«Училась, знаешь, можешь — будь любезна. Своё «не могу» засунь себе в одно место. Могла до этого, сможешь и сейчас».

Утром снова её путь лежал в центральный корпус, там — в боковом крыле, на первом этаже, с отдельным входом, который закрыт в это время, — её вотчина. Длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната, с большим количеством игрушек, часто пустующая, и в самом конце — кабинет. Когда-то у неё был отдельный кабинет, с кожаным мягким гарнитуром, с большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом.

В конце дня, собирая по крупицам своё кокетливое настроение и улыбку, она шла на выход через приёмное отделение — перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала её близкой приятельницей, почти подругой.

По пути встречая людей, сидящих в ожидании своей очереди на приём, на УЗИ, на обследование.

— Что у нас тут?

— Аншлаг, «Городская» закрыта, света нет, все к нам.

— Н-да…

— Не знаю, в коридорах размещать будем пациентов.

— Не в первый раз, — отодвигаясь в сторону, чтобы дать проехать каталке с бледной, даже мертвецки бледной женщиной на ней, спешащие рядом врачи быстро переговариваются между собой, молоденькая сестра держит систему, пытаясь подстроиться под быстрые шаги.

— Давай сюда, — забирая из пальчиков полный пакет, быстро перехватывая, без труда подстраиваясь под шаги.

— Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? — седоволосый врач, с добрыми глазами, — Леночка справляется.

— Не спорю, хочу тряхнуть стариной.

— Ох, отважная ты дивчина, не боишься в наш мужской коллектив подниматься?

— Не-а, — улыбаясь, пробегаясь по лицам двух других врачей в хирургических костюмах. Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. И другой — с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него — понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие — сразу и навсегда. Его рука лежала на руке женщины, он смотрел на неё и говорил некий набор слов — приободряющий, обещающий, снимающий страх — всё, что нужно, наряду с медикаментами, чтобы подготовить к операции. Рядовой для хирурга, невыносимо страшной для пациента, который может не до конца осознавать своё состояние, оценивать угрозу жизни, но ярко понимающий одно — волнение, которое исходит волнами от человека, неважно, сколько ему лет и какого он пола. Волнение неминуемо, и его надо погасить, уговорить, заговорить. Как она книжками о динозаврах, так и этот мужчина в широком лифте — рядовыми отвлекающими вопросами.

— Какие планы на выходные? — слышит обращённый к себе вопрос.

— О, громадьё, — кокетливая улыбка в сторону седовласого.

— У молодой и красивой всегда много планов.

— Конечно, Сергей Платонович, — быстрый взгляд в сторону, на спокойный взгляд, улыбка, и снова на седые, но все ещё густые волосы.

На выходе из лифта передала систему Леночке, два шага до отделения — справится.


Забрав Кима, отстояв положенное время в пробке, медленно перекатываясь, красная мазда ехала по широкой асфальтированной дороге ставшего вдруг элитным посёлка. Высокое, по-весеннему синее небо со слоисто-кучевыми облаками, похожими на взбитые сливки на десерте, который Юлия не может себе позволить… её вес стабилен и идеален, как и идеален порядок в мыслях, систематизирован и отключён от помех.

— Мам, кто это? — удивлённый голос Кима, показывающего глазами на серый внедорожник — странная прихоть, живя в городе.

— Это ко мне, — коротко. Нажимая на брелок, чтобы литые ворота, несколько более вычурные, чем хотелось бы Юлии, открылись как по волшебству, и она показала гостю глазами, чтобы он заехал.

— Привет, вырос, — обращаясь к кареглазому, с широкой улыбкой, парню, с веснушками и тонкими чертами лица, более изящными, скорее похожему на деда по материнской линии, чем на отца, несмотря на тёмные кудри и глаза.

— Здрасте, давно не приезжали, — он покосился на мать, потом отошёл в сторону, будучи уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что отец никогда не вернётся, а мать не ждёт, что Юрий Борисович не просто некогда коллега его деда или друг матери… Понимать, что этот мужчина значит много, для его матери. Возможно, не осознавать до конца, не принимать, но иметь в себе силы на беззаботные шутки и короткое:

— Мам, я пойду, я не голоден, нас хорошо покормили…

— Да, конечно.

— Я схожу к Валентину? — пользуясь растерянностью матери.

— Да, конечно.

— Я ушёл, — на ходу, пока не передумала.

— Проходи, — открывая дверь в дом для мужчины, которого не ожидала увидеть больше никогда на пороге этого дома.

— Ты спрашивала, близка ли ты ещё для меня… спрашивала, когда ты мне ближе. Я знаю ответ на первый вопрос — близка, и не знаю на второй вопрос… всегда? Или никогда?

Близка, когда надеваешь бесподобные наряды, всегда идеально сидящие, наверное, стильные или модные… я далёк от этого. Близка, когда устраиваешь пьяную истерику, сидя на собственной кухне из-за собственного мужа. Близка, когда заходишь ко мне «на пять сек», чтобы показать мне краешек своего нового белья и тем самым практически лишить меня работоспособности на целый день. И когда на тебе самое простое белье, да хоть бабушкины панталоны… Близка, когда ты прикрываешь ладонью растяжку на животе… маленькую, но тебя она нервирует настолько, что ты и во сне её прикрываешь.

Близка, когда ты блондинка, но и когда ты перестала красить волосы и вернула себе свой природный цвет волос — близка. Всегда близка, я не могу выбрать… когда ты хлопаешь дверью, уходишь, злишься, когда спишь с другими, когда на чистом глазу требуешь от меня переспать с женой, когда кажется, что ты сошла с ума или я, или мы вместе. Я не знаю, когда ты мне ближе. Сколько мы уже вместе?

— Мы ещё вместе?

— Прости, да, очень похоже, что это неизбежно.

— Девять лет, почти десять.

— Десять… Десять лет лжи вокруг нас, самим себе, окружающим. Не надоело, Юля? Тебя ещё не тошнит от всего этого, хрустальная? Я давно себе противен, а ты ничего, смотрю — держишься молодцом… обрастаешь шкурой цинизма, и не поверишь, что ты — это ты.

— Слышала где-то такое, — горько улыбнулась.

— И где же?

— А, Симону предложила заняться сексом, он сказал, что у меня на редкость лабильные моральные принципы и гибкая совесть.

— Нда… повезло мужику, сошёл с этого поезда.

— И тебя не интересует, переспали ли мы?

— Нет. У меня такая же совесть и моральные принципы. Мы с тобой одной крови, если можно так сказать, и нас точно ждёт отдельный хирургический ад.

— Я не хирург, — отчего-то улыбаясь.

— Я, пупс, забронировал там тебе местечко почти десять лет назад. Но я не за этим приехал.

— Зачем?

— Предложение тебе делать, официальное. Могу даже на одно колено встать или, хочешь, на два?

— Не время, Юра.

— Всегда не время. И всегда будет не время… что тебя останавливает? Тошка выздоровеет, Ким будет учиться, мы ещё родим детей… девочку, окружили себя пацанами, понимаешь, надо разбавить эту банду, и будем жить нормальной жизнью, без гибкой совести, а с нормальной, и может быть нас даже не примут в ад за хорошее поведение, а, пупс, как тебе такое?

— Нормальной? Ольгу ты как впишешь в этот план?

— Послушай, тебя интересует твой бывший муж, ну, помимо тех гениальных моментов, когда ты решаешь с ним переспать? Тебя волнует, с кем он живёт и почему?

— Нет.

— Отлично, вот и ей нет никакого дела. Абсолютно. Если бы не обстоятельства, она бы не посмотрела в мою сторону больше… Мы сейчас вытащим Тошку и будем жить каждый сам по себе, в любом случае. В любом, — тут он замолчал, Юля не стала продолжать эту мысль. «В любом».

— Юр, нет, я так не могу, не сейчас… потом, давай после лечения Тошки… Давай позже, я не смогу, возможно, не такие и гибкие у меня принципы, а возможно, я просто боюсь кары Божьей, но не сейчас.

— Хорошо, не сейчас, но ты не отказываешься?

— Нет, я не отказываюсь, просто мы подождём благополучного исхода операции, пройдём курс реабилитации с Тошкой, ты заставишь Ольгу заняться сердцем и отдохнуть… Понимаешь, я не хочу впопыхах. У меня всю жизнь всё не вовремя, не в то время, не с тем человеком… в этот раз я хочу по-другому. С тобой я хочу по-другому. И девочку я тоже хочу… как думаешь, я смогу родить?

— Хм, с чего ты взяла, что нет? У тебя прекрасный возраст, прекрасное здоровье, как врач я проконтролирую твоё состояние здоровья, зная твою безалаберность в этом плане, а как мужчина я готов зачать девочку прямо сейчас. — Его губы уже накрыли практически безвольные губы женщины, решая всё за неё, когда она, впервые за почти десять лет позволила решать, пока она бездумно и ясно отдавалась поцелую не с чужим мужем. Точно зная, что его губы больше не целуют ничьи другие, и это понимание ошеломляло откровенностью и отдавалось звенящей радостью.

— Тебя не смущает, что я на таблетках, и у тебя крайне мало шансов зачать?

— Мы прорепетируем, пупс.


— Так вы теперь будете жить здесь? — спросил утром Ким, не выразив удивления, увидя утром Юрия Борисовича на кухне, а лишь отведя глаза от счастливой матери.

— Не каждый день, Ким, чаще я в больнице, с Антоном.

— Понятно…

— Но мы с твоей мамой решили пожениться, немного позже, возможно, летом или к осени, как ты на это смотришь?

— Ну… вы решили, вы и женитесь, — недовольно отвернулся в окно, мальчишеская ревность явственно читалась на его лице.

— Ким? — Юля, взволнованно.

— Ой, мам, только не начинай, ничего я не сделаю, из дома не буду уходить и всякое такое, что там пишут в ваших дебильных книгах по психологии подростков. Решили жениться — женитесь, это же ваша жизнь, не моя.