — ежедневных объятий и чувства нужности.

Она была не нужна Симону, если, несмотря на слезы жены, он поехал преодолевать ещё одну ступеньку своей жизни. И не нужна была Юре — ведь у него была жена Ольга и некто, и это не давало покоя Юле, в кого он влюблён.

— Ты скажешь, кто эта женщина?

— Это имеет значение, пупс?

— Мне интересно.

— Слышала про любопытную Варвару? У тебя хорошенький носик, не рискуй, — он улыбался.

— Но… ты её сильно любишь?

— Сильно, пупс, сильно, сильней, чем мог представить, сильней, чем думал, что это возможно, — он смотрел на Юлю спокойным, слегка высокомерным взглядом хирурга.

— Почему ты не борешься за неё?

— Она любит своего мужа, я не стану разрушать её семью.

— Какие мы благородные, — в голосе издёвка.

— Да, мы такие. Мы такие, — переводя разговор в горизонтальную плоскость, ловя немного ревнивый взгляд Юли. У неё не было причин ревновать. Она любила своего мужа, а влюблённость Юры — это его трудности. Чаще всего удавалось себя уговорить, иногда нет, тогда она обижалась и хлопала дверью, ожидая, что он придёт сам. Он приходил, звонил, писал, уговаривал — она возвращалась. Иногда в странных местах: зажатая между синей стеной курилки и телом Юры, пока губы, кажется, кусали, а его руки быстро справлялись с бельём её и своим. В её кабинете, ночью, во время дежурства, тихо, чтобы не услышали. В ординаторской на этаже гинекологии, в его машине, в лесопарковой зоне, уйдя далеко, куда только отчаянные собачники доходят. Любое место, любое время, любой наряд — всё это было желанно для Юры.

Допивая вторую бутылку вина, глядя расфокусированным взглядом на телефон, понимая, что час ночи — не лучшее время для звонка любовнику, она набрала номер и всё, на что хватило — всхлип в трубку на сонное «алло». Он спал в постели со своей женой, пусть и не любимой, но бесконечно обожаемой им. Теперь Юля это понимала. Она ощущала нежность, с которой он смотрел на жену, говорил о ней… она уходила, отводила глаза, она не могла это видеть и это слышать. «Ольга» — в его устах звучало, как музыка. От этого хотелось если не заплакать, то ударить Юру… сильно… за всю ту ложь, в которой он жил. Но она молчала, живя в этой же лжи.