Парень уже почти два года жил с бабушкой, в небольшой двухкомнатной квартире, в обыкновенном панельном доме с видом на такие же дома и пару деревьев. В прихожей были видавшие виды обои, кухня была тесной, а слышимость того, что происходило в соседних квартирах — феноменальной, но разве это могло иметь значение для Юли, чьё время поглощал институт, и Симона, у которого сборы и соревнования были чаще, чем сессии Юли. Они просто проводили время вдвоём, предаваясь любимому занятию молодости — ничего неделанию и поцелуям.

— Маленький, у нас перерыв, послабление… мы хотим съездить отдохнуть.

— Кто это «мы»?

— Паша, Светка его, я и, может, ты?

— Куда? У меня институт…

— Египет.

— Ого!

— Поедем со мной?

— Я… я не знаю, — быстро покрываясь румянцем.

— Так, а что тебя смущает?

— Но…

— Мы сидим тут вдвоём целыми днями, а порой и ночами, маленький, неужели ты до сих пор боишься меня? Я не буду просить заняться со мной любовью.

— Ты не хочешь заняться со мной любовью? — кажется, сознательно издеваясь.

— Не-а.

— Нахал!

— Есть маленько. Ну, что тебя останавливает? Действительно?

— Папа…

— Маленький, ты ночуешь у меня через раз, а на Новый год жила две недели, тур всего на десять дней. По-моему, ты выдумываешь себе трудности.

— Это дорого, Симон.

— Я скопил.

— Что? Не хочу, чтобы ты за меня платил.

— Да ладно тебя, Юльк, что такого? Поедем, отдохнём, потом, когда у меня не будет денег, ты меня накормишь.

— Я и так тебя кормлю.

— Тем более, поэтому я такой экономный, всё включено, десять дней, пять звёзд… соглашайся, маленький, нам будет весело.

Мама, вздыхая, дала своё согласие, тут же уточнив по поводу документов и юридических формальностей. Хореограф по образованию и признанию, она половину своего времени проводила в разъездах и гастролях, её душа всегда была открыта переменам и новым течениям. Поправив на себе яркий халат, она лишь улыбнулась Юле.

— Вот ты и выросла, доченька.

— Нам нужно поговорить, — сказал папа.

— Юлия, я должен был поговорить с тобой об этом давно… но лучше поздно, чем никогда. Я вижу, что у вас с Симоном серьёзные отношения, не стану давать свою оценку этому парню, не думаю, что она тебе интересна, к тому же, объективности ради, я не вижу плохого отношения с его стороны… всё остальное…

— Что папа?

— Мне кажется, он плохо на тебя влияет, Юленька, ты очень изменилась. Ты похудела, эта диета, ты покрасила волосы, одеваешься ярко.

— Но я расту, меняюсь, это естественно. Все девушке в моем возрасте красятся, меняются, папа, ты несправедлив! И я набрала вес, который вы велели мне с Юрием Борисовичем, и держу его. Я люблю Симона, папа, — уже почти шепча, — пап, ты несправедлив, я люблю его, и он не сделал ничего плохого…

— Прости малышка, это отцовская ревность, ты просто очень быстро выросла, — улыбаясь сквозь силу, — я не для этого тебя позвал. Я бы хотел обсудить вопрос предохранения от нежелательной беременности, как врач.

— Что?

— Юля, я всё понимаю, вы молодые люди, это естественно, надо просто быть аккуратными, и я бы хотел убедиться, что ты… что вы… контролируете это.

— Мы не… папа!

— Не что? Не контролируете? Ради бога, Юля, ты же будущий врач и должна понимать, что последствия нежелательной беременности могут быть фатальны для молодого женского организма, тем более — с твоим анамнезом.

— Мы «не», папа, я девственница! Мы не делаем этого, господи… как ты мог подумать?!

— Юля? — глядя в спрятанное в белые локоны лицо. — Юля, это естественная сторона любых здоровых отношений между мужчиной и женщиной и… прости меня, я думал, вы уже. Ты ночуешь у него, Юленька.

— Ночую. Но мы не женаты.

— Не женаты… — он долго всматривался в красивое лицо девушки, чьи черты с ювелирной точностью повторяли его черты, но были более изящны — наследство мамы, — вы не женаты, и поэтому вы отказываетесь от этой стороны отношений?

— Я отказываюсь, если быть точной.

— Почему?

— Это грех…

— Грех… Физическое проявление любви не грех, Юля. Это естественно, это здоро́во, если люди любят друг друга, как ты и Симон любите — это нормально. Женский организм так же нуждается в сексе, как и мужской…

— Перестань! Пожалуйста, папа! Ты сейчас меня уговариваешь совершить… сделать это вне брака? Ты… ты… папа!

— Иногда я жалею, что так много позволял тебя общаться с бабушкой. Юля, я больше не буду возвращаться к этому вопросу, видя твою болезненную реакцию. Я просто хочу, чтобы ты знала, что твоя семья, что я, мы, не осудим тебя за любовь. И хочу, чтобы ты следовала своим желаниям, если они возникнут и покажутся тебе правильными. Ты уже достаточно взрослая для этой стороны отношений… Но, главное — всегда помни о контрацепции. Не надейся на парня, у тебя должны быть с собой презервативы… не красней. Я говорю как врач будущему врачу. Думай о своём здоровье. Обещай мне.

— Обещаю, — всхлипывая.

— Юленька, малышка, прости меня, прости старика, простишь?

— Конечно.

Через пару недель Юля переступала порог просторного номера с большой кроватью и огромным, почти во всю стену, окном, мальчик, что донёс чемоданы, мялся в дверях в ожидании чаевых, а Юля переступала с ноги на ноги рядом с кроватью.

— Настоящий сексодром, — произнёс парень рядом.

— Да…

— Может, мы все же займёмся любовью? Смотри, эта кровать просто кричит о том, что на ней нужно заниматься любовью, маленький, я считаю, что ты зря отказываешься.

— Симон Брахими, мы договорились!

— Всё, всё, понял, но спросить-то я должен был, — улыбаясь широко, — но ничто мне не помешает защекотать тебя до смерти.

Через два часа писков, перевёрнутых простыней, запыхавшегося дыхания, алеющих щёк и испарины, двое смотрели в потолок, прижавшись друг к другу.

— Хорошо, что мы приехали.

— Хорошо.

— На ужин надо.

— Надо.

— Не могу шевелиться.

— И я не могу.

— Люблю тебя.

— Люблю тебя.

Оставалась несколько дней до отъезда, были осмотрены все предлагаемые гостеприимной страной достопримечательности. Юля долго смотрела на сфинкса, казалось, он затягивал её своим взглядом, будто гравитация в этом месте действовал не вниз, а параллельно земле, ровно глаза в глаза. Ей не хватило пары минут, чтобы раскрыть тайну, которая витала в этом месте, под лучами солнца, что падали на огромное мифическое существо.

А в пирамиду она побоялась идти, о чем потом жалела, ведь нужно всегда ставить на одну ступеньку выше, просто делать шаг, и тогда открывается много ступенек. Как тогда, когда Юля сделала шаг в воду и, удерживаемая руками Симона, вдруг ощутила всю мягкость, доброжелательность синего изумруда, она почувствовала, как вода омывает её тело, даря прохладу и невесомость, до этого момента неведомую Юле. Она не научилась плавать самостоятельно, всегда рядом был Симон, он просто держал её за поясницу, давая ей насладиться ощущениями. Он научил её откидываться на спину и, расслабившись, покачиваться на волнах, слушая всплески и тишину, всегда зная, что с ней ничего не случится, что в любой момент мужские руки выхватят её из ставшего вдруг негостеприимным моря. Она подружилась с водой, поверив, что шаг на одну ступеньку выше — самый верный шаг.

— Что ты наденешь?

— Не знаю…

— Надень красное платье, с открытой спиной.

— А оно не слишком? Мне кажется, на меня смотрят в нём…

— На тебя в любом смотрят, на тебя невозможно не смотреть, нужно быть слепым, чтобы не смотреть. И платье не слишком, не бывает слишком красного для блондинки. Поверь, я знаю, что говорю, — в задумчивый взгляд, — моя мать француженка, так что я разбираюсь в красном, а отец — алжирец, и я знаю толк в блондинках. Одевайся, я подожду на улице. И туфли, Юля. Ты же помнишь?

— Я почти с тебя ростом на каблуках.

— И что? Пускай все сдохнут от зависти, маленький. Моя девушка самая красивая. На высоких каблуках, в красном платье, самая обалденная блондинка, которую создала природа.

— Света тоже красивая блондинка.

— Света красивая блондинка, а ты САМАЯ красивая. Я жду тебя, покажем им небо в алмазах.

Находясь в мерцающих огнях дискотеки для отдыхающих она словно ощущала липкие взгляды на себе, каждый взгляд обхватывал её, скользил по голой спине или, того хуже, по груди без бюстгальтера, оставляя склизкие следы похоти на её теле. Она пряталась в руках Симона, постепенно расслабляясь там, то ли от тепла и уверенности, что они дарили, то ли от третьего бокала вина. Его губы были такими маняще близкими, дыхание сладким, даже пряным, против обыкновения она не стала ждать его поцелуя, приблизив свои губы к его, не обращая внимания на толпу людей вокруг, на Пашку, что, казалось, сломал глаза о её спину, несмотря на присутствие рядом верной своей спутницы Светки, яркой и не отказывающей ни в чём. Кончиком языка она дотронулась до губ Симона, он послушно разжал, впуская. Она словно впервые пробовала на вкус этого мужчину, осторожно встречаясь языками, смакуя, пока не оказалась слишком поглощена поцелуем, настолько слишком, что забыла, что они все ещё посредине танцпола, а руки Симона, кажется, и не собирались её отпускать.

— В номер, — услышала она.

— Да…

— Юля, — шептал он, — Юля, — пока его руки были где-то под лифом платья, не касаясь груди, а сама она была прижата к стене номера, — Юля, я хочу тебя, так сильно, так невозможно, каждый день, каждая ночь — это мука, сладкая мука, уступи мне, Юля, займись со мной любовью.

— Я не…

— Это предрассудки, глупые предрассудки, посмотри на меня, я люблю тебя, ты — моя религия, ты — мой грех, ты — мой ад и мой рай. Тут, на земле, не на небе, не где-то там, не когда-то потом. Сейчас, я хочу тебя сейчас. — Он взял её руку и прижал к своему паху. — Юленька, пойди мне навстречу, себе навстречу… ты хочешь этого, маленький. — Его руки бежали по внутренней стороне бедра. — Хочешь, — мизинец остановился на кромке трусиков. — Ты хочешь заняться со мной любовью, я вижу это, чувствую, скажи, что хочешь…