— Ну вот и зима закончилась! — произнесла Ира, глядя в окно. — А мы даже и не заметили.

— Жаль, лучше бы зима продолжалась, — вздохнула Зоя, — хотя февраль еще себя покажет.

— Да чем вам, Зоя Петровна, так зима нравится?! — удивилась Ира.

— Не то что нравится, она — удобна. Вечера наступают рано, темно, снег скрипит, уютно…

Ира уставилась на Зою:

— Чем же уютно?!

Зоя промолчала. Она не могла объяснить, что встречаться взглядами с людьми ей тяжело. Что хочется быть одной, чтобы не нарушить состояние горестного одиночества.

Зоя промолчала. Она считала, что до весны еще очень далеко. И этот неожиданный весенний воздух — просто передышка, которую взяла зима. Зое не хотелось весны — ей не с кем было ее встречать.

— Зоя, у тебя столько знакомых, каждый из них будет рад с тобой просто по бульвару погулять! А ты… — звонила ей Люда.

— Зоя, тебя на мое место — полный дом ленивых мужиков! — завидовала Соня.

— Не хочу на твое место, — ответила Зоя. — И мне никто не нужен. И не хочу гулять по бульвару. Я хочу обеды Гранину готовить.

Зоя тосковала, но так и не собралась с духом, так и не позвонила сама Алексею Александровичу. Чего она боялась больше всего? Молчания. Молчания и гудков, которые за ним последуют.


… — Зоя Петровна, вы подпишите карты, тут много скопилось, — однажды попросила Зою заместительница. — Вот я разложила по алфавиту… Я пойду посмотрю, как там пациенты.

Ира положила на стол аккуратную стопку, и Зоя, просмотрев записи внизу листа, ставила свою подпись. Она читала фамилии пациентов и сразу же представляла их лица. Она помнила их голоса, как правило, что-то знала о их семьях. Она любила работу, не тяготилась пациентами, которые подчас были ворчливы и капризны. Она могла бы считать себя вполне счастливой, если бы…

— Ира, а что это за Гранин А. А.? — Зоя подняла над столом тонкую, только-только начатую карту. — Когда он был у нас?

Ира, только что вернувшаяся в кабинет, на минуту задумалась.

— Это «член семьи», тоже по страховому полису. Его отец у нас бывает на процедурах каждые полгода. У него шрамы от укусов. Помните?

— Нет, — нахмурилась Зоя.

Ира была дипломатом. Если она и обнаружила лукавство в словах Зои Петровны, то виду не подала.

— Ну, его собака покусала…

— А, точно! — воскликнула артистка Абрикосова. — Да, да! Он еще несколько раз сюда приезжал! Как же, как же, вспомнила!

— Вот, — объяснила Ира, — а это его сын. Ему пятнадцать лет. Ходит прогревать нос. Гайморит ему поставили.

— И сколько процедур ему осталось?

— Ну, как? Он только-только начал ходить. Вот и сейчас сидит. Во втором кабинете.

Зою вдруг бросило в жар. Это его сын. Скорее всего, его привез в поликлинику сам Гранин. И даже не зашел, даже не поднялся, чтобы ее увидеть! Зоя готова была расплакаться. Она не ошиблась — это внезапное и длительное молчание было расставанием, и надежды уже ни на что не было.

— Зоя Петровна, — вернул ее к реальности голос Иры. — Кстати, я попросила его зайти после процедуры к вам. Он же учится, надо согласовать время процедур.

— Его? Сына?

— Ну да, парня Антоном зовут. Ему осталось всего пять минут, и он придет к вам.

— Да, конечно.

Зоя дождалась, пока Ира выйдет, потом достала помаду и зеркальце. Она накрасила губы, поправила волосы. «Интересно, зачем я это делаю?!» — спросила она сама себя. И тут же ответила: «Мне надо понравиться ребенку, чтобы он был на моей стороне!» Она опешила от своих же мыслей и хотела было рассмеяться, как в это время в кабинет вошел высокий парень лет пятнадцати.

— Ты — Гранин? — улыбаясь, спросила Зоя.

— Да. — Мальчик держался спокойно. Было понятно, что ему тяжело дышать.

— Гайморит тебе поставили?

— Говорят, да, но у меня насморка нет, — объяснил Антон. — Мне просто дышать носом тяжело.

— Такое иногда бывает, — кивнула Зоя. — А как долго это тебя беспокоит?

Зоя была очень внимательна, ласкова, но при этом держала себя так, чтобы подросток чувствовал себя ровней.

— Месяц. Почти месяц.

— Тяжело заниматься, да, голова начинает болеть?

— Да, если долго в помещении нахожусь, — пояснил Антон.

— Это от нехватки воздуха. А на улице больше кислорода, там тебе легче. Но ты знаешь, я бы посоветовала сходить на консультацию к аллергологу. Ведь это может быть и не гайморит, а реакция на что-то. Надо разобраться. Давай так. Я сама запишу тебя на консультацию и в следующий раз дам талончик. Тебя родители сюда привозят?

— Почему? — Парень искренне удивился. — Сам, на метро.

— Нет, я просто подумала, что ты сейчас болеешь…

Антон мотнул головой.

— Консультация платная, но ты ведь по страховому полису? — уточнила Зоя.

— Да, у меня отец здесь лечится, и мы тоже…

— Вот и отлично. — Зоя улыбалась своей самой лучшей улыбкой. — Теперь мы с тобой отметим дни, когда ты должен приезжать к нам на процедуры.

Зоя, глядя на календарь, принялась заполнять памятку.


Выйдя с работы на улицу, она впервые обрадовалась весеннему воздуху, не поехала сразу домой, а зашла в цветочный магазин и долго выбирала цикламен в горшке.

«Ну, во‑первых, он сына не привозил, а следовательно, мне обижаться не на что. Он не должен был подняться ко мне. Во-вторых, мальчик — копия отца. Тот же румянец, то же открытое лицо и светлые волосы. Очень хорош. А в‑третьих, надо договориться с Касьяновой. Она лучший аллерголог в Москве. Во всяком случае, так говорят. Пусть мальчика посмотрит. Вообще, не понимаю, куда эти родители смотрят?! Парень уже месяц не дышит!» Дома Зоя поставила купленный цикламен на стол: «Вот, пожалуй, весна действительно наступила».


Антон Гранин был человеком самостоятельным. Если ему надо было решить какую-то проблему, он не ждал помощи родителей. Они были заняты, да и воспитывали детей просто: все, что можешь сделать сам, — делай сам. «Семейство три «А», — шутили все вокруг, — отец Алексей, сын Антон, дочь Анна». Только мать Татьяна стояла особняком. Впрочем, и не только по части имени. Родители много работали, много ссорились, но тем не менее в доме жизнь все равно кипела — то дачу строили, то машину покупали, то совместно планировали отпуск. Антон не очень понимал суть материнских претензий, только всегда находился на стороне отца. В его представлении отец был не только мудр и справедлив, но еще и чрезвычайно терпелив. Своим пятнадцатилетним умом и опытом Антон это уже очень хорошо понимал. Достаточно сказать, что, как только мать начинала говорить этим своим небрежно-ехидным тоном, в котором было столько неясных намеков, отец начинал улыбаться и очень спокойно пытаться сменить тему. Иногда он осторожно отшучивался, переводя все это в легкий спор. Удавалось это ему редко, но попытки он не оставлял, упрямо пытаясь не дать расшататься семейной системе. Мать чувствовала, что дети на стороне отца, и была с Антоном строга.

В детстве Антон тяжело переживал размолвки родителей, став же старше и словно замкнувшись в себе, он почти не обращал на них внимания.

Как бы то ни было, их семья была беспокойной, с вулканами, которые готовы были в любой момент ожить, но в целом жизнь могла показаться вполне благополучной.

В последний год все изменилось. Антон это почувствовал, по обыкновению постарался защититься невмешательством и невниманием, но это не получилось. В доме появилось напряжение, которое почти не спадало. Это были уже не эпизоды размолвок. Это был открытый конфликт, открытое недовольство. И бросалось в глаза, что отец больше не старается загасить конфликт. Наоборот, своим молчанием, отчуждением он как бы подчеркивал неприятие того, что говорила мать. Антону это не понравилось — отмахнуться от родительских ссор не получалось, из‑за них казалось, что нет тыла, каким раньше казался дом.

— Брось, что тебе! Ушел в школу — и нет тебя весь день. Ты же их не видишь! — говорил ему его друг.

Но Антона это не утешало, ему хотелось, чтобы в семье было нормально. Чтобы тон матери был хоть иногда мягок и ласков, чтобы отец не сбегал при каждом удобном случае курить на балкон, чтобы за столом велись разговоры. Но этого теперь не происходило. И хотя мать с отцом по-прежнему каждое утро уезжали вместе и возвращались вдвоем, было понятно, что между ними произошло что-то серьезное.

Заболел Антон нарочно. На самом деле сначала он чувствовал легкое недомогание, покашливал, потом появился небольшой насморк. В доме никто не обратил на это внимания, и он обрадовался — хуже нет, все эти домашние припарки. Но через неделю, когда он перестал спать, Антону стало обидно — мать и отец, по-прежнему находившиеся в тихой войне, не обращали на него никакого внимания. Да и на сестру тоже.

— Мам, что от насморка можно в аптечке взять? — как-то спросил он.

— Поищи, там капли были, — ответила мать, потом бегло посмотрела на сына и произнесла: — Да вроде бы ничего особенного… Не нужны тебе капли, все равно неделя насморка обеспечена. Или у тебя контрольная по физике? Но в любом случае иди в школу, нечего долги множить.

У Антона не планировалось контрольной и долгов не было, а оценки приличные. Но он знал эту манеру матери быть строгой и подозрительной «на всякий случай». Он знал этот тон, который раньше был адресован отцу, но теперь все чаще и чаще перепадал и ему. Антона так задели слова матери и ее тон, что он прогулял два вечера без шапки. Результатом была высокая температура и гайморит. Теперь мать его отругала: