— Юля… я…

— Перестань, ради бога, мы вдвоём, поцелуй меня, — проводя легко рукой по обнажённой мужской груди.

— Тебя ещё что-нибудь интересует, кроме секса? — с улыбкой принимая ласки красивой женщины рядом.

— Интересует… но я скучаю, и ты тоже, — ныряя рукой под мужское бельё, — это очень заметно.

— И я скучаю, но можем мы, наконец, подговорить серьёзно?

— Что ты хочешь? — привставая, натянув на себя цветную простыню со сложным геометрическим рисунком, ярких насыщенных тонов, отчего кожа казалось бледной, почти прозрачной и невероятно бархатной на ощупь.

— Я хочу развестись.

— И? Зачем это тебе?

— Мне отвратительна мысль, что этот напыщенный индюк, этот Евгений Павлович, — «Павлович» выплюнул, — подбивает к тебе клинья, я не хочу делить тебя ни с кем.

— Не хочешь делить?

— Не могу делить.

— А я вот могу, уже много лет могу делить тебя. Смотреть, как ты просиживаешь часами на отделении, смотреть, как ты целуешь свою жену… представлять, как ты с ней занимаешься любовью… с такой хрупкой… я делю тебя много лет, и тебе придётся!

— Давай положим этому конец. Я разведусь.

— А знаешь что, Юра, хотел бы — развёлся, не спрашивал меня, маму, жену, мироздание, ты бы просто развёлся! Если ты этого не делаешь, значит, тебя устраивает твой брак, не надо меня в это впутывать, — она уже почти оделась, пока говорила, глядя на растерянное лицо Юры.

— Да, да, Юля, меня устраивает мой брак. Я доволен им и по-своему счастлив. У меня хорошая жена, и я привязан к ней.

— А то я не знаю!

— И я не стану рисковать благополучием своего ребёнка не зная наперёд, что ТЫ, именно ТЫ будешь со мной в итоге. Потому что ты единственная причина, почему я хочу развестись.

— Очень хорошо, значит, я не дам тебе повода разрушить жизнь твоей жены и ребёнка, — хлопая дверью. Злясь и обижаясь, зная заранее, что это продлится до первого звонка, сообщения, до первого пересечённого взгляда, до первого поцелуя, до невозможного: «Пупс, люблю тебя, люблю, хрустальная».

Юлия впустила в свою жизнь Евгения осторожно, едва приоткрыв дверцу, настороженно глядя на него, как на мужчину. Он был галантен, хорошо воспитан и терпелив. Не настаивал на сближении, но твёрдо, хоть и ненавязчиво, «гнул свою линию».

Постепенно ей становилось комфортно с Евгением, как, пожалуй, ей было только с Симоном, ведь ей не приходилось прятаться или стыдиться этих отношений, ещё не перешедших на новый уровень.

Она понимала, что не сможет вычеркнуть из своей жизни Юрия. Из жизни и сердца. Каждая клетка в её теле, каждая нейронная вспышка в её голове — всё было направлено на него. Не дойдя до дверей главного корпуса, она уже знала, если его нет на работе, это ощущалось словно огромный многоэтажный пузырь из пустоты. Всё её естество, каждый атом тянулся к нему, неважно, где и при каких обстоятельствах они встречались. На квартире для постыдных украденных встреч или в общем коридоре больницы. Всё, что хотела в такой момент Юля — прижаться и никогда не отпускать ставшие родными объятья.

На год с момента назначения в «большой дом» Евгения, были приглашены заведующие и ведущие специалисты. Это была вечеринка с размахом, широкий жест руководства.

— Юлия, я не могу предложить тебе синее небо или поле ромашек, я не готов к фундаментальным серьёзным отношениям… Но мы близки по духу в первую очередь, а это очень хороший задел на будущее, и, уверен, в интимной плане у нас тоже не должно возникнуть проблем. — Евгений говорил мягко, придерживая в танце изящную руку с фужером вина. — И прости, я могу дать тебе официальные отношения, сколько бы они ни продлились, в отличие от Юрия Борисовича.

— Что? — она резко отпрянула, бросив взгляд в сторону, где вдалеке стоял Юра и говорил что-то своей жене — невероятно худенькой, словно школьница.

— Тихо, тихо, — он придержал напрягшуюся Юлю, — никто не знает, все воспринимают тебя как талантливую студентку, а его как друга семьи твоего отца, так что никто не замечает… да и не заметит. Просто я человек новый, и это так очевидно… ваше взаимодействие, прости, но порой кажется, что у тебя даже волосы на затылке тянутся к нему… да и он… но… все мы не идеальны. Он женат, а я — нет. Он чужой муж. Чужой. Муж. Подумай, Юлия.

Юлия долго бы ещё думала, если бы не вышла на широкую террасу, где через высокие окна разглядывала ночь и отблески бассейна.

— Хих, — услышала она женское, переливчатое, как колокольчик.

— Олька, ты безумная, — голос был слишком знаком, слишком парализовывал, выбивал дух, нокаутировал — звуком поцелуя, видом высокого мужчины, привычно подстраивающимся под маленький рост своей спутницы…

— Простите, — всё, что сказала Юля, прежде чем, не глядя, вернуться в дом.

«Чужой муж».

«Муж».

Сколько таких моментов нежности или страсти было у её любовника? Не с ней он засыпал и просыпался, не с ней делил тишину утра, пока ребёнок не проснулся, не её потом щекотал и прикусывал, когда маленький сын забирался в родительскую постель. Не ей поправлял шарф зимой, выбирал юбку на лето. Не с ней делил все те моменты семейной жизни, которые были знакомы Юлии, знакомы теплом, отчаянной жаждой сохранить, присыпать пудрой взаимности, улыбками и смешками в губы. Всем тем, чем был для неё Симон и, к несчастью Юлии, всем тем, чем отчаянно хотелось, чтобы был Юрий. Отчаянно от невозможности, невыполнимости этого желания. Простого и ясного — делить время с любимым.

Не ей он улыбался. Не к ней мог подойти не таясь. Сквозь неё он смотрел при встрече. Её он целовал до потери дыхания, стоило лишь переступить порог квартиры, часто не доходя до кровати, просто беря тут же, в прихожей, беря и отдавая, под отчаянный всхлип и вздох.

— Я согласна, — всё, что сказала Юлия.

Евгений был терпеливым и деликатным любовником, он любовался ею, как делал это Симон, никогда не настаивал на близости, упорно ведя свою линию, достигая нужного результата — порозовевшей шеи и мерцающего взгляда на удивление красивых глаз женщины в его постели и жизни.

Если он и замечал внезапное исчезновение Юлии — дела вид, что этого не происходит. Как и Юлия делала вид, что ничего не случилось, когда уже спокойно увидела букет из восьми роз и одну на следующий год, только усмехнувшись своему цинизму. Ложь стала частью её жизни ровно восемь лет назад… стала частью её, пропитав саму женщину и её окружение, где никто словно ничего не замечал. Или не хотел, как и не хотела она. Как смогла спокойно принять охлаждение Евгения и с улыбкой расставить точки над «i», оставшись друзьями, вынеся из этой дружбы приятное общение и звание кандидата медицинских наук.

— Какое средство контрацепции порекомендуешь? — спросила она на очередном приёме, зная, что у неё давно не было близких отношений с мужчиной.

— Я бы порекомендовал немного отдохнуть организму…

— Что, совсем без секса? — она кокетливо завела глаза. — Юрий Борисович, я не видела тебя чертовски давно, у врачей по-свински длинный отпуск.

— Я выписываю барьерные контрацептивы не вместо, а во время, — улыбаясь нагло, не как подобает врачу.


Юля смотрела куда-то перед собой, вдаль, сквозь большой стеллаж с книгами, справочниками и аккуратными стопками нужных ей историй болезни.

— Хм, — подняв глаза, она увидела Юру, — что ты тут делаешь?

— Пришёл посмотреть, как ты предаёшься панике.

— Тебе нужно за сыном ехать.

— Я помню, — он криво усмехнулся, как всегда происходило, если Юля напоминала ему о его ребёнке.

— Зачем ты зашёл, увидят…

— Возможно, но скорее всего — нет… Никто не рискнёт зайти, зная, что ты тут паникуешь и занимаешься самоедством, — он уже стоял у стола.

— Я не занимаюсь самоедством… все знают, как я стала заведующей.

— Все знают, что ты достойна этого. Все знают сколько личного времени и сил ты потратила и тратишь на это отделение, все знают, что ты готова в буквальном смысле разбивать лбом чиновничьи преграды, когда речь идёт о твоих пациентах или отделении, все знаю, что ты квалифицированный специалист, грамотный, целеустремлённый и талантливый. Все знают, что ты заслужила это место.

— Каким местом только?..

— Этим, — он легко провёл по вискам, — этим, — он уже целовал Юлю, легко забирая её неуверенность и чувство стыда. — Хрустальная, ты, как никто, заслуживаешь, иди сюда. — Она сидела на столе, позволяя его рукам командовать под её халатом, гладить бедра с внутренней стороны, с внешней, пробираться под трикотаж белья, надавливая на известные ему точки, заставляя понимать, что никто и никогда не сможет быть с Юлей вот так. На грани сознания:

— Могут зайти.

— Значит, так тому и быть, — он развёл ей ноги, приподняв попу, снял белье с неё и себя и, недолго думая, вошёл, прикусывая громкий вздох. Они двигались ритмично, синхронно, не задумываясь, отпуская на волю неуверенность или ревность, отпуская связи и взаимные обиды, даря друг другу любовь в чистом, концентрированном, незамутнённом виде, слизывая кончиком языка капельки пота, прикусывая почти до крови, ёрзая и скуля от наслаждения, забыв, где они находятся.

— Прошу прощения, — Владимир Викторович, отец Юлии, который за выслугой лет более не был заведующим отделением, но продолжал консультировать тут же, в больнице, как пациентов, так и врачей.

— Я не ожидал этого от тебя, Юля.

— Что?

— Он женатый человек!

— Ну, так ему и говори, я не замужем… и я уже выросла из твоих нотаций.

— Из некоторых вещей не вырастают, не вырастают из порядочности, чести и достоинства. Он женатый человек, и я не стану говорить ему, потому что он не мой сын, его жена не моя дочь. Моя дочь — ты! И ты ведёшь себя как мерзавка, занимаясь этим… на рабочем месте, с женатым мужчиной. Этому нет оправданий.