— Ты познакомишь меня с новым другом, Юля?

— Это Симон, — рукой в сторону парня с карими глазами, — это мой папа, Владимир Викторович.

— Очень приятно, Симон.

— Взаимно.

Не было похоже, что парень смутился или озадачился приходом отца своей новой знакомой, скорей он наблюдал за взаимодействием этих двоих, за тем, как садясь за стол, отодвигает стул Владимир Викторович, как разворачивает поданную ему льняную салфетку. За тем, с каким нескрываемым обожанием он смотрит на свою дочь, на её движения, на блюдо с блинами, прикрытое тарелкой, сверху которой лежала записка «папочке». Вовлекая молодых людей в ничего не значащую беседу, просто, чтобы растворить тишину, Владимир Викторович поинтересовался, откуда Симон, задав пару наводящих вопросов, потом, переведя взгляд на дочь, спросил о домашних делах и планах, пока, насытившись, не встал и сам не убрал за собой посуду.

Уже в дверях.

— И всё же, Симон, где я мог тебя видеть? У тебя внешность запоминающаяся…

— Не знаю, возможно, где-то в округе, — неуверенно.

— Скажи-ка свою фамилию, Симон?

— Брахими.

— Симон Брахими?

— Да…

— Ты Симон Брахими?

— Да… — под удивлённый взгляд Юли.

— Точно! Тебя же показывали в новостях, не один раз. И газете, где она, где она, Юленька, не видела тут?.. А, неважно. Молодой человек, вам есть чем гордиться, в вашем возрасте серебряная медаль…

— Только серебряная, — ударение на только.

— Ну, зачем же страдать перфекционизмом, это большой успех, уверен, вы проделали большую работу, и у вас блестящее будущее, будет ещё и золотая.

— Конечно, будет, — сказано так, словно эта медаль уже весит на стене спортсмена и его руки уже не единожды подержали, ощутили вес и гладкость, прошлись пальцами по рельефу и прижали к губам.

— Может, прогуляемся? — спросил Симон, когда Владимир Викторович, поблагодарив дочку и пожав руку чемпиону, вышел.

— Давай…

— Эй, ты чего? — на улице, в смущённо опущенную голову и напряжённые плечи.

— Эмм… ты чемпион да?

— Не настоящий.

— Как?

— Настоящий — это олимпийский, и только золотая медаль.

— Ну…

— Перестань, даже если бы я был олимпийским чемпионом, что это меняет? Пойдём, погуляем, меня тренер до вечера отпустил, под честное слово.

Удивительная атмосфера тихого посёлка, с улицами, некогда широкими, кустами шиповника и облепихой по краям дорожки, что ведёт к озеру, и извилистой, вытоптанной за лето дачниками, весёлой ребятнёй, их питомцами, чаще собаками, но встречались коты и даже кролики, тропинке, звенит в воздухе. Небо настолько высокое, что кажется прозрачным, и только глядя на гладь недвижимого озера понимаешь, что вот оно — небо, отражается в ряби воды, плещется спинками мелкой рыбёшки, срывается следом шустрых утят и качается на волнах, рядом с кувшинками. Такая же неспешная беседа, как и тропинка, привела пару к стволу дерева, упавшему настолько давно, что кора отсохла, и сейчас оно напоминало гладкую, отполированную до блеска скамью, на которой удобно сидеть и смотреть на виды, самые простые, бесхитростные и сочные, как трава под ногами.

Руки юноши уже давно обнимали девушку, казалось, она не была против, даже прислонила голову ему на плечо, когда его рука, скользнув, дёрнула за кончик тесёмочки у шеи, открыв вид на декольте, куда тут же упал его взгляд.

— Послушай, я хочу тебя спросить, уверен, это нагло, может, у тебя получится не обидеться на меня, но просто я…

— Что?

— Я никогда не встречал таких красивых девушек, как ты. Правда. Ни тут, ни во Франции, нигде, где бы я ни был… и… я очень хочу заняться с тобой любовью. Это возможно?

— Хым, — нечто между вздохом, вздрагиванием, испугом и довольством, — нет.

— Почему?

— Я… я не… нет, в общем.

— Ты девственница?

— Угу, — в коленки, слегка прикрытые платьем.

— Послушай, всегда бывает первый раз, может, у тебя он будет со мной? Подумай.

— Я не… перестань.

— Да почему? Ведь надо когда-то начинать… почему не сейчас?

— Я начну с мужем! — на повышенных тонах.

— С мужем? То есть, подожди, только после свадьбы?

— Да.

— Но это… глупо.

— Не глупо, это правильно.

— Да, наверное, ты же в этот лагерь ходишь… прости, я не подумал.

— Ничего.

— Но можно, я тебя хотя бы поцелую, это можно до свадьбы? Ты очень красивая, я не прощу себя, если хотя бы не поцелую.

На удивление, поцелуй был в шею, потом поднялся к щеке, задержавшись у мочки уха, и только потом переместился к губам, где оставил деликатный след, под совсем не деликатный выдох…

У дверей маленького дома, уже вечером.

— Ты придёшь ещё?

— А можно?

— Можно… я просто подумала, ты…

— Ну, я не обещаю тебе, что не стану просить тебя заняться со мной любовью, — смеясь, — но я приду, если ты хочешь.

— Когда?

— Может, в среду, после обеда?

— Да… я приготовлю жульен и…

— Жульен? А что ты ещё можешь готовить?

— Не знаю, многое… голубцы умею, супы разные, отбивные, антрекот, курицу в пиве, пироги… сладкие, с мясом, с грибами…

— Выходи за меня замуж!

— Что? Ты смеёшься?

— Мне не до шуток, я встретил самую невероятную девушку, какую только мог вообразить, я просто не могу потерять тебя, выходи за меня. Серьёзно, в среду я зайду с паспортом. С ума сойти! Я женюсь!

— Я не могу замуж в среду.

— Почему? И, кстати, тогда ведь мы сможем заняться любовью, точно, — его губы были уже на губах Юли, рука забралась под подол и, нырнув под резинку на талии, крепко прижимала к мужскому телу, — выходи за меня.

— Я не могу, мне нет восемнадцати.

— Нет восемнадцати? А сколько тебе? — всматриваясь в лицо.

— Шестнадцать, — в округлившиеся карие, — с половиной, — виновато, — будет семнадцать… весной.

— Шестнадцать? Черт. Блин, — зажмурился, как от боли. — Пожалуйста, прости меня, я так себя вёл, прости, я думал — ты старше.

— Папа говорит, что я рослая… — виновато отводя глаза.

— Эй, ты красивая, такая, что я совсем перестал думать… воскресная школа, она же для школьников! Как я… прости меня, хорошо?

— Ладно. А ты придёшь… теперь.

— Конечно. К тому же, я сделал тебе предложение, как я могу не прийти.

— Ты такой смешной! — смеясь. — Симон Брахими.

— Ну да, обхохочешься… Юлия, я приду, обязательно.


Глава 3.

Фельдшер скорой помощи был молодым, со светлыми взъерошенными волосами, которые торчали, словно солома. В синей форме и стоптанных, некогда белых кроссовках, он был похож на воробья ранней весной, что выпрыгнул погреться на солнышко и попал в обледенелую лужу.

— Юлия Владимировна, — говорил он так, словно устал повторять, — давайте в восьмёрку, хорошая клиника, там чистенько, ремонт недавно был…

Сидевшая напротив на стуле девушка, со следами яркой помады на бледном лице, поджимала упрямо губы и качала головой.

— Нет.

— Ну, хорошо, — он громко, даже демонстративно, захлопнул папку со стопкой казённых бумаг.

— А?

— Что? — голос казался раздражённым.

— Может, укол?

— Какой укол, девушка? Нельзя при остром животе… нельзя, вы же должны это понимать.

Юля сжалась от упрёка в словах фельдшера, она должна была это понимать и понимала, но боль была невыносимой.

— Юль, — сидевший рядом Витя, однокурсник, аккуратно причёсанный, в ладно сидящем на нем свитере и начищенных ботинках, — Юль, потерпи, давай я тебе помогу, — приподнимая за талию, позволяя на себя опереться.

Витя был невысокого роста, ниже Юли, ненамного, но это ощущалось. Когда-нибудь он наберёт мышечную массу, потом жирок и станет степенным и, возможно, лысоватым, а пока молодой парень смотрелся мелкокостным рядом с высокой Юлей, которая была очень худой, но из-за роста и красоты это мало кто замечал. Красота, яркая красота девушки бросалась в глаза, умелый макияж подчёркивал изящные черты лица, пряди волос спадали по плечам, и даже слегка размазанная тушь только подчёркивала глубину её взгляда, в котором мелькала странная для подобной внешности неуверенность в себе — щенячья.

— Давай, поеду с тобой, — предложил Витя.

Он был уже одной ногой в скорой помощи, когда фельдшер отодвинул парня, со словами:

— Только родственники, — и, усаживая девушку на маленький стульчик рядом с носилками с подранным кожзаменителем, — поехали, Николай, — в сторону водителя.

Девушка отвернулась к окну, фельдшер задержал взгляд на тонком профиле, пробежался глазами от губ к шее, и, словно удивившись чему-то, усмехнулся про себя.

Карета скорой помощи больше напоминала тыкву, она скрипела на кочках, разбитая подвеска издавала странные звуки, когда же Юлю затошнило, и она потянулась к окну — оказалось, что оно не открывается.

— Приляг, — сказал белобрысый воробей, — давай, давай, прямо в куртке можно, — в голосе слышалось сочувствие, Юля благодарно посмотрела на своего спасителя и, повернув голову вправо, стала ровно дышать.

Ей казалось, что как только она переступит порог Областной больницы, все её проблемы решатся: уйдёт боль, странный фельдшер начнёт улыбаться, помада, оброненная в лекционном зале, вернётся в сумочку… Но она ошиблась. Фельдшер быстро отдал сопроводительные документы, спросив ещё раз на прощание:

— Точно нет паспорта? — и практически убежал.

Металлический стул был неудобным. Неудобно было всё — сидеть, стоять, лежать.

Ей хотелось обратить на себя внимание, но, глядя на людей — мужчин и женщин, бледных, с полиэтиленовыми пакетами, наскоро собранными родственниками перед отправкой в больницу, — ей показалось, что она подождёт. В порядке очереди. На общих основаниях.