— Я проходил практику в травматологии… поэтому мы поедем медленно, но это всё равно быстрей, чем на общественном транспорте. Ты как?

— В травматологии?

— Да. Только идиот не боится, но поверь мне… я очень аккуратно, ладно?

— Хорошо.

Они проехали едва ли до конца газона.

— Эм… Юля, держись за меня крепче.

— Что? — Она почти шептала.

— Крепче, плотней держись, знаешь как?

— Как? — она отступила на шаг, как будто собиралась издалека посмотреть, как же нужно держаться, когда оказалась прижатой спиной к мужской груди и руки обхватили её крепко за талию, нагибая влево и вправо.

— Так примерно, давай, возьмись за мою спину.

Юля аккуратно, практически только за светлую рубашку в мелкую, едва видную клетку, взялась за парня.

— Ну?

— Что ну?

— Ты будешь держаться крепче?

Она резко отпустила руки и собралась уйти, её глаза смотрели зло и с неприязнью, от шеи медленно поднимался румянец, задевая уши и кончик носа.

— Юля? — парень всмотрелся в лицо своей спутницы, так, как будто увидел её секунду назад, — в чём дело? Я испугал тебя? Прости.

— Это неприлично… — скорей прошептала.

— Непри… неприлично? Юленька, неприлично будет, если я разобью дочь своего непосредственного руководителя, а прижаться во время езды… — он продолжал всматриваться в лицо девушки, ставшее ещё красивей от гнева и сильного стыда. — Ладно, я знаю, что нам поможет, подождёшь меня? Только обязательно подожди!

И, быстро прокрутив ручку стартера, рванул с места, вернувшись почти сразу, он протянул Юле тёмную кожаную ткань — куртку, — плотную, жёсткую, прошитую спереди и сзади грубыми стежками.

— Надень, — под вопросительный взгляд, — я так ничего не почувствую, — во вспыхнувшие алым щеки своей собеседницы. — Это куртка моей жены, так что я знаю, о чём говорю, поехали? Держись крепче, крошка.

Она облегчённо вздохнула от насмешливого тона и, прошептав: «Поехали», уселась на мотоцикл.

Сейчас Юрий Борисович смотрел так же слегка насмешливо, он рассказывал что-то о двигателе и проблемах с ходовой, тогда как быстро положил пелёнку на кресло и рукой притянул к нему девушку. Отвернувшись, пока она собиралась духом и устраивалась удобней, как ей казалось, максимально натянув подол странной ночной рубашки на живот, она ждала, когда Юрий Борисович перестанет рассказывать про свой мотоцикл и обратит на неё внимание. Поймав его взгляд, она вдруг с ужасом поняла, что он уже давно не рассказывает, подол рубашки немного приподнят, его руки устраивают коленки Юли, а сам он тихим, но убедительным тоном говорит:

— Всё, уже почти всё, сейчас мы только посмотрим… так, давай, животик расслабь, Юуууууууууля, надо.

Зажмурив глаза, она услышала:

— Всё, вставай.

— Что со мной? — повторила она свой вопрос.

— Юленька, нам понадобится небольшое хирургическое вмешательство… срочно.

Это было последнее, что она услышала, до потока своих слез, когда она отказывалась от какого-либо вмешательства, просила подождать папу и, в конце, всхлипнув особенно громко, согнувшись от прострелившей боли, скорее пропищала.

— Я умру…

— Ты не умрёшь, это рядовая операция.

— Умру… я умру.

— Юля, ты же храбрая девушка, ты не умрёшь.

Паника холодной волной накатывала на Юлю, её начинала бить мелкая дрожь, не было ни единого сомнения, что она умрёт, умрёт сегодня, когда папа в Красноярске, а мама с труппой на гастролях. И даже бабушка на даче, и нет никакой возможности сообщить. Она старалась плакать тихо, где-то на краю сознания она понимала, что её страх необоснован, будучи дочерью врача, она понимала, что будь у неё — дочери заведующего отделением что-то, угрожающее жизни, уже был бы вызван не один врач, с огромным послужным списком и клиническим опытом. Она понимала, что это всего лишь паника, скорей всего — переизбыток эмоций и действия препаратов, кажется, она все-таки переборщила с обезболиванием… и именно от этого у неё кружилась голова. И ещё от страха.

— Умру, — всхлипнула она спине, которая выходила из смотровой, сказав что-то про подготовку к операции и анестезиолога, — умру, — и заплакала, её буквально раздирали рыдания, не было никакого шанса, что она возьмёт себя в руки…

Юрий Борисович тяжело вдохнул, словно Юля раздражала его, мешала его планам, присел рядом на кушетку и, улыбаясь, как бы через силу, сказал.

— Юля, ты же умная девушка, учишься в медицинском, твой папа врач… Ты прекрасно понимаешь, что не умрёшь, не надо плакать, потом голова сильней болеть будет… у?.. Давай не будем… — вдруг он потянул её на себя, усадил на колени, как маленького ребёнка, и начал уговаривать её затылок, что она, конечно, не умрёт. Что будет жить ещё очень долго, что придёт работать к ним в больницу, что не пристало такой красивой девушки плакать из-за какого-то глупого врача, который решил напугать её… Он всё говорил и говорил, рассказывал о течении операции, о послеоперационном периоде, о том, что Юле следует ждать, как себя вести, он давал очень подробные инструкции. Потом он спрашивал о её молодом человеке, о его успехах, и даже похвастался достижениями своей жены, потом снова возвращался к инструкции, проговаривая. При этом, на каждое слово, его рука проводила по Юлиной руке — словно вглаживала в неё знания, чтобы Юля не испугалась, не растерялась, не перепутала. И, наконец, уже в операционной, после всех нужный процедур, последнее, что помнила Юля — это подмигивающий, насмешливый взгляд и шёпот сквозь маску:

— До встречи, я буду в палате.

За время, что она приходила в себя, ей казалось, что Юрий Борисович действительно был в палате. Она отчётливо помнила его раскинувшуюся на стуле фигуру с вытянутыми вперёд ногами, а потом склонённую к спинке голову.

Утром же никого в палате не было, да и сама палата выглядела по-другому. Стены показались более светлого тона, обнаружились шторы на окне и цветы в небольшой вазе на тумбочке рядом с кроватью. Она попыталась пошевелиться — стало больно, вскоре пришла улыбчивая медицинская сестра, она терпеливо ждала, когда Юля ей скажет температуру, сделала два укола со словами: «У меня лёгкая рука», и оставила Юлю одну.

Зашедший Юрий Борисович казался бодрым, глядя на него Юля решила, что он приснился ей — невозможно быть таким весёлым и полным энтузиазма, если ночь провёл на неудобном стуле, но уточнять не стала. Он внимательно осмотрел, немного поговорил, показал кнопку срочного вызова и, сказав, что заглянет вечером, вышел.

Вечером он зашёл с большим пакетом.

— Тебе бабушка передала, я съездил.

— Вы съездили?

— Да. У неё давление, мы с твоим папой решили, что лучше ей дома побыть… папа приезжает завтра утром, маме не стали сообщать. Тут тебе ночная рубашка… сама разберёшься… так, а почему я вижу обед на тумбочке?

— Я не хочу есть.

— Не хочешь есть? Невкусно? Знаешь, моя жена хорошо готовит.

— Это готовила ваша жена?

— Да.

— Простите. Но я не хочу… — она ещё раз посмотрела на тарелку и отвернулась.

— Юля? На этом месте подробней. Отсутствие аппетита…

— Нет у меня никакой инфекции!

— Разве? Давай-ка…

— Я толстая!

— Что — ты?

— Толстая! А женщина должна быть немного анорексичной.

— Нельзя быть немного анорексичной, как нельзя быть немножечко больной или чуть-чуть беременной, и ты не толстая, Юля, у тебя явный недостаток веса… как давно ты ела?

— Эм…

— Хорошо, ЧТО ты ела?

— Салат.

— Какой салат?

— Листья салата! Я ела салат из зелени… я толстая, — она устала оправдываться, — толстая.

— Хорошо. Ты толстая, но сейчас ты съешь всё, что в этой тарелке, и мы посмотрим, как это усвоится, я не уйду, Юля, пока ты не съешь.

— У меня болит… там, режет, словно раскалённым гвоздём, — Юля показала на пластырь на животе.

— Знаешь, не заговаривай мне зубы, показывая своё пузико… ты всё равно съешь.

Тарелка опустела раньше, чем Юрий Борисович успел улыбнуться. Она сидела, облокотившись на подушку, пока он держал тарелку, и задумчиво смотрел на совсем юную девушку. У неё была послеоперационная бледность, сухие губы и синюшность под глазами. Она была невероятно худенькой, практически за гранью нормы, но тонкие черты лица и плавные движения сглаживали угловатость. Она смотрела, смущаясь, иногда отводила глаза, но чаще смотрела открыто, её взгляд выражал любопытство и живость ума, она словно анализировала всё, что происходило вокруг.

— Тебя что-то ещё беспокоит? — спросил, вглядываясь.

— Вы такой внимательный, потому что я дочь вашего начальника, да?

— Давай, это будет официальная версия.

— А неофициальная?

— Никому не говори, я хотел быть педиатром, в некотором роде ты исполняешь мою мечту.

— А стали гинекологом?

— Ну… почти смежная специальность, — он улыбнулся, — пока я не ушёл, тебе ещё что-нибудь нужно?

— Позовите мне медсестру.

— Хорошо, но, может, я могу помочь? Я все-таки врач…

— Нет, вы не можете.

Выйдя он вернулся.

— Юля, медсестра будет минут через пятнадцать, какие у тебя трудности? — в упрямо отведённый взгляд. — Юлия, я твой лечащий врач.

— Я писать хочу.

— И?

— Я боюсь встать.

— Ты не вставала? А куда эта… смотрела… не вставала? Юля, ты можешь встать и сделать свои дела, это не опасно.

— Я боюсь.

Она снова увидела этот взгляд, как будто она раздражает его, и он устал от капризов.

— Давай, вставай, — он приобнял её и аккуратно поставил на ноги, — пойдём, сделаем свои дела… переоденем ночную сорочку, а то эта тебе велика, да и не такая уж и симпатичная… идём… не больно.